18 апреля 1968-го года
из дневников
Николай Каманин, генерал ВВС, 59 лет, ответственный за подготовку космонавтов, Москва:
18 апреля.
Завтра с Беляевым, Поповичем, другими космонавтами и членами Государственной комиссии вылетаем на космодром для участия в пуске корабля Л-1 23 апреля.
Вчера я согласовал с Руденко, Вершининым и Морозом план мероприятий ВВС по реализации рекомендаций аварийной комиссии. Мероприятий много, над ними нужно немедленно работать, одновременно надо ускорить подготовку экипажей «Союзов». Поэтому я вынужден оставить здесь генерала Горегляда и всех инспекторов, не могу я оторвать от дел и генерала Кузнецова - он должен продолжать работу в аварийной комиссии и руководить подготовкой экипажей «Союзов». На космодроме и в Евпатории наших сил будет меньше, чем обычно.
Мне звонила В.Я. Комарова и просила 24 апреля (день гибели Владимира Комарова) организовать ее поездку к месту происшествия. Я обещал ей в этот день прибыть с космонавтами в Орск и принять участие в траурном митинге. Я передал Валентине Яковлевне пленку и напечатанный текст переговоров Комарова с «Землей» во время его последнего космического полета.
Вчера заседали все три подкомиссии аварийной Правительственной комиссии. В работе подкомиссии И.И. Пстыго принимали участие Титов, Леонов, Кузнецов и я. В подкомиссиях Мишука и Еремина участвовали Кузнецов и Титов. Никаких новых данных в ходе расследования не обнаружено.
Валерий Золотухин, 26 лет, актёр Театра на Таганке
18 апреля.
Только успел вчера запечатать письмо Романовскому, как явился сам с Лерой. А у меня как душа чуяла - на каждый звонок, шумок вздрагивал и прислушивался - не идет ли? Гены какие-то существуют, телепатия. Ночевали. Я спал на кухне. Отключили холодильник, чтоб не мешал. Но не мог заснуть долго, все текст мерещился, частушки, «Березонька», а потом кошмарный сон, будто прогон, а у меня балалайка не та, на балалайке шесть струн натянуто. Шеф на сцену, за мной гоняется. - Почему не играешь? - Не могу, - говорю, - на балалайке шесть струн натянуто. - Ну и что? Играй… - Не умею на шестиструнной балалайке играть, только на трех-, а «Камаринскую» вообще на одной играю…
В общем, чушь какая-то.
Хвалил шеф, Можаев просто обалдел от радости, как хорошо, и сам чувствую - с Богом живу. И в то же время такая тревога на душе после репетиции. Что-то должно случиться, сердце стучит от волнения и от сознания, что что-то выходит из меня настоящее и общечеловеческое.
Отец мой, не оставь меня, не погуби тщеславием и самовлюбленностью, всели в меня силы и уверенность для ведения дела любви и придай скромности и доброты духа моего, не погуби корыстью и суетой. Чтобы все так и еще лучше, но не мне, а людям, а через них и мне что-нибудь перепадет от нашей общей любви. Аминь.
Подлетел Глаголин. На ухо шепчет. - Театр в ужасном положении. Ты не представляешь, насколько все серьезно. Нужно срочно вступить в партию - в два дня. В субботу собрание, три рекомендации, и дело в шляпе. Нужно укрепить нашу организацию молодыми кадрами, Любимова могут снять в любую минуту. Завтра и послезавтра прогонов не будет. Надо срочно вступить в партию вам со Смеховым.
Я за правое дело в огонь и в воду, но это ведь очень серьезное дело, сейчас сгоряча влипнешь, потом не рассчитаешься. В два дня такие дела не делаются. Ты пойми меня правильно, это расходится по всем пунктам с моими убеждениями. Да потом, наивно думать, что два партийных человека молодых могут спасти что-то. Если сверху нацелились и есть на этот счет указания, хоть весь театр подастся в партию, ничего не добьется и не изменит.
