11 марта 1943-го года
из дневников
Дмитрий Жигунов, 37 лет, майор, после тяжелого ранения офицер Штаба Внутренней Обороны Ленинграда (в ожидании перевода на передовую):
11 марта.
Весна постепенно вступает в свои права, солнце ласково греет, на улице плюс 4 градуса, снег быстро тает, но ничего не радует, тоска глубокая, да еще усугубляется болезни, всё ещё не выхожу из комнаты - единственная отрада - это моя книга - вот эта, которую я пишу здесь мои мысли, надежды, сомнения, горе и всё то, что лежит на душе, вот уже идёт вторая весна, а конца войны не видно, была надежда, когда наши войска шли быстрым темпом вперёд, сейчас же связи с концентрацией сил врага и временные неудачи на Украине - потребуется дополнительное время и силы для разгрома последних резервов врага, а это может быть месяц и год, кто его знает, как обернётся дела, А главное убивает, то что здесь под боком в нашем - Ленинградском фронте, особенно на Урицком направлении, всё по-старому и нет изменений в нашу пользу ибо по-прежнему летят снаряды оттуда и по-прежнему громят наш город и детей, за них душа болит, детишки вышли погреться на солнышке, радуюсь наступившей весне, она ходит смерть от смертельного врага человечества, фашиста - детоубийцы и грабителя.
Немцы давно не появляется над городом, хотя погода и лётная, видимо туго приходится и не до развлечения немецким бандитам - сбрасывать фугаски и зажигалки на голову мирных людей в пору спасать свою грязную шкуру, нет! Чёрт возьми, не спасешь ничем, всё равно сдохнешь, как собака от Русской пули или штыка.
Есть слух что наши части готовят решительный удар по немцем, засевшим под Ленинградом - это будет замечательно.
Недавно видел Ирину Астафьеву, она выглядит прямо замечательно - сущая копия «тёщи» - она мне сказала, что Илья, где-то в Ампаате садовником, он вышел из войны, как будто бы потеряв ступню, он вместе с Зинаидой - обещала дать его адрес и до сих пор не дала, обещала звонить - тоже не звонит, видимо адрес Ильи потеряла и стесняется позвонить, придется за ней послать.
Ольга Берггольц, поэт, 32 года, сотрудница городского Радиокомитета, Ленинград:
11/III-43 г.
Писала весь день «свои» стихи, было приятно и хорошо на душе, но уже вечер - и устала, и написанное кажется плохим и жалким, и опять болят бока (видимо, это все-таки почки, а к гинекологу никак не могу собраться!), и хочется отдохнуть, но надо пописать сценарий - пора его закончить, - уж очень много о нем наговорила, - и еще немного, и он, не родившись, надоест.
Дни с последней записи провела до 9/III - как в тумане: бесконечно выступала - уж просто и не помню где, - и на з<аво>де № 7, и в Ленинском р<ай>/к<оме>, и в кусте своей улицы Рубинштейна, и в Союзе, и по радио, причем этой передачей недовольна, и читала плохо, хотя стихи «Ленинградке» - неплохие.
Меня всюду встречали очень тепло, часто - восторженно; меня не только знают, но и любят, [но] - это факт. Мне бесконечно дорого это, но устала я адски, и после 8-го только вчера к вечеру начала приходить в себя. А то было такое разбитое, выкачанное состояние, точно только что встала с постели. Не даром дается мне любовь ленинградцев, - ох, не даром!
Нет, теперь временно - ша! Уже абсолютно реальна опасность заштамповаться (вот в рупоре шипит Москва, - долго настраиваются - не будет ли «Последнего часа». Увы, пока что нет!..)
Подавленное состояние духа было еще и потому, что Информбюро сообщило то, что я и Юра знали по немецким сводкам - об оставлении ряда городов на Украине. Знали, но все думалось, что немцы врут - а тут вдруг - нет, - Лозовая, Павлоград, Красноград, Барвенково, Лисичанск, Красноармейское - у них опять. Сняли с Запада войска и бросили все на нас, - а «союзники» - смотрят, е. т. м.
Война еще надолго, надолго... Сколько еще терпения надо, выдержки, нервов - вот в чем главное! Воистину - война нервов... И то удивительно, - откуда их все еще у нас хватает? Уж так все устали, так все внутренне изранены, что, кажется - дальше некуда, а нет - живут, карабкаются, могут еще умиляться стихам и плакать от них, - откуда только силы...
Получила письмо от Сережи - милое. С удивлением и огорчением (уж надо писать правду) почувствовала, что если не скажу о нем Юрке - то будет неспокойно, вроде как обману. Почему? Отношения очень нежные, но ведь явно безлюбовные. Он расстался с женой и грустит по этому поводу. Он пишет, правда - «целую», - но ведь и Левка Левин мне так же пишет, и Коковкин. Возможно, я осталась в нем, - но - навряд, все же вся наша специфическая близость была очень примитивна. Да, мне по-женски приятно, что помнит, но - ну и что же? Мне будет приятно даже, если бы при встрече обнаружила, что влюблен, - но не более... При Коле - я и не подумала бы показывать письма (впрочем, Юрке я тоже его не показала, а лишь рассказала, опустив подробности - «целую» и просьбу «фото, чтоб была на нем красивая, как есть»), - при Коле факт этой переписки и на минуту не смутил бы меня, а вот теперь - смущает. Или я утратила свободу и, действительно, нахожусь теперь «при» Юре, а не сама по себе, как с Колей, уверенная в абсолютной непоколебимости моей и его любви, или я, действительно, была тогда не более чем обманщиком и вертихвосткой, ничего не ценящей? И то и другое - горько, и я была удручена этим открытием, и разговором с Юркой, упрекавшим меня в кокетстве с Яхонтовым, в том, что я кручу с Сережей, и т. д.
Ну, «последнего часа», видно, не будет... Обидно.
[Только что] Надо настроить себя на жизнь без непрерывного ожидания событий. Это тем более дёргает, что своя жизнь - уже не жизнь-ожидание, а просто в основном жизнь... Но очень трудная она. Навзрыд живу...
Ну, попробую взяться за сценарий...
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, ответственный работник Архива АН СССР, ленинградец в эвакуации в Казахстане (Боровое):
11 марта.
Не так, по-видимому, страшны события на Южном фронте. На Западном направлении наши войска продолжают продвигаться вперед. Нет сил, чтобы вполне осознать все совершающееся. Происходит взаимное самоуничтожение. Немцы указывают на страшную цифру потерь - не своих, правда, а наших. Они называют 18 милл[ионов] 200 тыс. взятых в плен, ранеными и убитыми. В это число они включают, вероятно, и тех пленных, которые захвачены ими в оккупированных местностях среди мирного населения. Молодежь они всю забирают с места и угоняют на работу в Германию.
