7 апреля 1918-го года
из дневников
Юрий Готье, историк, академик, 44 года, директор Румянцевского музея, Москва:
7 апреля.
Благовещение. Но благих вестей никаких; наоборот. Вчера - известие о высадке японцев во Владивостоке; германцы высадились в Гангё и топят остатки русского флота: на юге отбирают Екатеринослав, а завтра очередь Харькова; а здесь все та же война с буржуазами. Наконец, сегодня известие о том, что немцы дошли до Амиенс; правда, это «собственная корреспонденция» «Раннего утра», и в ней есть некоторые географические несообразности, но ведь уже надо привыкнуть к тому, что сбывается все самое скверное. Чувствуешь только одно - что хоть бы какой-нибудь конец всему этому. Вчера и третьего дня известия о том, что немцы опять стараются заговорить с русскими правыми элементами и, будто бы, теперь успешнее. Почти нет сомнения, что русские Геростраты доведут до того, что те, кто боролся с немцами, станут их друзьями, чтоб спасти хотя бы развалины России.
Иван Бунин, 47 лет, Москва:
7 апреля.
Вечером на первый день у Зои (сперва у Каменских) очень напился. Как только дошел - как отрубило - с этого момента ничего не помню. Очнулся в пять утра. Весь день очень страдал - сердце. Нельзя, нельзя уже так пить.
От Каменских шли мимо памятника Александру III. У него отбили нос. Кучка народа, споры - диаметрально противоположные мнения. Много озлобленных против большевиков. (Я шел к Каменским - вслух ругал засевших в запертом Кремле - проходящие - из народа - горячо подхватывают.) И тут - самый мерзкий и битый дурак - студент <...>.
Вчера у Чулковых. Койранские, Щепкина-Куперник (очень, очень приятна, - что значит прежнее литературное поколение!). Все нездоровилось - все около 37 - погибаю в этом подвале у Муромцевых - а деться буквально некуда! Всю зиму всю голову сломал - куда бы уехать! Нынче с утра опять почти 37. К вечеру нынче чувствую себя лучше. Холод на дворе, у меня холод как в могиле.
Ездил искать «Речь» пасхальный номер - на трамвае солдат у солдата разрезая мешок, накрал, в колени зажал пирожков. «Отдай, сукин сын!» Кругом: «В морду, в морду-то его! В комиссариат!» Злоба, грубость всюду - несказанные!
Опять слухи: в Петербурге - бунт, в Киеве уже монархия.
Перечитал «Записную книжку» Чехова. Сколько чепухи, нелепых фамилий сколько записано - и вовсе не смешных и не типичных - и какие все сюжеты! Все выкапывал человеческие мерзости! Противная эта склонность у него несомненно была.
Александр Бенуа, художник, 47 лет, Петроград:
7 апреля.
Воскресенье. Сегодня собрался ко мне в первый раз в жизни Альфред Бентковский, и я был очень рад его приходу, ибо люблю его пикантно-уродливую, кривую физиономию какого-то итальянского злодея, так забавно контрастирующую с его благодушием и порядочностью, ценю и его независимый ум, его музыкальность, наконец, я уже готовился с ним поделиться «политическими переживаниями», рассчитывая от этого верного помощника Извольского и Сазонова почерпнуть много интересного для характеристики момента, но по совершенно фантастической случайности он у меня на лестнице встретился со своей сестрой Юленькой, тоже в первый раз в жизни собравшейся к нам, и вместо милого и толкового разговора получилось чисто пессимистическая окрошка, в которой Юленька и моя Акица изливали свое негодование на революцию и большевиков. Акица при этом меня смешит и сердит! Ведь всего год прошел с ее пламенным энтузиазмом от этой революции и, в частности, от большевиков, ныне она с такой же страстностью, а главное, с такой же безусловностью их проклинает совершенно, заодно с теми самыми «дамами с хохолками», которые ввергли ее в бесконечное негодование.
Большевики ей испортили то, что, в сущности, она ох как ждала, - мир, прекращение бойни. И к общему миру не привели, и новую междоусобную войну вызвали, и развили еще большую вражду в людях на почве классовых домогательств, и уже хлопочут о водворении нового милитаризма. Однако, во-первых, во всех этих грехах действительно повинны не только они , да и, наконец, не надо же забывать, они явились как слишком естественное следствие повальной болезни международной буржуазии - психологии игорного дома, руководящей всеми поступками, психологии, нашедшей себе действительно чудовищное выявление в той кисейной «даме с хохолком» на Невском, психологии, которая, в свою очередь, дала нашим доморощенным «генералам без побед» последнюю возможность отыграться и надуть измотанный фронт, желавший только одного - мира.