Смотрел репетицию Анхель. Хвалил. Ездили в ВТО обедать. Проводил его до дому. Рассказывал, как его обокрал Хмелик и отнял два года жизни, - за эти два года я бы уже фильм снял и новый начал.
Можаев. Этот Назаров - дерьмо, по-моему. Начал считать, сколько у меня положительных героев, сколько отрицательных, чего-то переставляет, передвигает, одних в положительные, других еще куда-то, арифметикой занимается, а не делом. Ты мне честно скажи, что он за мужик?
Провожал Анхеля и попал на Новый Арбат и подумал, глядя на эту архитектуру модерновую - ну кого мы удивить хотим? И чем! Коробкой спичечной на попа или ребро?
А рядом, между этими коробушками, стиснутая ими со всех сторон, притаилась церквушка и нет особого в ней «изюма», но хорошо и на сердце мило. И еще подумал: как давно я не ходил по Москве просто так, не по делу, - гуляя и дивясь на нее, ведь хоть постарались некоторые деятели на атеистической ниве, истребили татары своего засола очень много красот русской в Белокаменной столице, но все ж кое-что осталось и удивляет. И решил - как освобожусь немного, пойду пешком по московским церквам и храмам и отдохну сердцем. Возьму сумку, посох, перехватить что-нибудь и буду ходить, смотреть и радоваться просто так, просто от того, что есть такая красота на земле нашей и что, действительно, человек рождается, чтоб полюбоваться ею и уйти с миром назад, чтоб рассказать другим там, что видел здесь, на что обратить внимание, коль случится кому родиться.
Шифферс дал свой роман на четыре дня. Зайчика все нет. А я уже скучаю. Что бы я делал без Зайчика, не знаю. Другого такого Зайчика мне никогда не найти, Зайчик, хороший мой, любимый мой, приезжай скорей домой.
Ноги гудят. Устал, намотался за день. Квас пью. Теща говорит: - И с чего ты пьешь столько, есть не ешь, а пьешь столько, у тебя… водянка будет, смотри.
Вот и еще один день сократился, так и идет жизнь в делах и заботах.
Алексей Кондратович, литературный критик, 48 лет, заместитель главного редактора журнала «Новый мир» (А.Т. Твардовского).
18 апреля.
Солженицын принес новый пакет. С. X. сказала, что письмо в «Л. Г.» - так она поняла. Ничего подобного. Письмо в секретариат СП. Копия «Новому миру». Копия члену Союза... Опять в сорок адресов. В письме Солженицын приводит телеграмму из «Граней» и предлагает секретариату выяснить, какими темными и неясными ему путями рукопись попала за границу. И даже выговаривает: вот не напечатали, а теперь публикуют за границей.
- Словно торгуется о продаже рукописи, - заметил А. Т., очень спокойно прочитавший оба письма.
- Он еще упрекает и нас. Совершенно ясно одно: ничего он не хочет делать и очень хочет, чтобы рукопись появилась за границей. Теперь это уже и ребенку ясно. Я же предупреждал Берзер, - а она говорила, что он уехал, не могут его найти, - а он был в Москве и даже не позвонил, а теперь написал новый ультиматум.
А. Т. относится уже ко всему совершенно спокойно, и, хотя ничего не говорит, ощущение такое, что «вопрос о Солженицыне» для него решен.
А. Т. вернулся с совещания.
А. Т.:-Ну что я могу вам сказать? Читали сокращенный доклад Брежнева. Они, читчики, меняются, а мы сидим бессменно. Нового я услышал мало, почти ничего. Все же известно из газет, из «За рубежом». О литературе почти ничего, самые общие слова. Огненный пункт - Чехословакия. Сказано, что там возникла опасность контрреволюции и социалистические страны не остановятся перед тем, чтобы помочь... При этом у меня создалось даже впечатление, что обязательно помогут. (Епишев на активе говорил даже так: «Заверяем партию, что в любое время... поможем рабочему классу Чехословакии...»)