Что-то сказочное: теплая комната, готовая еда, уборщица, подтирающая пол, вечером электрическое освещение, лампочка, прикрытая колпаком и прозрачной бумагой, дающая ласковый рассеянный свет. На улице, правда, ветер, но он за стенами, за стеклами окон... В окна виден лес, уходящий кверху по горе. Молодой месяц следит из-за деревьев... И небо в звездах. В руках работа, кругом книги... И работать, и работать бы! И ничего другого не надо. Дожить бы последние годы хорошо и честно. Нет. Жить так не придется. Эта временная сказка не сегодня завтра прервется. Кругом другая жизнь - полная лишений, тяжелая, как и подобает во время страшной войны. Вспоминается та кошмарная зима и весна, которую мы провели в прошлом году в Ленинграде. Судьба нам дала передышку, но не избавление... Сегодня нам стало ясно, что до конца войны еще далеко, а испытаний много. И снова на сердце навалился тяжелый камень тоски за истерзанную родину, за погибающих братьев и сыновей и за разрушенную жизнь.
Иван Майский, дипломат, 59 лет, посол СССР в Англии, Лондон:
11 марта.
Сегодня Иден улетел в Америку. Рассчитывает быть в отсутствии 3-4 недели. Придётся обходиться без него. Это несколько неприятно: у меня с ним установлены хорошие отношения, и он мне много рассказывает. Мы также привыкли понимать друг друга с полуслова. Это облегчает работу. Впрочем, ничего не поделаешь. Надо приспособляться к обстановке.
Вчера я имел с Иденом предотъездный разговор. Любопытный разговор.
- Ну, что вы мне пожелаете на прощанье? - спросил меня Иден, когда я уселся против него на стуле.
- Чего я пожелаю? - откликнулся я. - Пожелаю, прежде всего, одного: никак не ангажироваться в США ни по одному вопросу, в котором мы также заинтересованы. Если свяжете себя какими-либо обязательствами в Вашингтоне, окажетесь потом в трудном положении в отношении нас... Как это было, напр[имер], во время Вашей поездки в Москву в декабре 1941 г.
- Можете быть на этот счёт вполне спокойны, - уверенно ответил Иден. - Никаких обязательств Америке я не дам. У нас с вами союз. Прежде всего, мы должны договориться с Вами, а потом уже можно будет устраивать тройные переговоры. Но прежде, чем договориться с вами, я хочу иметь общее представление о том, что думают американцы по ряду интересующих нас проблем. Такова цель моего визита в США. Не больше[708].
Я одобрил линию Идена.
Далее речь перешла на основные европейские проблемы. Отправляясь в Америку, Иден хотел в беседе со мной в общих чертах восстановить наши взгляды на эти проблемы. Я предварил Идена, что ввиду последних разговоров в Москве (между Керром, Сталиным и Молотовым) я могу касаться интересующих его вопросов только в абсолютно частном порядке и высказывать только личное мнение. Иден удовлетворился этим.
Первый вопрос относился к Германии. Каково должно быть её будущее после нашей общей победы?
Ответ по существу не вызывал сомнений. Мы вспомнили разговоры в Москве на данную тему (декабрь 1941 г.) и ряд последующих выступлений Сталина и других советских представителей. Вывод, в конечном счете, гласил: Германия после войны должна быть на очень долгий срок ослаблена, так ослаблена, чтобы она даже и думать больше не могла о какой-либо новой агрессии. Средства для этого: разоружение, раздробление (м[ожет] б[ыть], в форме федерации нескольких немецких государств) и различные меры экономического порядка, включая репарации натурой. Иден вполне согласился с данным выводом.
Вторым вопросом была Польша. Каково её будущее? Что с ней делать?
- Не рискую гадать об этом сейчас, - сказал я, - но одно во всяком случае для меня ясно уже теперь: западные Украина и Белоруссия будут частями СССР. О возвращении их под власть Польши не может быть и речи. Впрочем, по существу ведь такова же и точка зрения бритпра: линия Керзона в общем и целом совпадает с нашей границей 1941 г.
- Но вы, кажется, требуете больше линии Керзона, - например, Львов, - осторожно возразил Иден.
- Да, требуем Львов, ибо это украинский, а не польский город, - отозвался я. - Однако Львов лишь небольшое отклонение от линии Керзона, а мы принимаем линию Керзона лишь «в общем и целом»... Можно будет договориться.
Иден стал жаловаться на то, что в последнее время наблюдается обострение отношений между польпра и совпра и что мы даже как будто бы обвиняем бритпра в нынешней позиции поляков.
- Могу вас заверить, - продолжал Иден, - что мы, с своей стороны, всячески противодействуем нынешним тенденциям польпра... Но влиять на него не легко.
Я не вполне согласился с Иденом: бритпра допускает публикацию в Англии таких статей в польской прессе, которые только отравляют польско-советские отношения. Почему бритпра это делает? А раз делает, значит, берёт на себя долю ответственности за поведение поляков.
Иден возразил:
- Вы же знаете наше отношение к печати - не только к польской, но и к английской?.. У нас свобода печати. Мы не можем запрещать высказывания мнений.
- Мистер Иден, - возразил я, - мне достаточно хорошо известны ваши порядки. И вот моё заключение: если бы бритпра действительно хотело помешать польской печати делать глупости, оно нашло бы для этого пути и средства. Неужели, в самом деле, вы не можете потребовать от поляков, которые являются вашими гостями, чтобы они вели себя прилично и, по крайней мере, не портили ваших отношений с другими странами? Не поверю.
Иден всё-таки не хотел согласиться. Он рассказывал, что недавно у него были [В.] Сикорский и [Э.] Рачиньский и просили принять меры против «оппозиционной» польской печати. Дело, однако, затрудняется тем, что эта «оппозиционная» печать или, вернее, листки публикуются тайно и поймать её авторов нелегко.
Я рассмеялся:
- Неужели Скотланд-Ярд совсем одряхлел? Вот уже пять недель, как он не может найти виновников покушения на памятник Ленину. А теперь я слышу, что он не может найти также издателей польских подпольных изданий. Бедный Скотланд-Ярд!
Иден поспешил прекратить разговор на эту тему и стал выражать беспокойство по поводу будущего Польши. Я разделил его беспокойство. Я сказал, что мне действительно неясно, как сложится послевоенное будущее Польши. Наша точка зрения на данный вопрос хорошо известна Идену. Я открыто изложил её в самом начале наших переговоров с поляками о пакте взаимопомощи в 1941 г. Мы стоим за независимую и свободную Польшу, но в её этнографических рамках. Такой Польше мы охотно поможем, с такой Польшей мы сможем поддерживать дружественные отношения. Во внутренние дела Польши мы не собираемся вмешиваться. Пусть устраиваются, как хотят. Как опять-таки известно Идену, мы не прочь включить в состав будущей Польши Восточную Пруссию - с обменом населения. Т. е. опять-таки речь идет о Польше в её этнографических границах.