Альфред не давал нам перемолвиться ни единым путным словом. Все же урывками я нащупал следующее: Извольский, оказывается, чуть ли не ежедневно восклицает: «Я ничего не понимаю в этой стране! Почему же все делается наоборот, нежели думаешь, хочешь!» В этом добрейший Альфред видит признаки европейской культурности, шокированной нашей дичью, я же вижу то, что Извольский был таким же дилетантом, как все прочие дипломаты наши. А затем характерна и точка зрения самого Альфреда на дипломатическое дело. Он очень и, видимо, искренне ценит англичан вообще, в частности Бьюкенена, за джентльменство (о, фокстрот), очень возмущен обманчивой и расплывчатой политикой немцев, но тут же вполне и необычайно быстро согласился со мной и привел одинаковое мнение своего приятеля Тимирязева, что только союз с Германией может спасти Россию. Как будто лишь для проформы недоумеваю: «Так, значит, считаешь ошибкой всю ориентацию Извольского?» Тут же, попутно, дамы спели коротенький хвалебный (Акица, впрочем, только подтягивала) дуэт Николаю 11, что в его политических колебаниях была большая прозорливость.
...
Сегодня Мотино рождение, и это милое существо, самым трогательным образом к нам привязавшееся, пожелало его отпраздновать с нами (у нее почти нет никого знакомых в городе). Среди дня она устроила у себя в комнате очень приветливый, солнечный и теплый, роскошный обед и закормила нас до отвалу пирогами с капустой и мозгами, булочками, лепешками и довольно сладкими конфетами. Потешная, чуть ли не насилу нас пичкала и прямо сердилась, когда мы отказывались. У Коки большой к ней интерес. Ей минуло двадцать пять лет. Катя и Текла вместе с нами, но они (особенно чуралась Текла) чувствовали себя менее уютно и свободно. Мы их всех угостили виски. Катя видит во всей разрухе и во всех творимых безобразиях орудование немцев. Это уже в русском человеке нечто органическое и по смыслу очень жалкое .
Сергей Прокофьев, композитор, 26 лет, Петроград
7 апреля.
Провожу время очень мило у Сувчинского, Элеоноры и Б. Асафьева. Готовлюсь к концерту, жду возвращения Луначарского для получения через Бориса Николаевича заграничного паспорта (и, может быть, устройства валюты?).
Владимир Короленко, писатель, академик, 64 года, Полтава, Украина:
7 апреля.
За ночь ограблено 6 магазинов. Днем разгромы продолжаются. Идет стрельба. Грабят и громят красногвардейцы и хулиганы. Милицию разоружают. Конечно, если бы была какая-нибудь сила, эту банду грабителей следовало бы разоружить. Против этой «опасности для революции» и предупреждал большевиков «умница» Раковский. Это, по его словам, случилось в Николаеве и других местах... Теперь город во власти открытого грабежа. На улицах перекрестная стрельба... Прасковья Семеновна попала в эту переделку, насилу выбралась. В нашем углу пока тихо.
Часов с 2-3-х большевистскому начальству удалось удалить орду грабителей. У вокзалов поставлены сильные заставы... К вечеру спокойно. Отчасти этому содействовало то, что, кажется, опять двинулись поезда. Эвакуируются лишь по одному направлению - на Лозовую. Беспорядочная орда, грозя расстрелами, вынуждает железнодорожников пускать поезда без очереди и без «отходов». От этого произошло крушение, к счастью, в таком месте, что можно было скоро очистить путь...
Аркадий Столыпин, племянник премьер-министра П.А. Столыпина, журналист, поэт и художник, 24 года, служил ротмистром 17-го Нижегородского драгунского полка, Грузия:
7 апреля.
Махинджаури. Турки заняли Кобулети, Натанеби и Самтредиа. В Батуми прибыл Энвер-паша. Радость турок была необычайна, и был не только пушечный салют, но и ружейная трескотня, причем пули так и порхали над головами. В городе был подан обед на 60 человек, причем Энвера встречали наши «отцы города» и другие русские.
Вчера опять прошло форсированным маршем много пехоты. Вид у аскеров совершенно изможденный. Обоз почти весь вьючный, на ишаках (эшек) и мулах (катыр), а повозки наши, русские, захваченные в Трапезунде.
Грабежей стало меньше. В Батуми в «hotel London» расположился немецкий штаб. Слухи, что всех русских офицеров заставят являться в Батуми каждые три дня на регистрацию.