Это вызвало у меня тревогу, не проходившую весь вечер.
А. Т.:- О литературе могу сказать только одно. Важно, чтобы она не наводила тень на ясный день, а если есть тень, то чтобы наводила на нее ясный день. Ну это я уже, кажется, отсебятину порю .
- И расхохотался, довольный удачной формулировкой.
Такое впечатление, что все притаившиеся сталинисты сейчас словно пробудились. Когда на активе писатель Алексеев говорил елейно и «образно», что вот, мол, говорят, что Маяковский был ассенизатором и водовозом, то он все-таки ведь не расплескивал все вокруг, - в зале гром аплодисментов.
Секретарь парткома МГУ Ягодкин заявил, что вузы не отражают классовый состав, мало детей рабочих и крестьян, - надо как-то все это уравновесить правительственным решением. Вернуться к классовому отбору. Словно наша интеллигенция не из рабочих и крестьян, а из дворян. Даже вице-президент Академии наук Миллионщиков, как-никак, наверно, ученый, и тот сказал, что надо высылать подписавших туда, куда они пишут и с чьего голоса пишут. Там, мол, письма появляются раньше, чем у нас. Там они заготавливаются, а здесь только подписываются... Это он так острил.
Куда дальше. Психоз страха легко возбудим. И он снова начинает захватывать людей.
А. Т.: - Мы идем, попутно решая задачи буржуазно-демократической и социалистической революции. Мы не знаем, что такое соревнование умов, ораторского мастерства и прочего, которые обязательны для политической карьеры. У нас же этого ничего не нужно. Напротив, нужны совсем другие качества, чтобы продвинуться вперед.
Главлит ничего не подписывает. Оттягивают время. Даже заявляют: это вы такой сложный номер составили. Словно после партийных решений и должно поворачивать литературу на 180°.
Николай Каманин, генерал ВВС, 59 лет, ответственный за подготовку космонавтов, Москва:
18 апреля.
Завтра с Беляевым, Поповичем, другими космонавтами и членами Государственной комиссии вылетаем на космодром для участия в пуске корабля Л-1 23 апреля.
Вчера я согласовал с Руденко, Вершининым и Морозом план мероприятий ВВС по реализации рекомендаций аварийной комиссии. Мероприятий много, над ними нужно немедленно работать, одновременно надо ускорить подготовку экипажей «Союзов». Поэтому я вынужден оставить здесь генерала Горегляда и всех инспекторов, не могу я оторвать от дел и генерала Кузнецова - он должен продолжать работу в аварийной комиссии и руководить подготовкой экипажей «Союзов». На космодроме и в Евпатории наших сил будет меньше, чем обычно.
Мне звонила В.Я. Комарова и просила 24 апреля (день гибели Владимира Комарова) организовать ее поездку к месту происшествия. Я обещал ей в этот день прибыть с космонавтами в Орск и принять участие в траурном митинге. Я передал Валентине Яковлевне пленку и напечатанный текст переговоров Комарова с «Землей» во время его последнего космического полета.
Вчера заседали все три подкомиссии аварийной Правительственной комиссии. В работе подкомиссии И.И. Пстыго принимали участие Титов, Леонов, Кузнецов и я. В подкомиссиях Мишука и Еремина участвовали Кузнецов и Титов. Никаких новых данных в ходе расследования не обнаружено.
Валерий Золотухин, 26 лет, актёр Театра на Таганке
18 апреля.