- Вся беда, - продолжал я, - однако, в том, что лондонское польпра думает совсем о другом... Оно полно империалистических устремлений!.. Это, впрочем, в духе всей польской истории. Поляки никогда не могли создать прочного, систематически растущего государства. Почему?.. Причина ясна. Сущность государственной мудрости состоит в том, чтобы ставить себе в политике цели, совместимые с имеющимися в твоём распоряжении силами и средствами. Поляки никогда не поступали в соответствии с этим принципом. Наоборот, они почти всегда гонялись за синими птицами. По русской пословице: на рубль амбиции, на грош амуниции. Достаточно вспомнить хотя бы их попытку завоевать Россию в 17 в[еке]. Какая чепуха!.. В результате поляки так и не сумели построить крепкого, жизнеспособного государства.
Иден прервал меня:
- В ваших словах много правильного. Вы помните, как Бисмарк сказал: «Политика есть учение о возможном»?
- Совершенно верно, - подтвердил я. - Но понимает ли это лондонское польпра? Нет, не понимает. Иначе оно не вело бы такой нелепой линии. Ведь совершенно очевидно, что в результате войны СССР станет решающей силой в восточной Европе, - какой же смысл польпра ссориться с СССР? Тем более что есть полная возможность не ссориться. Не лучше ли было бы и для него и для будущего Польши как раз сейчас приложить усилия к тому, чтобы наладить с СССР дружбу и взаимопонимание? Такова должна была бы быть государственно разумная политика польпра. А что оно делает? Как раз обратное. Скажу откровенно: если будущее польпра было бы похоже на лондонское польпра, мне трудно представить добрые отношения между СССР и Польшей. Не поймите меня ложно: даже и в этом случае мы будем за независимую Польшу, но только наши отношения с ней будут далеки от идеала.
- А какого правительства вы хотели бы в будущей Польше? - прервал меня Иден.
- А какого правительства желали бы вы? - ответил я вопросом на вопрос. - Каких вообще правительств вы хотели бы в странах, освобождённых от германской оккупации, - в Бельгии, Голландии, ЧС, Югославии, Франции и др.?
Иден подумал мгновение и ответил:
- Каких правительств?.. По возможности не диктаторских. Правительств, опирающихся на выборные представительства, базирующихся на возможно более широкой общественной основе... Конечно, в разных странах эти правительства были бы разной политической окраски.
- Надо ли понять вас так, что вы хотели бы видеть в освобожденных странах правительства народного фронта? - уточнил я. - Речь, конечно, не в названии (термин «народный фронт» связан с определенными воспоминаниями и концепциями), а в существе дела.
Иден ещё раз задумался и затем ответил:
- Пожалуй!.. Или лучше, я сказал бы, правительства национального фронта.
- Повторяю, дело не в названии, - заметил я, - вы хотели бы правительств национального фронта на возможно более широкой общественной основе... Что ж, с этим я готов согласиться. Так вот, если бы в будущей Польше оказалось правительство народного или, если хотите, широкого национального фронта, я уверен, что мы сумели бы наладить с ним подлинно дружеские отношения. Но будет ли оно?.. Поживем - увидим. Во всяком случае Сикорский и К° делают всё возможное, чтобы затруднить его появление.
- Вы что-то уже очень скептически относитесь к лондонскому польпра, - возразил Иден.
- Увы! Опыт последних 20 месяцев настраивает меня так скептически.
От Польши мы перешли к Прибалтике.
- Когда будете разговаривать с американцами, - сказал я, - дайте им понять, что пора бросить всякие monkey tricks <шалости, проказы (англ.)> с балтийским вопросом. Судьба Прибалтики решена для нас раз и навсегда. Данный вопрос для нас просто не дискутабилен. Если американцы будут всё-таки ставить его, не получится ничего, кроме bad blood <враждебность (англ.)> между США и СССР. Кому это нужно? Ведь при всяких условиях Прибалтика останется в составе СССР.
Иден ответил, что лично для него вопрос о Прибалтике решен. Настроения американцев по этому вопросу он прощупает во время своего визита. Далее Иден спросил:
- А как насчет Финляндии?
Я ответил, что наша точка зрения по вопросу о Финляндии Идену хорошо известна из нашей переписки и наших переговоров. Мы хотим восстановления условий финско-советского мира 1940 г. плюс Петсамо плюс пакт взаимопомощи. На меньшее мы не можем пойти. Опасность со стороны Финляндии для нашего государства должна быть раз навсегда ликвидирована. Это наш долг пред будущими поколениями.
Иден не возражал, но и не поддерживал. Мне показалось, что настроение Идена сводилось примерно к следующему: «пожалуйста, но как бы не вышло осложнений с американцами!»
Я прибавил:
- И, если американцы будут ставить пред вами вопрос о сепаратном мире между СССР и Финляндией, имейте в виду, что, насколько мне известны московские настроения, дорого платить за такой мир мы не станем.
- Я это знаю, - ответил Иден. - Да и почему вы должны дорого платить? Я не вижу к тому оснований.
Иден поинтересовался нашим отношением к Балканам. Я ответил, что Идену точно так же известна наша точка зрения на будущее Румынии: мы хотим иметь с ней пакт взаимопомощи и право пользоваться базами на её территории. Конечно, в базах должны быть наши гарнизоны.
Иден не возражал и лишь ограничился вопросом:
- Но вы не собираетесь полностью оккупировать Румынию?
Я ответил, что, конечно, мы этого не собираемся делать. Однако мы твердо решили обезопасить СССР и с юго-запада.
Что касается прочих балканских стран, то Иден мечтает об их федерировании, главным образом под углом зрения экономическим. Того же он хотел бы и для Дунайских стран. Наоборот, к скандинавской федерации он относится холодно. Он спрашивал, что мы думаем по этому поводу?
Я ответил, что, насколько мне известно, никаких решений совпра по вопросу о федерациях нет. Однако общее настроение наших политических кругов в отношении федераций очень настороженное. Причина понятна. Вопрос о федерациях не абстрактный вопрос. Надо точно знать, о каких федерациях идёт речь? Будет ли та или иная федерация дружественна или, наоборот, враждебна СССР? Это для нас решающий момент. Поэтому сейчас трудно сказать что-либо определенное о том, каково наше отношение к проектам Балканской федерации[709]. Все будет зависеть от обстоятельств. Одно только могу сказать: мы стали бы возражать против вступления Румынии в такую федерацию.
