1 мая 1913-го года
из дневников
Александр Блок, 32 года, Петербург:
1 мая. Опять находит тоска. Я правильно все-таки ответил сегодня Богомолову в Харьков - в ответ на письмо о тоске и одиночестве:
«Будь у Вас какая-нибудь любимая работа, „специальность“, Вы бы иначе себя чувствовали… Пока ее нет, все отношение к миру выходит женское, много „настроений“ и мало действия. Кому не одиноко? - Всем тяжело. Переносить эту тяжесть помогает только обладание своей атмосферой, хранение своего круга, и чем шире этот круг, чем больше он захватывает, тем более творческой становится жизнь… Завоевать хотя бы небольшое пространство воздуха, которым дышишь по своей воле, независимо от того, что ветер все время наносит на нас тоску или веселье, легко переходящее в ту же тоску, - это и есть действие мужественной воли, творческой воли».
Даже самому чуть-чуть полегче. Пишу милой о Студии.
...
Корней Чуковский, 31 год, Куоккала (И.Е. - Илья Репин):
Май. И.Е. когда-то на Зап. Двине (в Двинске) - написал картину восход солнца - «Знаете, как долго глядишь на солнце - то пред глазами пятачки: красный, зеленый - множество; - я так много и написал. Подарил С.И. Мамонтову. Как ему плохо пришлось, он и продал ее - кому?»
Сергей Прокофьев, композитор, 22 года, Петербург:
В течение утра сделал корректуру Ор. 4 и Ор. 11 и запаковал их Юргенсону. Я так увлёкся этим занятием, что не заметил, как пролетело время. Днём пошёл на экзамен Ауэра, но там было мало интересного. О смерти Макса я в Консерватории не распространялся - мне не хотелось, чтобы эта весть обратилась в одну из каждодневных мелочей, о которых между делом болтают праздные консерваторцы. Когда вернулся домой, то опять чувство одиночества. Позвонили Карнеевы и сказали, что им передали из Териок, что в пятницу там видели на вокзале молодого человека в котелке, который имел до того растерянный вид, что обратил на себя внимание полиции. Ввиду того, что он не хотел назвать своей фамилии и не имел при себе паспорта, его арестовали. А так как он имел вид помешанного и упорно молчал, то его, продержав несколько дней в териокской будке, отправили в выборгскую тюрьму.
Это сообщение произвело на меня тяжёлое впечатление. Молодой человек в котелке, как помешанный разгуливающий по териокскому вокзалу, мог быть Максом, у которого не хватило сил застрелиться. Полусумасшедший, попавший в тюрьму, возвращающийся в Петербург, встречающий полуживую от горя мать, стыдящийся родни, неудавшийся самоубийца - о, какое падение, какой позор !!... При этой картине меня охватил страх, и, если бы кто-нибудь мне сообщил в этот момент, что Макс застрелился, я пожал бы ему руку. Впрочем, Карнеевы вскоре опровергли известие. Им сообщили, что молодой человек был блондин и в барашковом пальто, а главное, не в пятницу, а в среду.
Я успокоился. Вечер провёл дома: смотрел партитуру Концерта Чайковского и балета Шапошникова, писал дневник.
Лежал на диване и вспоминал Макса, каким он был летом. Небольшого роста, с чрезвычайно элегантной фигурой и оживлённым, интересным лицом, всегда нарядный, с жёлтой розой в петлице светлого костюма, он ходил быстрой, деловой походкой, слегка припрыгивая на ходу, и постоянно был занят делом: то принимал кассу, то отправлял труппу в соседний курорт, то отдавал приказания за кулисами, то подписывал контрамарки просителям. На момент серьёзное лицо сейчас же становилось весёлым, в случае неприятности - дерзким, а когда швырял деньги, то небрежным. Всегда бодрый и живой, нарядный и привлекательный, деловой и весёлый, отлично ведущий дела и отлично развлекающийся - он производил впечатление человека ни в ком не нуждающегося, дерзкого и очень счастливого.