Юрий Готье, историк, академик, 44 года, директор Румянцевского музея, Москва:
7 апреля.
Благовещение. Но благих вестей никаких; наоборот. Вчера - известие о высадке японцев во Владивостоке; германцы высадились в Гангё и топят остатки русского флота: на юге отбирают Екатеринослав, а завтра очередь Харькова; а здесь все та же война с буржуазами. Наконец, сегодня известие о том, что немцы дошли до Амиенс; правда, это «собственная корреспонденция» «Раннего утра», и в ней есть некоторые географические несообразности, но ведь уже надо привыкнуть к тому, что сбывается все самое скверное. Чувствуешь только одно - что хоть бы какой-нибудь конец всему этому. Вчера и третьего дня известия о том, что немцы опять стараются заговорить с русскими правыми элементами и, будто бы, теперь успешнее. Почти нет сомнения, что русские Геростраты доведут до того, что те, кто боролся с немцами, станут их друзьями, чтоб спасти хотя бы развалины России.
Иван Бунин, 47 лет, Москва:
7 апреля.
Вечером на первый день у Зои (сперва у Каменских) очень напился. Как только дошел - как отрубило - с этого момента ничего не помню. Очнулся в пять утра. Весь день очень страдал - сердце. Нельзя, нельзя уже так пить.
От Каменских шли мимо памятника Александру III. У него отбили нос. Кучка народа, споры - диаметрально противоположные мнения. Много озлобленных против большевиков. (Я шел к Каменским - вслух ругал засевших в запертом Кремле - проходящие - из народа - горячо подхватывают.) И тут - самый мерзкий и битый дурак - студент <...>.
Вчера у Чулковых. Койранские, Щепкина-Куперник (очень, очень приятна, - что значит прежнее литературное поколение!). Все нездоровилось - все около 37 - погибаю в этом подвале у Муромцевых - а деться буквально некуда! Всю зиму всю голову сломал - куда бы уехать! Нынче с утра опять почти 37. К вечеру нынче чувствую себя лучше. Холод на дворе, у меня холод как в могиле.
Ездил искать «Речь» пасхальный номер - на трамвае солдат у солдата разрезая мешок, накрал, в колени зажал пирожков. «Отдай, сукин сын!» Кругом: «В морду, в морду-то его! В комиссариат!» Злоба, грубость всюду - несказанные!
Опять слухи: в Петербурге - бунт, в Киеве уже монархия.
Перечитал «Записную книжку» Чехова. Сколько чепухи, нелепых фамилий сколько записано - и вовсе не смешных и не типичных - и какие все сюжеты! Все выкапывал человеческие мерзости! Противная эта склонность у него несомненно была.
Александр Бенуа, художник, 47 лет, Петроград:
7 апреля.
Воскресенье. Сегодня собрался ко мне в первый раз в жизни Альфред Бентковский, и я был очень рад его приходу, ибо люблю его пикантно-уродливую, кривую физиономию какого-то итальянского злодея, так забавно контрастирующую с его благодушием и порядочностью, ценю и его независимый ум, его музыкальность, наконец, я уже готовился с ним поделиться «политическими переживаниями», рассчитывая от этого верного помощника Извольского и Сазонова почерпнуть много интересного для характеристики момента, но по совершенно фантастической случайности он у меня на лестнице встретился со своей сестрой Юленькой, тоже в первый раз в жизни собравшейся к нам, и вместо милого и толкового разговора получилось чисто пессимистическая окрошка, в которой Юленька и моя Акица изливали свое негодование на революцию и большевиков. Акица при этом меня смешит и сердит! Ведь всего год прошел с ее пламенным энтузиазмом от этой революции и, в частности, от большевиков, ныне она с такой же страстностью, а главное, с такой же безусловностью их проклинает совершенно, заодно с теми самыми «дамами с хохолками», которые ввергли ее в бесконечное негодование.
Большевики ей испортили то, что, в сущности, она ох как ждала, - мир, прекращение бойни. И к общему миру не привели, и новую междоусобную войну вызвали, и развили еще большую вражду в людях на почве классовых домогательств, и уже хлопочут о водворении нового милитаризма. Однако, во-первых, во всех этих грехах действительно повинны не только они , да и, наконец, не надо же забывать, они явились как слишком естественное следствие повальной болезни международной буржуазии - психологии игорного дома, руководящей всеми поступками, психологии, нашедшей себе действительно чудовищное выявление в той кисейной «даме с хохолком» на Невском, психологии, которая, в свою очередь, дала нашим доморощенным «генералам без побед» последнюю возможность отыграться и надуть измотанный фронт, желавший только одного - мира.