Иден согласился, что к вопросу о федерациях надо подходить конкретно и что никто, конечно, не ожидает от нас поощрения федераций, которые могли бы быть заострены против нас. Но ведь все-таки перед Европой после войны станет вопрос, как установить мир, например, на Балканах? Иден не видит иного способа, как только с помощью федерации. Самое лучшее было бы, если бы Балканская Федерация могла бы существовать под «протекторатом» (если не де-юре, то де-факто) Англии и СССР.
Я ответил, что понимаю мотивы Идена, но всё-таки не могу ничего добавить к тому, что уже раньше сказал по вопросу о федерациях вообще и о Балканской федерации в частности.
- А как вы относитесь к проектам польско-чешской конфедерации? - спросил Иден.
- Если говорить откровенно, - ответил я, - то с еще большей настороженностью, чем ко всем другим федерациям. Причина проста: мы совершенно не знаем, что будет представлять из себя будущая Польша. А если судить по польпра в Лондоне, то трудно ожидать возникновения после войны дружественной СССР Польши.
Иден был, видимо, разочарован, но воздержался от каких-либо замечаний.
Продолжая о федерациях, я заметил, что все эти комбинации малых держав кажутся мне маложизненными. Обычно необходимость их обосновывают тем, что они будут повышать степень безопасности в Европе. Я в это не верю. Во-первых, реальная сила таких федераций будет настолько слаба (особенно с учётом неизбежных внутри них застарелых противоречий, как, напр[имер], на Балканах), что не сможет представить серьёзного препятствия для агрессии со стороны какой-либо великой державы. Скорее такая федерация легко может стать ареной всяких интриг со стороны великих держав, думающих о завоеваниях. Во-вторых, сохранение и поддержание мира в послевоенной Европе мыслимо лишь в порядке общеевропейской организации (политической и военной) во главе с СССР и Англией. Ничто другое мира не может спасти. Я не знаю, удастся ли создать такую общеевропейскую организацию, но, во всяком случае, это единственный реальный путь. Игра же в локальные федерации малых держав будет только отвлекать внимание от преследования главной и основной задачи. Если же общеевропейская организация будет создана, то каждая малая держава найдёт в её структуре своё надлежащее место.
Мои соображения произвели на Идена заметное впечатление. Он несколько раз одобрительно кивал головой во время моего изложения, а в конце прибавил:
- Я вполне согласен, что мир может быть обеспечен только с помощью общеевропейской организации, в которой наши обе страны будут играть роль двух основных колонн. Возможно, что тогда и вопрос о федерациях малых стран отпадёт или, во всяком случае, будет стоять иначе, чем сейчас. Посмотрим.
- В заключение, - сказал я, - позвольте вас попросить дать понять американцам, что самый худший способ улучшать отношения между США и СССР - это свысока похлопывать нас по плечу. Последняя речь Henry Wallace сильно грешит таким духом, хотя, возможно, намерения у него были самые лучшие[712].
Я процитировал при этом некоторые места из речи Уоллеса, смысл которых можно было понять так:
- Мы, американцы, добрые и великодушные люди. Мы хотим вам, русским, всего хорошего. Но помните: это зависит от вас. Если будете вести себя хорошо, облагодетельствуем вас. Если будете вести себя плохо, мировая война №3 станет неизбежной.
Иден ответил:
- Мне речь Уоллеса тоже не понравилась или, вернее, не вполне удовлетворила. Во-первых, он несправедлив к Англии. Верно, что прошлые британские правительства несут большую ответственность за нынешнюю войну, но что сказать о США? Разве они не несут также огромной ответственности начиная с 1920 г.?.. Во-вторых, рассуждения Уоллеса о России малоудачны. Они едва ли способны укрепить отношения между нашими тремя странами. Впрочем, посмотрим. Вот поеду в Америку, увижу сам, что там делается.
- Среди американцев, - продолжал я, - есть школа мысли (я не хочу сказать, что Уоллес к ней принадлежит, но кое-что от её духа, может быть, и ему не чуждо), которая заявляет, что XX столетие будет «американским столетием»[713]. Такие лозунги я считаю вообще ошибочными. Но уж если говорить подобными лозунгами, то, думаю, с гораздо большим правом можно было бы сказать, что XX столетие будет «русским столетием».
- Почему вы так думаете? - заинтересованно спросил Иден.
- А вот почему, - ответил я, - если вы попробуете представить себе общие, большие линии исторических процессов, то что сейчас происходит в мире? Совершенно очевидно, что происходит смена эпохи капиталистической цивилизации эпохой социалистической цивилизации. Это началось с 1917 г. Я не знаю, сколько времени займёт данный процесс, но основная линия его не может вызвать никакого сомнения. В самом деле, каков будет мир, скажем, в XXI столетии? Конечно, мир тогда будет социалистическим. Стало быть, XX век, судя по всему, явится веком переходным от капитализма к социализму. Отсюда ясно, что СССР, глядя с широко исторической точки зрения, представляет собой восходящее солнце, а США - заходящее солнце, что, впрочем, не исключает ещё сравнительно длительной возможности существования США, как могущественной капиталистической страны. Не ясно ли в таком случае, что XX столетие можно назвать «русским» с гораздо большим правом, чем «американским»?
Иден усмехнулся и сказал:
- В ваших рассуждениях есть много интересного и, пожалуй, правильного... Но, если США - заходящее солнце, то что же из себя представляем мы, Англия?
- Вы? - ответил я. - Вы, как всегда, стараетесь найти средний компромиссный путь между двумя крайностями. Найдете ли? Не знаю. Это ваше дело. Пока история с докладом Бевериджа не показывает, что вы по-настоящему сознаете сущности тех больших исторических переломов, которыми чревата наша эпоха.
Не знаю, понял ли меня Иден, убедил ли я его в правильности моих соображений, но несомненно было одно: мои мысли Идена очень заинтересовали и дали пищу для его собственных размышлений.
Прощаясь, Иден сказал:
- Я очень благодарен вам за эту беседу. Она мне сильно поможет при переговорах в Америке и вообще...
- Желаю вам успеха! - реагировал я.
Посмотрим, что выйдет. У Идена несомненно много добрых намерений, и в его искренности по части англо-советского альянса я не имею оснований сомневаться. Но он не очень сильный и крепкий человек, и я несколько опасаюсь, как бы американская обстановка не оказала на него отрицательного влияния. Именно поэтому мне казалось полезным чуточку укрепить «хребет» Идена накануне его отъезда. По существу ничего нового я ему не сказал. По кусочкам мне уже не раз в прошлом приходилось излагать ему те же самые мысли по тому или другому вопросу. Однако повторение старого (а особенно в более цельной и законченной форме) иногда может быть полезно. Все зависит от момента. Сейчас как будто бы подходящий момент.