Александр Блок, 32 года, Петербург:
1 мая. Опять находит тоска. Я правильно все-таки ответил сегодня Богомолову в Харьков - в ответ на письмо о тоске и одиночестве:
«Будь у Вас какая-нибудь любимая работа, „специальность“, Вы бы иначе себя чувствовали… Пока ее нет, все отношение к миру выходит женское, много „настроений“ и мало действия. Кому не одиноко? - Всем тяжело. Переносить эту тяжесть помогает только обладание своей атмосферой, хранение своего круга, и чем шире этот круг, чем больше он захватывает, тем более творческой становится жизнь… Завоевать хотя бы небольшое пространство воздуха, которым дышишь по своей воле, независимо от того, что ветер все время наносит на нас тоску или веселье, легко переходящее в ту же тоску, - это и есть действие мужественной воли, творческой воли».
Даже самому чуть-чуть полегче. Пишу милой о Студии.
...
Корней Чуковский, 31 год, Куоккала (И.Е. - Илья Репин):
Май. И.Е. когда-то на Зап. Двине (в Двинске) - написал картину восход солнца - «Знаете, как долго глядишь на солнце - то пред глазами пятачки: красный, зеленый - множество; - я так много и написал. Подарил С.И. Мамонтову. Как ему плохо пришлось, он и продал ее - кому?»
Сергей Прокофьев, композитор, 22 года, Петербург:
В течение утра сделал корректуру Ор. 4 и Ор. 11 и запаковал их Юргенсону. Я так увлёкся этим занятием, что не заметил, как пролетело время. Днём пошёл на экзамен Ауэра, но там было мало интересного. О смерти Макса я в Консерватории не распространялся - мне не хотелось, чтобы эта весть обратилась в одну из каждодневных мелочей, о которых между делом болтают праздные консерваторцы. Когда вернулся домой, то опять чувство одиночества. Позвонили Карнеевы и сказали, что им передали из Териок, что в пятницу там видели на вокзале молодого человека в котелке, который имел до того растерянный вид, что обратил на себя внимание полиции. Ввиду того, что он не хотел назвать своей фамилии и не имел при себе паспорта, его арестовали. А так как он имел вид помешанного и упорно молчал, то его, продержав несколько дней в териокской будке, отправили в выборгскую тюрьму.
Это сообщение произвело на меня тяжёлое впечатление. Молодой человек в котелке, как помешанный разгуливающий по териокскому вокзалу, мог быть Максом, у которого не хватило сил застрелиться. Полусумасшедший, попавший в тюрьму, возвращающийся в Петербург, встречающий полуживую от горя мать, стыдящийся родни, неудавшийся самоубийца - о, какое падение, какой позор !!... При этой картине меня охватил страх, и, если бы кто-нибудь мне сообщил в этот момент, что Макс застрелился, я пожал бы ему руку. Впрочем, Карнеевы вскоре опровергли известие. Им сообщили, что молодой человек был блондин и в барашковом пальто, а главное, не в пятницу, а в среду.
Я успокоился. Вечер провёл дома: смотрел партитуру Концерта Чайковского и балета Шапошникова, писал дневник.
Лежал на диване и вспоминал Макса, каким он был летом. Небольшого роста, с чрезвычайно элегантной фигурой и оживлённым, интересным лицом, всегда нарядный, с жёлтой розой в петлице светлого костюма, он ходил быстрой, деловой походкой, слегка припрыгивая на ходу, и постоянно был занят делом: то принимал кассу, то отправлял труппу в соседний курорт, то отдавал приказания за кулисами, то подписывал контрамарки просителям. На момент серьёзное лицо сейчас же становилось весёлым, в случае неприятности - дерзким, а когда швырял деньги, то небрежным. Всегда бодрый и живой, нарядный и привлекательный, деловой и весёлый, отлично ведущий дела и отлично развлекающийся - он производил впечатление человека ни в ком не нуждающегося, дерзкого и очень счастливого.