18 апреля 1938-го года
из дневников
Александр Гладков, драматург, 26 лет, Москва:
18 апреля.
На премьере «Живого трупа». Встречи с бывшими соратниками по журналистике. Все с наивным видом спрашивают, куда я пропал, хотя отлично знают, что после ареста Лёвы меня без особой дипломатии выставили из трех редакций.
Лицемерие и трусость поголовны.
Сам не знаю, как я прожил эту зиму - по существу, впроголодь.
Вился вокруг меня Б. Мог бы заказать мне рецензию, но промолчал.
Варвара Малахиева-Мирович, литератор, 69 лет, Москва
18 апреля.
4-й час. Нет сна. Муж «Катеньки» Эйгес* (ей 64 года, ему тоже). С ним в последний раз разговаривали лет 35 тому назад в Кудинове. Там Катенька служила врачом на производстве торфа. Она тогда только что вышла замуж за пианиста (и композитора) К. Р. Эйгеса. Когда я сидела в его кабинете, увешанном картинами их сына**, и смотрела в его глаза, внимательные, тронутые и сожалеющие (не ожидал увидеть меня в таком полуразрушенном виде), я испытала какое-то тихое, глубокое удовлетворение. И передо мной встал мой кудиновский образ. Я поняла, как требовательна, жестоковыйна и неосторожна в обращении с людьми была в то время. Таков же был и он. Кроме того, он страдал, как и другие его братья, манией величия. Он искренно верил, что он больше Вагнера и Бетховена (эту черту в нем и в его братьях мы с Катенькой звали эйгесизмом).
Мы стукнулись друг о друга по какому-то ничтожному поводу и разошлись на всю жизнь, несмотря на то, что Катенька была нежно и крепко привязана ко мне и мы собирались «не расходиться», т. е. жить близко до конца жизни.
В Константине Романовиче жила душа восточного деспота. Он поработил жену, согнул ее волю, но, к счастью, не замутил кристальных вод ее души. Думала, чувствовала, воспринимала жизнь она по-своему. Во многом они были антиподы, и не без горечи было вино супружеского счастья в их чаше (по крайней мере, для Катеньки). Сегодня во взгляде Константина Романовича, смягченном, почти участливом, и даже в наклоне головы, в прежние времена до спеси горделивом, я прочла то потепление души, которым он, верно, обязан Катеньке. А может быть, и терниям на своем музыкальном пути. Он - профессор фортепианного класса в консерватории. Далек от нужды. Но это ли ему снилось «у врат Царства!». У него много разных пьес, но их не приемлют, исполняются они не в зале консерватории, а в Доме ученых. И вероятно, это было во благо ему при его до сумасшествия доходившем честолюбии.
Если бы исполнились мечты его юности, воображаю, каким непробойным панцирем гордыни закрылась бы его душа от людей и их судеб. Еще несколько лет тому назад он требовал, чтобы женщина, которая у них была экономкой, вставала, когда он входил. У него были красивые, холодные коричневые глаза, как два редких приморских камушка. Теперь они тоже красивые, но они уже не каменные и глядят не поверх человека, а внутрь его.
Катенька же сохранила всю невинность младенчества в синих северных (она из Великого Устюга) глазах. И детскость черт, хоть они, конечно, несколько оплыли, кое-где разрыхлились, кое-где поморщились.
Радость ее при встрече нашей была горячей, шумной, по-детски экспансивной. Я так не умею. Но и я была тронута. И хоть на глазах у меня не было, как у нее, слез, но где-то внутри они зацвели, как на кудиновских просеках бесчисленные белые колокольчики ландышей.
* Эйгес Константин Романович, композитор, пианист и педагог.
** Эйгес Сергей Константинович - художник-романтик, погиб в бою 27 июня 1944 г. под Витебском.
Вера Инбер, поэт, 47 лет, Москва:
18 апреля 1938 года. Среди своих мыслей я как ребенок в тесно заставленной комнате: о чем ни подумаю, об то ушибаюсь.
Михаил Пришвин, 65 лет, Загорск:
18 апреля.
Не понимал никогда людей вроде Троцкого, сознательно заботящихся о положении своего имени в истории. Их надо понимать через свое писание для будущего: пишешь, будто сеешь, зная наверно, что жать будут другие. И есть люди вроде меня, которые в таком писании, очевидно, для будущего находят удовлетворение и даже наслаждение. А история разве тоже не «творимая легенда»?
«Инженер душ», как и «Пророк». Пушкин говорит о необходимости для писателя реализации в обществе. И все бы хорошо - то пророк, а то инженер душ - почему не инженер? Но когда говорят «пророк», то и все в один голос: пророк и пророк. А вот когда скажут «инженер душ», то вместе с тем как будто говорят еще и так: ты-то сам будь лишь словесно инженером, а какие души строить надо, - ты приходи к нам, и мы тебе скажем. И конечно, тех предпочитают, кто идет не со своей душой, а со своими словами.
Сведения из газет, что 16-го полный ледоход Волги. 18-го у нас воды убыло.