Дмитрий Жигунов, 37 лет, майор, после тяжелого ранения офицер Штаба Внутренней Обороны Ленинграда (в ожидании перевода на передовую):
11 марта.
Весна постепенно вступает в свои права, солнце ласково греет, на улице плюс 4 градуса, снег быстро тает, но ничего не радует, тоска глубокая, да еще усугубляется болезни, всё ещё не выхожу из комнаты - единственная отрада - это моя книга - вот эта, которую я пишу здесь мои мысли, надежды, сомнения, горе и всё то, что лежит на душе, вот уже идёт вторая весна, а конца войны не видно, была надежда, когда наши войска шли быстрым темпом вперёд, сейчас же связи с концентрацией сил врага и временные неудачи на Украине - потребуется дополнительное время и силы для разгрома последних резервов врага, а это может быть месяц и год, кто его знает, как обернётся дела, А главное убивает, то что здесь под боком в нашем - Ленинградском фронте, особенно на Урицком направлении, всё по-старому и нет изменений в нашу пользу ибо по-прежнему летят снаряды оттуда и по-прежнему громят наш город и детей, за них душа болит, детишки вышли погреться на солнышке, радуюсь наступившей весне, она ходит смерть от смертельного врага человечества, фашиста - детоубийцы и грабителя.
Немцы давно не появляется над городом, хотя погода и лётная, видимо туго приходится и не до развлечения немецким бандитам - сбрасывать фугаски и зажигалки на голову мирных людей в пору спасать свою грязную шкуру, нет! Чёрт возьми, не спасешь ничем, всё равно сдохнешь, как собака от Русской пули или штыка.
Есть слух что наши части готовят решительный удар по немцем, засевшим под Ленинградом - это будет замечательно.
Недавно видел Ирину Астафьеву, она выглядит прямо замечательно - сущая копия «тёщи» - она мне сказала, что Илья, где-то в Ампаате садовником, он вышел из войны, как будто бы потеряв ступню, он вместе с Зинаидой - обещала дать его адрес и до сих пор не дала, обещала звонить - тоже не звонит, видимо адрес Ильи потеряла и стесняется позвонить, придется за ней послать.
Ольга Берггольц, поэт, 32 года, сотрудница городского Радиокомитета, Ленинград:
11/III-43 г.
Писала весь день «свои» стихи, было приятно и хорошо на душе, но уже вечер - и устала, и написанное кажется плохим и жалким, и опять болят бока (видимо, это все-таки почки, а к гинекологу никак не могу собраться!), и хочется отдохнуть, но надо пописать сценарий - пора его закончить, - уж очень много о нем наговорила, - и еще немного, и он, не родившись, надоест.
Дни с последней записи провела до 9/III - как в тумане: бесконечно выступала - уж просто и не помню где, - и на з<аво>де № 7, и в Ленинском р<ай>/к<оме>, и в кусте своей улицы Рубинштейна, и в Союзе, и по радио, причем этой передачей недовольна, и читала плохо, хотя стихи «Ленинградке» - неплохие.
Меня всюду встречали очень тепло, часто - восторженно; меня не только знают, но и любят, [но] - это факт. Мне бесконечно дорого это, но устала я адски, и после 8-го только вчера к вечеру начала приходить в себя. А то было такое разбитое, выкачанное состояние, точно только что встала с постели. Не даром дается мне любовь ленинградцев, - ох, не даром!
Нет, теперь временно - ша! Уже абсолютно реальна опасность заштамповаться (вот в рупоре шипит Москва, - долго настраиваются - не будет ли «Последнего часа». Увы, пока что нет!..)
Подавленное состояние духа было еще и потому, что Информбюро сообщило то, что я и Юра знали по немецким сводкам - об оставлении ряда городов на Украине. Знали, но все думалось, что немцы врут - а тут вдруг - нет, - Лозовая, Павлоград, Красноград, Барвенково, Лисичанск, Красноармейское - у них опять. Сняли с Запада войска и бросили все на нас, - а «союзники» - смотрят, е. т. м.
Война еще надолго, надолго... Сколько еще терпения надо, выдержки, нервов - вот в чем главное! Воистину - война нервов... И то удивительно, - откуда их все еще у нас хватает? Уж так все устали, так все внутренне изранены, что, кажется - дальше некуда, а нет - живут, карабкаются, могут еще умиляться стихам и плакать от них, - откуда только силы...
Получила письмо от Сережи - милое. С удивлением и огорчением (уж надо писать правду) почувствовала, что если не скажу о нем Юрке - то будет неспокойно, вроде как обману. Почему? Отношения очень нежные, но ведь явно безлюбовные. Он расстался с женой и грустит по этому поводу. Он пишет, правда - «целую», - но ведь и Левка Левин мне так же пишет, и Коковкин. Возможно, я осталась в нем, - но - навряд, все же вся наша специфическая близость была очень примитивна. Да, мне по-женски приятно, что помнит, но - ну и что же? Мне будет приятно даже, если бы при встрече обнаружила, что влюблен, - но не более... При Коле - я и не подумала бы показывать письма (впрочем, Юрке я тоже его не показала, а лишь рассказала, опустив подробности - «целую» и просьбу «фото, чтоб была на нем красивая, как есть»), - при Коле факт этой переписки и на минуту не смутил бы меня, а вот теперь - смущает. Или я утратила свободу и, действительно, нахожусь теперь «при» Юре, а не сама по себе, как с Колей, уверенная в абсолютной непоколебимости моей и его любви, или я, действительно, была тогда не более чем обманщиком и вертихвосткой, ничего не ценящей? И то и другое - горько, и я была удручена этим открытием, и разговором с Юркой, упрекавшим меня в кокетстве с Яхонтовым, в том, что я кручу с Сережей, и т. д.
Ну, «последнего часа», видно, не будет... Обидно.
[Только что] Надо настроить себя на жизнь без непрерывного ожидания событий. Это тем более дёргает, что своя жизнь - уже не жизнь-ожидание, а просто в основном жизнь... Но очень трудная она. Навзрыд живу...
Ну, попробую взяться за сценарий...
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, ответственный работник Архива АН СССР, ленинградец в эвакуации в Казахстане (Боровое):
11 марта.
Не так, по-видимому, страшны события на Южном фронте. На Западном направлении наши войска продолжают продвигаться вперед. Нет сил, чтобы вполне осознать все совершающееся. Происходит взаимное самоуничтожение. Немцы указывают на страшную цифру потерь - не своих, правда, а наших. Они называют 18 милл[ионов] 200 тыс. взятых в плен, ранеными и убитыми. В это число они включают, вероятно, и тех пленных, которые захвачены ими в оккупированных местностях среди мирного населения. Молодежь они всю забирают с места и угоняют на работу в Германию.
