В день рождения Ирины Снеговой (1922 - 1975)
моя подборка её стихов
ЛЮБОВЬ
У нас говорят, что, мол любит и очень.
Мол балует, холит, ревнует, лелеет...
А помню, старуха соседка - короче,
Как встарь в деревнях говорила: жалеет.
И часто, платок затянувши потуже,
И вечером в кухне усевшись погреться,
Она вспоминала сапожника мужа,
Как век он не мог на нее насмотреться.
- Поедет он смолоду, помнится, в город,
Глядишь, уж летит, да с каким полушалком!
А спросишь - чего мол управился скоро?
Не скажет… Но знаю: меня ему жалко.
Зимой мой хозяин тачает, бывало,
А я уже лягу, я спать мастерица!
Он встанет, поправит на мне одеяло,
Да так, что не скрипнет под ним половица.
И сядет к огню в уголке своем тесном,
Не стукнет колодка, не звякнет гвоздочек...
Дай Бог ему отдыха в царстве небесном!
И тихо вздыхала: жалел меня очень.
В ту пору смешным мне всё это казалось.
Казалось, любовь чем сильнее, тем злее.
Трагедии, бури… Какая там жалость!
Но юность ушла. Что нам ссориться с нею?
Недавно, больная, бессонницей зябкой
Я встретила взгляд твой - тревога в нем стыла.
И вспомнилась вдруг мне та старая бабка -
Как верно она про любовь говорила!
1953
* * *
Москва… Красково… Кратово…
А там - пора и мне.
Платформы аккуратные,
Как близнецы, в окне.
Москва… И снова Кратово,
Удельная, Москва -
Поселки, сном объятые,
Последняя листва.
Труся рысцой неровною,
Толпою рассыпной
Платформы подмосковные
Всю жизнь бегут за мной.
А если б цепь их нервную
Спаять в единый путь,
Не раз могла б, наверно, я
Всю землю обогнуть!
1958
ШЁЛ ПАРОХОД
Памяти Анатолия Ивановича
Снегова, моего отца
Не разбираясь вовсе в происхожденьи мира,
Я полагаю - верно, что жизнь началась в воде.
Рождённые возле моря, я вижу, всю жизнь тоскуют
Не о песке и солнце, - о горькой капле морской.
В снах их покоят штили, кру́жат водовороты,
Их вместе с последним вздохом уносит морской поток,
И даже те, что в безводье выросли, вспоминают
Тающие овраги, стянутый ряской пруд.
Армяне поют о птице, летящей к воде Ара́кса,
Грузины громко клянутся Ара́гвою и детьми…
Сколько себя я помню, столько я помню Во́лгу,
Резкий басок буксира, медленные плоты.
Каждое лето, помню, возил нас отец на Волгу,
В царство шатких причалов и окающей родни.
По берегам горели дальние колокольни,
И над водой носился их онемевший звон…
И перед самой смертью, худой до невероятья,
Съедаемый злой чахоткой, отец повторял с тоской:
«На Волгу бы, эх, на Волгу, в последний бы раз на Волгу…»
И мы поехали, помню от Рыбинска до Перми.
На палубе бился ветер. И кашлял отец надрывно.
Казалось, подхватит ветер его, как иссохший лист…
На палубе бился ветер, и мать на отце плотнее
Запахивала одежду, стягивала кашне.
Медленно шёл, с одышкой, - кажется, «Вера Фигнер»,
А может, «Вера Засулич» - старенький пароход,
Лопасти мерно били, чайки визжали близко,
И отражалась Волга в светлых глазах отца.
И на меня глядело всё, что его растило,
Всё, что его будило затемно - солнца ждать,
В горле застряло комом и обожгло дыханье,
И на погоны деда кинуло в бой, погнав
В гущу фронтов гражданских. И повенчало цепью
С храброй и некрещёной, той, в кого взглядом я.
Шёл пароход по Волге. Будто последним рейсом.
Шёл, как к зиме уходят все корабли в затон.