Александр Гладков, драматург, 26 лет, Москва:
18 апреля.
На премьере «Живого трупа». Встречи с бывшими соратниками по журналистике. Все с наивным видом спрашивают, куда я пропал, хотя отлично знают, что после ареста Лёвы меня без особой дипломатии выставили из трех редакций.
Лицемерие и трусость поголовны.
Сам не знаю, как я прожил эту зиму - по существу, впроголодь.
Вился вокруг меня Б. Мог бы заказать мне рецензию, но промолчал.
Варвара Малахиева-Мирович, литератор, 69 лет, Москва
18 апреля.
4-й час. Нет сна. Муж «Катеньки» Эйгес* (ей 64 года, ему тоже). С ним в последний раз разговаривали лет 35 тому назад в Кудинове. Там Катенька служила врачом на производстве торфа. Она тогда только что вышла замуж за пианиста (и композитора) К. Р. Эйгеса. Когда я сидела в его кабинете, увешанном картинами их сына**, и смотрела в его глаза, внимательные, тронутые и сожалеющие (не ожидал увидеть меня в таком полуразрушенном виде), я испытала какое-то тихое, глубокое удовлетворение. И передо мной встал мой кудиновский образ. Я поняла, как требовательна, жестоковыйна и неосторожна в обращении с людьми была в то время. Таков же был и он. Кроме того, он страдал, как и другие его братья, манией величия. Он искренно верил, что он больше Вагнера и Бетховена (эту черту в нем и в его братьях мы с Катенькой звали эйгесизмом).
Мы стукнулись друг о друга по какому-то ничтожному поводу и разошлись на всю жизнь, несмотря на то, что Катенька была нежно и крепко привязана ко мне и мы собирались «не расходиться», т. е. жить близко до конца жизни.
В Константине Романовиче жила душа восточного деспота. Он поработил жену, согнул ее волю, но, к счастью, не замутил кристальных вод ее души. Думала, чувствовала, воспринимала жизнь она по-своему. Во многом они были антиподы, и не без горечи было вино супружеского счастья в их чаше (по крайней мере, для Катеньки). Сегодня во взгляде Константина Романовича, смягченном, почти участливом, и даже в наклоне головы, в прежние времена до спеси горделивом, я прочла то потепление души, которым он, верно, обязан Катеньке. А может быть, и терниям на своем музыкальном пути. Он - профессор фортепианного класса в консерватории. Далек от нужды. Но это ли ему снилось «у врат Царства!». У него много разных пьес, но их не приемлют, исполняются они не в зале консерватории, а в Доме ученых. И вероятно, это было во благо ему при его до сумасшествия доходившем честолюбии.
Если бы исполнились мечты его юности, воображаю, каким непробойным панцирем гордыни закрылась бы его душа от людей и их судеб. Еще несколько лет тому назад он требовал, чтобы женщина, которая у них была экономкой, вставала, когда он входил. У него были красивые, холодные коричневые глаза, как два редких приморских камушка. Теперь они тоже красивые, но они уже не каменные и глядят не поверх человека, а внутрь его.
Катенька же сохранила всю невинность младенчества в синих северных (она из Великого Устюга) глазах. И детскость черт, хоть они, конечно, несколько оплыли, кое-где разрыхлились, кое-где поморщились.
Радость ее при встрече нашей была горячей, шумной, по-детски экспансивной. Я так не умею. Но и я была тронута. И хоть на глазах у меня не было, как у нее, слез, но где-то внутри они зацвели, как на кудиновских просеках бесчисленные белые колокольчики ландышей.
* Эйгес Константин Романович, композитор, пианист и педагог.
** Эйгес Сергей Константинович - художник-романтик, погиб в бою 27 июня 1944 г. под Витебском.
Вера Инбер, поэт, 47 лет, Москва:
18 апреля 1938 года. Среди своих мыслей я как ребенок в тесно заставленной комнате: о чем ни подумаю, об то ушибаюсь.
Михаил Пришвин, 65 лет, Загорск:
18 апреля.
Не понимал никогда людей вроде Троцкого, сознательно заботящихся о положении своего имени в истории. Их надо понимать через свое писание для будущего: пишешь, будто сеешь, зная наверно, что жать будут другие. И есть люди вроде меня, которые в таком писании, очевидно, для будущего находят удовлетворение и даже наслаждение. А история разве тоже не «творимая легенда»?
«Инженер душ», как и «Пророк». Пушкин говорит о необходимости для писателя реализации в обществе. И все бы хорошо - то пророк, а то инженер душ - почему не инженер? Но когда говорят «пророк», то и все в один голос: пророк и пророк. А вот когда скажут «инженер душ», то вместе с тем как будто говорят еще и так: ты-то сам будь лишь словесно инженером, а какие души строить надо, - ты приходи к нам, и мы тебе скажем. И конечно, тех предпочитают, кто идет не со своей душой, а со своими словами.
Сведения из газет, что 16-го полный ледоход Волги. 18-го у нас воды убыло.