Что-то сказочное: теплая комната, готовая еда, уборщица, подтирающая пол, вечером электрическое освещение, лампочка, прикрытая колпаком и прозрачной бумагой, дающая ласковый рассеянный свет. На улице, правда, ветер, но он за стенами, за стеклами окон... В окна виден лес, уходящий кверху по горе. Молодой месяц следит из-за деревьев... И небо в звездах. В руках работа, кругом книги... И работать, и работать бы! И ничего другого не надо. Дожить бы последние годы хорошо и честно. Нет. Жить так не придется. Эта временная сказка не сегодня завтра прервется. Кругом другая жизнь - полная лишений, тяжелая, как и подобает во время страшной войны. Вспоминается та кошмарная зима и весна, которую мы провели в прошлом году в Ленинграде. Судьба нам дала передышку, но не избавление... Сегодня нам стало ясно, что до конца войны еще далеко, а испытаний много. И снова на сердце навалился тяжелый камень тоски за истерзанную родину, за погибающих братьев и сыновей и за разрушенную жизнь.
Иван Майский, дипломат, 59 лет, посол СССР в Англии, Лондон:
11 марта.
Сегодня Иден улетел в Америку. Рассчитывает быть в отсутствии 3-4 недели. Придётся обходиться без него. Это несколько неприятно: у меня с ним установлены хорошие отношения, и он мне много рассказывает. Мы также привыкли понимать друг друга с полуслова. Это облегчает работу. Впрочем, ничего не поделаешь. Надо приспособляться к обстановке.
Вчера я имел с Иденом предотъездный разговор. Любопытный разговор.
- Ну, что вы мне пожелаете на прощанье? - спросил меня Иден, когда я уселся против него на стуле.
- Чего я пожелаю? - откликнулся я. - Пожелаю, прежде всего, одного: никак не ангажироваться в США ни по одному вопросу, в котором мы также заинтересованы. Если свяжете себя какими-либо обязательствами в Вашингтоне, окажетесь потом в трудном положении в отношении нас... Как это было, напр[имер], во время Вашей поездки в Москву в декабре 1941 г.
- Можете быть на этот счёт вполне спокойны, - уверенно ответил Иден. - Никаких обязательств Америке я не дам. У нас с вами союз. Прежде всего, мы должны договориться с Вами, а потом уже можно будет устраивать тройные переговоры. Но прежде, чем договориться с вами, я хочу иметь общее представление о том, что думают американцы по ряду интересующих нас проблем. Такова цель моего визита в США. Не больше[708].
Я одобрил линию Идена.
Далее речь перешла на основные европейские проблемы. Отправляясь в Америку, Иден хотел в беседе со мной в общих чертах восстановить наши взгляды на эти проблемы. Я предварил Идена, что ввиду последних разговоров в Москве (между Керром, Сталиным и Молотовым) я могу касаться интересующих его вопросов только в абсолютно частном порядке и высказывать только личное мнение. Иден удовлетворился этим.
Первый вопрос относился к Германии. Каково должно быть её будущее после нашей общей победы?
Ответ по существу не вызывал сомнений. Мы вспомнили разговоры в Москве на данную тему (декабрь 1941 г.) и ряд последующих выступлений Сталина и других советских представителей. Вывод, в конечном счете, гласил: Германия после войны должна быть на очень долгий срок ослаблена, так ослаблена, чтобы она даже и думать больше не могла о какой-либо новой агрессии. Средства для этого: разоружение, раздробление (м[ожет] б[ыть], в форме федерации нескольких немецких государств) и различные меры экономического порядка, включая репарации натурой. Иден вполне согласился с данным выводом.
Вторым вопросом была Польша. Каково её будущее? Что с ней делать?
- Не рискую гадать об этом сейчас, - сказал я, - но одно во всяком случае для меня ясно уже теперь: западные Украина и Белоруссия будут частями СССР. О возвращении их под власть Польши не может быть и речи. Впрочем, по существу ведь такова же и точка зрения бритпра: линия Керзона в общем и целом совпадает с нашей границей 1941 г.
- Но вы, кажется, требуете больше линии Керзона, - например, Львов, - осторожно возразил Иден.
- Да, требуем Львов, ибо это украинский, а не польский город, - отозвался я. - Однако Львов лишь небольшое отклонение от линии Керзона, а мы принимаем линию Керзона лишь «в общем и целом»... Можно будет договориться.
Иден стал жаловаться на то, что в последнее время наблюдается обострение отношений между польпра и совпра и что мы даже как будто бы обвиняем бритпра в нынешней позиции поляков.
- Могу вас заверить, - продолжал Иден, - что мы, с своей стороны, всячески противодействуем нынешним тенденциям польпра... Но влиять на него не легко.
Я не вполне согласился с Иденом: бритпра допускает публикацию в Англии таких статей в польской прессе, которые только отравляют польско-советские отношения. Почему бритпра это делает? А раз делает, значит, берёт на себя долю ответственности за поведение поляков.
Иден возразил:
- Вы же знаете наше отношение к печати - не только к польской, но и к английской?.. У нас свобода печати. Мы не можем запрещать высказывания мнений.
- Мистер Иден, - возразил я, - мне достаточно хорошо известны ваши порядки. И вот моё заключение: если бы бритпра действительно хотело помешать польской печати делать глупости, оно нашло бы для этого пути и средства. Неужели, в самом деле, вы не можете потребовать от поляков, которые являются вашими гостями, чтобы они вели себя прилично и, по крайней мере, не портили ваших отношений с другими странами? Не поверю.
Иден всё-таки не хотел согласиться. Он рассказывал, что недавно у него были [В.] Сикорский и [Э.] Рачиньский и просили принять меры против «оппозиционной» польской печати. Дело, однако, затрудняется тем, что эта «оппозиционная» печать или, вернее, листки публикуются тайно и поймать её авторов нелегко.
Я рассмеялся:
- Неужели Скотланд-Ярд совсем одряхлел? Вот уже пять недель, как он не может найти виновников покушения на памятник Ленину. А теперь я слышу, что он не может найти также издателей польских подпольных изданий. Бедный Скотланд-Ярд!
Иден поспешил прекратить разговор на эту тему и стал выражать беспокойство по поводу будущего Польши. Я разделил его беспокойство. Я сказал, что мне действительно неясно, как сложится послевоенное будущее Польши. Наша точка зрения на данный вопрос хорошо известна Идену. Я открыто изложил её в самом начале наших переговоров с поляками о пакте взаимопомощи в 1941 г. Мы стоим за независимую и свободную Польшу, но в её этнографических рамках. Такой Польше мы охотно поможем, с такой Польшей мы сможем поддерживать дружественные отношения. Во внутренние дела Польши мы не собираемся вмешиваться. Пусть устраиваются, как хотят. Как опять-таки известно Идену, мы не прочь включить в состав будущей Польши Восточную Пруссию - с обменом населения. Т. е. опять-таки речь идет о Польше в её этнографических границах.