Всё, что отца мотало, всё, что его сгубило
Там, вдалеке от Волги, с нами по Волге шло…
Чистки,
анкеты, сверки, гибель друзей - по тюрьмам
Гневная,
молодая, бьющая горлом кровь…
Шёл пароход… И верно, кровь не вода.
С годами
Тянет меня всё чаще к Волге, не в дальний свет
На пароход. Знакомый. Может быть, «Веру Фигнер»,
А может, «Веру Засулич» - старенький пароход.
Встать на носу в молчаньи. Смотреть, как струя сечётся.
И потихоньку вспомнить, взвесить, обдумать всё.
Очень нужно припомнить.
Очень нужно обдумать.
Очень нужно в молчаньи
чуточку постоять.
Только по новой Волге, верно, они не ходят,
Старые пароходы,
те, что ушли в затон.
<1963>
* * *
Я пишу сочиненье о дружбе,
Сочиняю трактат о любви, -
Я смотрю, как прижались друг к дружке
На тугих проводах воробьи.
Высоко. Только белым каленьем
Провода проверяет мороз
Да чернеют внизу в отдаленье
Комья тех, что сидели поврозь.
День Поэзии 1963
***
Лежит на соснах, провисая, небо,
Как перемокший невод на плетне.
Течёт с него. Но не поддайся гневу
И зло не говори о хмуром дне.
Он приостановил нас в нашем беге,
Дороги залил? Время не гоня,
Присядем, посидим, как в прошлом веке,
Не обижая пасмурного дня.
Тишком, себя к бездельникам причисля,
Сосредоточась в медленной тени...
По большей части стоящие мысли
Приходят нам в бессолнечные дни.
1968
* * *
Печь вытоплена. В гуле, в пеньи
Сгорели яростно дрова.
Лишь по угольям струйкой, тенью
Глазком последнего цветенья
Перебегает синева.
Остерегись её! С годами
Поймёшь. Началу - невдомёк,
Что греет жар углей - не пламя,
И смерть таят не вспышки сами,
А поздний синий огонёк.
<1968>
* * *
Молчу.
Не то чтоб не умею
Сказать…
Не то, что б не хочу.
Молчу
От ярости,
Немею
От нестерпимости…
Молчу.
1973
ЛЮБОВЬ
У нас говорят, что, мол любит и очень.
Мол балует, холит, ревнует, лелеет...
А помню, старуха соседка - короче,
Как встарь в деревнях говорила: жалеет.
И часто, платок затянувши потуже,
И вечером в кухне усевшись погреться,
Она вспоминала сапожника мужа,
Как век он не мог на нее насмотреться.
- Поедет он смолоду, помнится, в город,
Глядишь, уж летит, да с каким полушалком!
А спросишь - чего мол управился скоро?
Не скажет… Но знаю: меня ему жалко.
Зимой мой хозяин тачает, бывало,
А я уже лягу, я спать мастерица!
Он встанет, поправит на мне одеяло,
Да так, что не скрипнет под ним половица.
И сядет к огню в уголке своем тесном,
Не стукнет колодка, не звякнет гвоздочек...
Дай Бог ему отдыха в царстве небесном!
И тихо вздыхала: жалел меня очень.
В ту пору смешным мне всё это казалось.
Казалось, любовь чем сильнее, тем злее.
Трагедии, бури… Какая там жалость!
Но юность ушла. Что нам ссориться с нею?
Недавно, больная, бессонницей зябкой
Я встретила взгляд твой - тревога в нем стыла.
И вспомнилась вдруг мне та старая бабка -
Как верно она про любовь говорила!
1953
* * *
Москва… Красково… Кратово…
А там - пора и мне.
Платформы аккуратные,
Как близнецы, в окне.
Москва… И снова Кратово,
Удельная, Москва -
Поселки, сном объятые,
Последняя листва.
Труся рысцой неровною,
Толпою рассыпной
Платформы подмосковные
Всю жизнь бегут за мной.
А если б цепь их нервную
Спаять в единый путь,
Не раз могла б, наверно, я
Всю землю обогнуть!
1958
ШЁЛ ПАРОХОД
Памяти Анатолия Ивановича
Снегова, моего отца
Не разбираясь вовсе в происхожденьи мира,
Я полагаю - верно, что жизнь началась в воде.