Альфред не давал нам перемолвиться ни единым путным словом. Все же урывками я нащупал следующее: Извольский, оказывается, чуть ли не ежедневно восклицает: «Я ничего не понимаю в этой стране! Почему же все делается наоборот, нежели думаешь, хочешь!» В этом добрейший Альфред видит признаки европейской культурности, шокированной нашей дичью, я же вижу то, что Извольский был таким же дилетантом, как все прочие дипломаты наши. А затем характерна и точка зрения самого Альфреда на дипломатическое дело. Он очень и, видимо, искренне ценит англичан вообще, в частности Бьюкенена, за джентльменство (о, фокстрот), очень возмущен обманчивой и расплывчатой политикой немцев, но тут же вполне и необычайно быстро согласился со мной и привел одинаковое мнение своего приятеля Тимирязева, что только союз с Германией может спасти Россию. Как будто лишь для проформы недоумеваю: «Так, значит, считаешь ошибкой всю ориентацию Извольского?» Тут же, попутно, дамы спели коротенький хвалебный (Акица, впрочем, только подтягивала) дуэт Николаю 11, что в его политических колебаниях была большая прозорливость.
...
Сегодня Мотино рождение, и это милое существо, самым трогательным образом к нам привязавшееся, пожелало его отпраздновать с нами (у нее почти нет никого знакомых в городе). Среди дня она устроила у себя в комнате очень приветливый, солнечный и теплый, роскошный обед и закормила нас до отвалу пирогами с капустой и мозгами, булочками, лепешками и довольно сладкими конфетами. Потешная, чуть ли не насилу нас пичкала и прямо сердилась, когда мы отказывались. У Коки большой к ней интерес. Ей минуло двадцать пять лет. Катя и Текла вместе с нами, но они (особенно чуралась Текла) чувствовали себя менее уютно и свободно. Мы их всех угостили виски. Катя видит во всей разрухе и во всех творимых безобразиях орудование немцев. Это уже в русском человеке нечто органическое и по смыслу очень жалкое .
Сергей Прокофьев, композитор, 26 лет, Петроград
7 апреля.
Провожу время очень мило у Сувчинского, Элеоноры и Б. Асафьева. Готовлюсь к концерту, жду возвращения Луначарского для получения через Бориса Николаевича заграничного паспорта (и, может быть, устройства валюты?).
Владимир Короленко, писатель, академик, 64 года, Полтава, Украина:
7 апреля.
За ночь ограблено 6 магазинов. Днем разгромы продолжаются. Идет стрельба. Грабят и громят красногвардейцы и хулиганы. Милицию разоружают. Конечно, если бы была какая-нибудь сила, эту банду грабителей следовало бы разоружить. Против этой «опасности для революции» и предупреждал большевиков «умница» Раковский. Это, по его словам, случилось в Николаеве и других местах... Теперь город во власти открытого грабежа. На улицах перекрестная стрельба... Прасковья Семеновна попала в эту переделку, насилу выбралась. В нашем углу пока тихо.
Часов с 2-3-х большевистскому начальству удалось удалить орду грабителей. У вокзалов поставлены сильные заставы... К вечеру спокойно. Отчасти этому содействовало то, что, кажется, опять двинулись поезда. Эвакуируются лишь по одному направлению - на Лозовую. Беспорядочная орда, грозя расстрелами, вынуждает железнодорожников пускать поезда без очереди и без «отходов». От этого произошло крушение, к счастью, в таком месте, что можно было скоро очистить путь...
Аркадий Столыпин, племянник премьер-министра П.А. Столыпина, журналист, поэт и художник, 24 года, служил ротмистром 17-го Нижегородского драгунского полка, Грузия:
7 апреля.
Махинджаури. Турки заняли Кобулети, Натанеби и Самтредиа. В Батуми прибыл Энвер-паша. Радость турок была необычайна, и был не только пушечный салют, но и ружейная трескотня, причем пули так и порхали над головами. В городе был подан обед на 60 человек, причем Энвера встречали наши «отцы города» и другие русские.
Вчера опять прошло форсированным маршем много пехоты. Вид у аскеров совершенно изможденный. Обоз почти весь вьючный, на ишаках (эшек) и мулах (катыр), а повозки наши, русские, захваченные в Трапезунде.
Грабежей стало меньше. В Батуми в «hotel London» расположился немецкий штаб. Слухи, что всех русских офицеров заставят являться в Батуми каждые три дня на регистрацию.