- Вся беда, - продолжал я, - однако, в том, что лондонское польпра думает совсем о другом... Оно полно империалистических устремлений!.. Это, впрочем, в духе всей польской истории. Поляки никогда не могли создать прочного, систематически растущего государства. Почему?.. Причина ясна. Сущность государственной мудрости состоит в том, чтобы ставить себе в политике цели, совместимые с имеющимися в твоём распоряжении силами и средствами. Поляки никогда не поступали в соответствии с этим принципом. Наоборот, они почти всегда гонялись за синими птицами. По русской пословице: на рубль амбиции, на грош амуниции. Достаточно вспомнить хотя бы их попытку завоевать Россию в 17 в[еке]. Какая чепуха!.. В результате поляки так и не сумели построить крепкого, жизнеспособного государства.
Иден прервал меня:
- В ваших словах много правильного. Вы помните, как Бисмарк сказал: «Политика есть учение о возможном»?
- Совершенно верно, - подтвердил я. - Но понимает ли это лондонское польпра? Нет, не понимает. Иначе оно не вело бы такой нелепой линии. Ведь совершенно очевидно, что в результате войны СССР станет решающей силой в восточной Европе, - какой же смысл польпра ссориться с СССР? Тем более что есть полная возможность не ссориться. Не лучше ли было бы и для него и для будущего Польши как раз сейчас приложить усилия к тому, чтобы наладить с СССР дружбу и взаимопонимание? Такова должна была бы быть государственно разумная политика польпра. А что оно делает? Как раз обратное. Скажу откровенно: если будущее польпра было бы похоже на лондонское польпра, мне трудно представить добрые отношения между СССР и Польшей. Не поймите меня ложно: даже и в этом случае мы будем за независимую Польшу, но только наши отношения с ней будут далеки от идеала.
- А какого правительства вы хотели бы в будущей Польше? - прервал меня Иден.
- А какого правительства желали бы вы? - ответил я вопросом на вопрос. - Каких вообще правительств вы хотели бы в странах, освобождённых от германской оккупации, - в Бельгии, Голландии, ЧС, Югославии, Франции и др.?
Иден подумал мгновение и ответил:
- Каких правительств?.. По возможности не диктаторских. Правительств, опирающихся на выборные представительства, базирующихся на возможно более широкой общественной основе... Конечно, в разных странах эти правительства были бы разной политической окраски.
- Надо ли понять вас так, что вы хотели бы видеть в освобожденных странах правительства народного фронта? - уточнил я. - Речь, конечно, не в названии (термин «народный фронт» связан с определенными воспоминаниями и концепциями), а в существе дела.
Иден ещё раз задумался и затем ответил:
- Пожалуй!.. Или лучше, я сказал бы, правительства национального фронта.
- Повторяю, дело не в названии, - заметил я, - вы хотели бы правительств национального фронта на возможно более широкой общественной основе... Что ж, с этим я готов согласиться. Так вот, если бы в будущей Польше оказалось правительство народного или, если хотите, широкого национального фронта, я уверен, что мы сумели бы наладить с ним подлинно дружеские отношения. Но будет ли оно?.. Поживем - увидим. Во всяком случае Сикорский и К° делают всё возможное, чтобы затруднить его появление.
- Вы что-то уже очень скептически относитесь к лондонскому польпра, - возразил Иден.
- Увы! Опыт последних 20 месяцев настраивает меня так скептически.
От Польши мы перешли к Прибалтике.
- Когда будете разговаривать с американцами, - сказал я, - дайте им понять, что пора бросить всякие monkey tricks <шалости, проказы (англ.)> с балтийским вопросом. Судьба Прибалтики решена для нас раз и навсегда. Данный вопрос для нас просто не дискутабилен. Если американцы будут всё-таки ставить его, не получится ничего, кроме bad blood <враждебность (англ.)> между США и СССР. Кому это нужно? Ведь при всяких условиях Прибалтика останется в составе СССР.
Иден ответил, что лично для него вопрос о Прибалтике решен. Настроения американцев по этому вопросу он прощупает во время своего визита. Далее Иден спросил:
- А как насчет Финляндии?
Я ответил, что наша точка зрения по вопросу о Финляндии Идену хорошо известна из нашей переписки и наших переговоров. Мы хотим восстановления условий финско-советского мира 1940 г. плюс Петсамо плюс пакт взаимопомощи. На меньшее мы не можем пойти. Опасность со стороны Финляндии для нашего государства должна быть раз навсегда ликвидирована. Это наш долг пред будущими поколениями.
Иден не возражал, но и не поддерживал. Мне показалось, что настроение Идена сводилось примерно к следующему: «пожалуйста, но как бы не вышло осложнений с американцами!»
Я прибавил:
- И, если американцы будут ставить пред вами вопрос о сепаратном мире между СССР и Финляндией, имейте в виду, что, насколько мне известны московские настроения, дорого платить за такой мир мы не станем.
- Я это знаю, - ответил Иден. - Да и почему вы должны дорого платить? Я не вижу к тому оснований.
Иден поинтересовался нашим отношением к Балканам. Я ответил, что Идену точно так же известна наша точка зрения на будущее Румынии: мы хотим иметь с ней пакт взаимопомощи и право пользоваться базами на её территории. Конечно, в базах должны быть наши гарнизоны.
Иден не возражал и лишь ограничился вопросом:
- Но вы не собираетесь полностью оккупировать Румынию?
Я ответил, что, конечно, мы этого не собираемся делать. Однако мы твердо решили обезопасить СССР и с юго-запада.
Что касается прочих балканских стран, то Иден мечтает об их федерировании, главным образом под углом зрения экономическим. Того же он хотел бы и для Дунайских стран. Наоборот, к скандинавской федерации он относится холодно. Он спрашивал, что мы думаем по этому поводу?
Я ответил, что, насколько мне известно, никаких решений совпра по вопросу о федерациях нет. Однако общее настроение наших политических кругов в отношении федераций очень настороженное. Причина понятна. Вопрос о федерациях не абстрактный вопрос. Надо точно знать, о каких федерациях идёт речь? Будет ли та или иная федерация дружественна или, наоборот, враждебна СССР? Это для нас решающий момент. Поэтому сейчас трудно сказать что-либо определенное о том, каково наше отношение к проектам Балканской федерации[709]. Все будет зависеть от обстоятельств. Одно только могу сказать: мы стали бы возражать против вступления Румынии в такую федерацию.