Рождённые возле моря, я вижу, всю жизнь тоскуют
Не о песке и солнце, - о горькой капле морской.
В снах их покоят штили, кру́жат водовороты,
Их вместе с последним вздохом уносит морской поток,
И даже те, что в безводье выросли, вспоминают
Тающие овраги, стянутый ряской пруд.
Армяне поют о птице, летящей к воде Ара́кса,
Грузины громко клянутся Ара́гвою и детьми…
Сколько себя я помню, столько я помню Во́лгу,
Резкий басок буксира, медленные плоты.
Каждое лето, помню, возил нас отец на Волгу,
В царство шатких причалов и окающей родни.
По берегам горели дальние колокольни,
И над водой носился их онемевший звон…
И перед самой смертью, худой до невероятья,
Съедаемый злой чахоткой, отец повторял с тоской:
«На Волгу бы, эх, на Волгу, в последний бы раз на Волгу…»
И мы поехали, помню от Рыбинска до Перми.
На палубе бился ветер. И кашлял отец надрывно.
Казалось, подхватит ветер его, как иссохший лист…
На палубе бился ветер, и мать на отце плотнее
Запахивала одежду, стягивала кашне.
Медленно шёл, с одышкой, - кажется, «Вера Фигнер»,
А может, «Вера Засулич» - старенький пароход,
Лопасти мерно били, чайки визжали близко,
И отражалась Волга в светлых глазах отца.
И на меня глядело всё, что его растило,
Всё, что его будило затемно - солнца ждать,
В горле застряло комом и обожгло дыханье,
И на погоны деда кинуло в бой, погнав
В гущу фронтов гражданских. И повенчало цепью
С храброй и некрещёной, той, в кого взглядом я.
Шёл пароход по Волге. Будто последним рейсом.
Шёл, как к зиме уходят все корабли в затон.
Всё, что отца мотало, всё, что его сгубило
Там, вдалеке от Волги, с нами по Волге шло…
Чистки,
анкеты, сверки, гибель друзей - по тюрьмам
Гневная,
молодая, бьющая горлом кровь…
Шёл пароход… И верно, кровь не вода.
С годами
Тянет меня всё чаще к Волге, не в дальний свет
На пароход. Знакомый. Может быть, «Веру Фигнер»,
А может, «Веру Засулич» - старенький пароход.
Встать на носу в молчаньи. Смотреть, как струя сечётся.
И потихоньку вспомнить, взвесить, обдумать всё.
Очень нужно припомнить.
Очень нужно обдумать.
Очень нужно в молчаньи
чуточку постоять.
Только по новой Волге, верно, они не ходят,
Старые пароходы,
те, что ушли в затон.
<1963>
* * *
Я пишу сочиненье о дружбе,
Сочиняю трактат о любви, -
Я смотрю, как прижались друг к дружке
На тугих проводах воробьи.
Высоко. Только белым каленьем
Провода проверяет мороз
Да чернеют внизу в отдаленье
Комья тех, что сидели поврозь.
День Поэзии 1963
***
Лежит на соснах, провисая, небо,
Как перемокший невод на плетне.
Течёт с него. Но не поддайся гневу
И зло не говори о хмуром дне.
Он приостановил нас в нашем беге,
Дороги залил? Время не гоня,
Присядем, посидим, как в прошлом веке,
Не обижая пасмурного дня.
Тишком, себя к бездельникам причисля,
Сосредоточась в медленной тени...
По большей части стоящие мысли
Приходят нам в бессолнечные дни.
1968
* * *
Печь вытоплена. В гуле, в пеньи
Сгорели яростно дрова.
Лишь по угольям струйкой, тенью
Глазком последнего цветенья
Перебегает синева.
Остерегись её! С годами
Поймёшь. Началу - невдомёк,
Что греет жар углей - не пламя,
И смерть таят не вспышки сами,
А поздний синий огонёк.
<1968>
* * *
Молчу.
Не то чтоб не умею
Сказать…
Не то, что б не хочу.
Молчу
От ярости,
Немею
От нестерпимости…
Молчу.
1973