Только успел вчера запечатать письмо Романовскому, как явился сам с Лерой. А у меня как душа чуяла - на каждый звонок, шумок вздрагивал и прислушивался - не идет ли? Гены какие-то существуют, телепатия. Ночевали. Я спал на кухне. Отключили холодильник, чтоб не мешал. Но не мог заснуть долго, все текст мерещился, частушки, «Березонька», а потом кошмарный сон, будто прогон, а у меня балалайка не та, на балалайке шесть струн натянуто. Шеф на сцену, за мной гоняется. - Почему не играешь? - Не могу, - говорю, - на балалайке шесть струн натянуто. - Ну и что? Играй… - Не умею на шестиструнной балалайке играть, только на трех-, а «Камаринскую» вообще на одной играю…
В общем, чушь какая-то.
Хвалил шеф, Можаев просто обалдел от радости, как хорошо, и сам чувствую - с Богом живу. И в то же время такая тревога на душе после репетиции. Что-то должно случиться, сердце стучит от волнения и от сознания, что что-то выходит из меня настоящее и общечеловеческое.
Отец мой, не оставь меня, не погуби тщеславием и самовлюбленностью, всели в меня силы и уверенность для ведения дела любви и придай скромности и доброты духа моего, не погуби корыстью и суетой. Чтобы все так и еще лучше, но не мне, а людям, а через них и мне что-нибудь перепадет от нашей общей любви. Аминь.
Подлетел Глаголин. На ухо шепчет. - Театр в ужасном положении. Ты не представляешь, насколько все серьезно. Нужно срочно вступить в партию - в два дня. В субботу собрание, три рекомендации, и дело в шляпе. Нужно укрепить нашу организацию молодыми кадрами, Любимова могут снять в любую минуту. Завтра и послезавтра прогонов не будет. Надо срочно вступить в партию вам со Смеховым.
Я за правое дело в огонь и в воду, но это ведь очень серьезное дело, сейчас сгоряча влипнешь, потом не рассчитаешься. В два дня такие дела не делаются. Ты пойми меня правильно, это расходится по всем пунктам с моими убеждениями. Да потом, наивно думать, что два партийных человека молодых могут спасти что-то. Если сверху нацелились и есть на этот счет указания, хоть весь театр подастся в партию, ничего не добьется и не изменит.
Смотрел репетицию Анхель. Хвалил. Ездили в ВТО обедать. Проводил его до дому. Рассказывал, как его обокрал Хмелик и отнял два года жизни, - за эти два года я бы уже фильм снял и новый начал.
Можаев. Этот Назаров - дерьмо, по-моему. Начал считать, сколько у меня положительных героев, сколько отрицательных, чего-то переставляет, передвигает, одних в положительные, других еще куда-то, арифметикой занимается, а не делом. Ты мне честно скажи, что он за мужик?
Провожал Анхеля и попал на Новый Арбат и подумал, глядя на эту архитектуру модерновую - ну кого мы удивить хотим? И чем! Коробкой спичечной на попа или ребро?
А рядом, между этими коробушками, стиснутая ими со всех сторон, притаилась церквушка и нет особого в ней «изюма», но хорошо и на сердце мило. И еще подумал: как давно я не ходил по Москве просто так, не по делу, - гуляя и дивясь на нее, ведь хоть постарались некоторые деятели на атеистической ниве, истребили татары своего засола очень много красот русской в Белокаменной столице, но все ж кое-что осталось и удивляет. И решил - как освобожусь немного, пойду пешком по московским церквам и храмам и отдохну сердцем. Возьму сумку, посох, перехватить что-нибудь и буду ходить, смотреть и радоваться просто так, просто от того, что есть такая красота на земле нашей и что, действительно, человек рождается, чтоб полюбоваться ею и уйти с миром назад, чтоб рассказать другим там, что видел здесь, на что обратить внимание, коль случится кому родиться.
Шифферс дал свой роман на четыре дня. Зайчика все нет. А я уже скучаю. Что бы я делал без Зайчика, не знаю. Другого такого Зайчика мне никогда не найти, Зайчик, хороший мой, любимый мой, приезжай скорей домой.