Иден согласился, что к вопросу о федерациях надо подходить конкретно и что никто, конечно, не ожидает от нас поощрения федераций, которые могли бы быть заострены против нас. Но ведь все-таки перед Европой после войны станет вопрос, как установить мир, например, на Балканах? Иден не видит иного способа, как только с помощью федерации. Самое лучшее было бы, если бы Балканская Федерация могла бы существовать под «протекторатом» (если не де-юре, то де-факто) Англии и СССР.
Я ответил, что понимаю мотивы Идена, но всё-таки не могу ничего добавить к тому, что уже раньше сказал по вопросу о федерациях вообще и о Балканской федерации в частности.
- А как вы относитесь к проектам польско-чешской конфедерации? - спросил Иден.
- Если говорить откровенно, - ответил я, - то с еще большей настороженностью, чем ко всем другим федерациям. Причина проста: мы совершенно не знаем, что будет представлять из себя будущая Польша. А если судить по польпра в Лондоне, то трудно ожидать возникновения после войны дружественной СССР Польши.
Иден был, видимо, разочарован, но воздержался от каких-либо замечаний.
Продолжая о федерациях, я заметил, что все эти комбинации малых держав кажутся мне маложизненными. Обычно необходимость их обосновывают тем, что они будут повышать степень безопасности в Европе. Я в это не верю. Во-первых, реальная сила таких федераций будет настолько слаба (особенно с учётом неизбежных внутри них застарелых противоречий, как, напр[имер], на Балканах), что не сможет представить серьёзного препятствия для агрессии со стороны какой-либо великой державы. Скорее такая федерация легко может стать ареной всяких интриг со стороны великих держав, думающих о завоеваниях. Во-вторых, сохранение и поддержание мира в послевоенной Европе мыслимо лишь в порядке общеевропейской организации (политической и военной) во главе с СССР и Англией. Ничто другое мира не может спасти. Я не знаю, удастся ли создать такую общеевропейскую организацию, но, во всяком случае, это единственный реальный путь. Игра же в локальные федерации малых держав будет только отвлекать внимание от преследования главной и основной задачи. Если же общеевропейская организация будет создана, то каждая малая держава найдёт в её структуре своё надлежащее место.
Мои соображения произвели на Идена заметное впечатление. Он несколько раз одобрительно кивал головой во время моего изложения, а в конце прибавил:
- Я вполне согласен, что мир может быть обеспечен только с помощью общеевропейской организации, в которой наши обе страны будут играть роль двух основных колонн. Возможно, что тогда и вопрос о федерациях малых стран отпадёт или, во всяком случае, будет стоять иначе, чем сейчас. Посмотрим.
- В заключение, - сказал я, - позвольте вас попросить дать понять американцам, что самый худший способ улучшать отношения между США и СССР - это свысока похлопывать нас по плечу. Последняя речь Henry Wallace сильно грешит таким духом, хотя, возможно, намерения у него были самые лучшие[712].
Я процитировал при этом некоторые места из речи Уоллеса, смысл которых можно было понять так:
- Мы, американцы, добрые и великодушные люди. Мы хотим вам, русским, всего хорошего. Но помните: это зависит от вас. Если будете вести себя хорошо, облагодетельствуем вас. Если будете вести себя плохо, мировая война №3 станет неизбежной.
Иден ответил:
- Мне речь Уоллеса тоже не понравилась или, вернее, не вполне удовлетворила. Во-первых, он несправедлив к Англии. Верно, что прошлые британские правительства несут большую ответственность за нынешнюю войну, но что сказать о США? Разве они не несут также огромной ответственности начиная с 1920 г.?.. Во-вторых, рассуждения Уоллеса о России малоудачны. Они едва ли способны укрепить отношения между нашими тремя странами. Впрочем, посмотрим. Вот поеду в Америку, увижу сам, что там делается.
- Среди американцев, - продолжал я, - есть школа мысли (я не хочу сказать, что Уоллес к ней принадлежит, но кое-что от её духа, может быть, и ему не чуждо), которая заявляет, что XX столетие будет «американским столетием»[713]. Такие лозунги я считаю вообще ошибочными. Но уж если говорить подобными лозунгами, то, думаю, с гораздо большим правом можно было бы сказать, что XX столетие будет «русским столетием».
- Почему вы так думаете? - заинтересованно спросил Иден.
- А вот почему, - ответил я, - если вы попробуете представить себе общие, большие линии исторических процессов, то что сейчас происходит в мире? Совершенно очевидно, что происходит смена эпохи капиталистической цивилизации эпохой социалистической цивилизации. Это началось с 1917 г. Я не знаю, сколько времени займёт данный процесс, но основная линия его не может вызвать никакого сомнения. В самом деле, каков будет мир, скажем, в XXI столетии? Конечно, мир тогда будет социалистическим. Стало быть, XX век, судя по всему, явится веком переходным от капитализма к социализму. Отсюда ясно, что СССР, глядя с широко исторической точки зрения, представляет собой восходящее солнце, а США - заходящее солнце, что, впрочем, не исключает ещё сравнительно длительной возможности существования США, как могущественной капиталистической страны. Не ясно ли в таком случае, что XX столетие можно назвать «русским» с гораздо большим правом, чем «американским»?
Иден усмехнулся и сказал:
- В ваших рассуждениях есть много интересного и, пожалуй, правильного... Но, если США - заходящее солнце, то что же из себя представляем мы, Англия?
- Вы? - ответил я. - Вы, как всегда, стараетесь найти средний компромиссный путь между двумя крайностями. Найдете ли? Не знаю. Это ваше дело. Пока история с докладом Бевериджа не показывает, что вы по-настоящему сознаете сущности тех больших исторических переломов, которыми чревата наша эпоха.
Не знаю, понял ли меня Иден, убедил ли я его в правильности моих соображений, но несомненно было одно: мои мысли Идена очень заинтересовали и дали пищу для его собственных размышлений.
Прощаясь, Иден сказал:
- Я очень благодарен вам за эту беседу. Она мне сильно поможет при переговорах в Америке и вообще...
- Желаю вам успеха! - реагировал я.
Посмотрим, что выйдет. У Идена несомненно много добрых намерений, и в его искренности по части англо-советского альянса я не имею оснований сомневаться. Но он не очень сильный и крепкий человек, и я несколько опасаюсь, как бы американская обстановка не оказала на него отрицательного влияния. Именно поэтому мне казалось полезным чуточку укрепить «хребет» Идена накануне его отъезда. По существу ничего нового я ему не сказал. По кусочкам мне уже не раз в прошлом приходилось излагать ему те же самые мысли по тому или другому вопросу. Однако повторение старого (а особенно в более цельной и законченной форме) иногда может быть полезно. Все зависит от момента. Сейчас как будто бы подходящий момент.