Ноги гудят. Устал, намотался за день. Квас пью. Теща говорит: - И с чего ты пьешь столько, есть не ешь, а пьешь столько, у тебя… водянка будет, смотри.
Вот и еще один день сократился, так и идет жизнь в делах и заботах.
Алексей Кондратович, литературный критик, 48 лет, заместитель главного редактора журнала «Новый мир» (А.Т. Твардовского).
18 апреля.
Солженицын принес новый пакет. С. X. сказала, что письмо в «Л. Г.» - так она поняла. Ничего подобного. Письмо в секретариат СП. Копия «Новому миру». Копия члену Союза... Опять в сорок адресов. В письме Солженицын приводит телеграмму из «Граней» и предлагает секретариату выяснить, какими темными и неясными ему путями рукопись попала за границу. И даже выговаривает: вот не напечатали, а теперь публикуют за границей.
- Словно торгуется о продаже рукописи, - заметил А. Т., очень спокойно прочитавший оба письма.
- Он еще упрекает и нас. Совершенно ясно одно: ничего он не хочет делать и очень хочет, чтобы рукопись появилась за границей. Теперь это уже и ребенку ясно. Я же предупреждал Берзер, - а она говорила, что он уехал, не могут его найти, - а он был в Москве и даже не позвонил, а теперь написал новый ультиматум.
А. Т. относится уже ко всему совершенно спокойно, и, хотя ничего не говорит, ощущение такое, что «вопрос о Солженицыне» для него решен.
А. Т. вернулся с совещания.
А. Т.:-Ну что я могу вам сказать? Читали сокращенный доклад Брежнева. Они, читчики, меняются, а мы сидим бессменно. Нового я услышал мало, почти ничего. Все же известно из газет, из «За рубежом». О литературе почти ничего, самые общие слова. Огненный пункт - Чехословакия. Сказано, что там возникла опасность контрреволюции и социалистические страны не остановятся перед тем, чтобы помочь... При этом у меня создалось даже впечатление, что обязательно помогут. (Епишев на активе говорил даже так: «Заверяем партию, что в любое время... поможем рабочему классу Чехословакии...»)
Это вызвало у меня тревогу, не проходившую весь вечер.
А. Т.:- О литературе могу сказать только одно. Важно, чтобы она не наводила тень на ясный день, а если есть тень, то чтобы наводила на нее ясный день. Ну это я уже, кажется, отсебятину порю .
- И расхохотался, довольный удачной формулировкой.
Такое впечатление, что все притаившиеся сталинисты сейчас словно пробудились. Когда на активе писатель Алексеев говорил елейно и «образно», что вот, мол, говорят, что Маяковский был ассенизатором и водовозом, то он все-таки ведь не расплескивал все вокруг, - в зале гром аплодисментов.
Секретарь парткома МГУ Ягодкин заявил, что вузы не отражают классовый состав, мало детей рабочих и крестьян, - надо как-то все это уравновесить правительственным решением. Вернуться к классовому отбору. Словно наша интеллигенция не из рабочих и крестьян, а из дворян. Даже вице-президент Академии наук Миллионщиков, как-никак, наверно, ученый, и тот сказал, что надо высылать подписавших туда, куда они пишут и с чьего голоса пишут. Там, мол, письма появляются раньше, чем у нас. Там они заготавливаются, а здесь только подписываются... Это он так острил.
Куда дальше. Психоз страха легко возбудим. И он снова начинает захватывать людей.
А. Т.: - Мы идем, попутно решая задачи буржуазно-демократической и социалистической революции. Мы не знаем, что такое соревнование умов, ораторского мастерства и прочего, которые обязательны для политической карьеры. У нас же этого ничего не нужно. Напротив, нужны совсем другие качества, чтобы продвинуться вперед.
Главлит ничего не подписывает. Оттягивают время. Даже заявляют: это вы такой сложный номер составили. Словно после партийных решений и должно поворачивать литературу на 180°.