11 марта 1913-го года
из дневников
Сергей Прокофьев, композитор, 21 год, Петербург:
11 марта.
Наконец наступили дни со свободным утром - можно сочинять. Сел за Концерт, но не сделал много: перебил присланный мне опросный лист, касающийся моей музыкальной биографии, для нового издания Энгелем «Словаря» Римана. Так как лист прислан с музыкальным журналом, то его получение совсем не гарантирует того, что именно обо мне желают иметь сведения: просто разослано всем, кто музыкант, а напечатают только заслуживающих внимание. Я не знаю, уже заслуживаю я внимание или ещё нет. Посылать же свою биографию для того, чтобы она полетела в корзинку, не хочется.
Позавтракав, пошёл к «пломбиру», по выходе от которого встретился согласно уговору с Максом. Поехали в почтамт справиться, нет ли ответа от Ариадны на наше последнее послание. Подойдя к окошку, где выдаются письма до востребования, я спросил:
- Предъявителю китайской ассигнации.
- С номером?
- С номером... только китайским...
Барышня долго рылась, но это не помогло, письма не было. Итак, мы получили, как говорят в Симферополе, «чайник» и, несколько смущённые, пошли в Консерваторию.
Я встретил Наташу Гончарову, которая по-обыкновению говорила приятные вещи, и, прослушав в её обществе экзамен николаевской ученицы, пошёл в оперный класс. Ввиду близости, хотя и подфортепианного, но всё же спектакля, надо начать серьёзное посещение этого класса. Проходили «Фауст», третий акт. Я был нетвёрд в этой музыке и, хотя дирижировал, но больше слушал, вспоминал и осваивался.
Вернувшись домой, пообедав и одев смокинг, взял автомобиль и поехал за Умненькой. У нас уже несколько лет абонированы два кресла в пятнадцатом ряду на вагнеровское «Кольцо». Последние годы «Кольцо» надоело, и мы с мамой не ходили, уступая кому-нибудь абонемент. Теперь я решил использовать его на Умненькую и с неделю тому назад предложил ей пойти сегодня на «Валькирию». Умненькая изъявила согласие и сегодня без семи минут восемь я звонил в её дверь. Она уже волновалась, что я не заезжаю, жалела, что я так поздно - она совсем одна и рассчитывала посидеть со мной и поболтать. Вид у Умненькой был очень интересный. На неё надели уютную шубу, и мы спустились вниз по фантастической лестнице дома Офицерская, 60. «Моторрр!» - заорал только что получивший на чай швейцар, выскакивая на улицу. Мы покатили к театру. Едва успели раздеться и войти в зал, как свет потушили, и «Валькирия» началась.
Признавая весь гениальный талант Вагнера, я, однако, никогда не перестаю удивляться массе той ненужной музыки, которой разбавлены гениальные эпизоды. Слушанье Вагнера для меня соединено с понятием о невероятной, зелёной скуке. Выкинуть бы половину, безжалостно урезать оперу - и тогда получился бы настоящий шедевр. Я давно не был на «Валькирии» и сегодня слушал её с настоящим удовольствием; лучше всего, как всегда, оказалась вторая половина второго действия. Рог Хундинга за кулисами приводит меня в восторг. Что касается скучных мест, то их скрашивало соседство такой очаровательной особы, как Лидочка. Когда кончилось первое действие, я сказал ей:
- Вот, Лидочка, так и я, лет через пять, заберусь к вам в дом и выкраду вас от будущего мужа...
Молчание.
- Согласны?
- Согласна.
- Смотрите же, приготовьте мне меч!
Весь вечер прошёл удивительно приятно. Домой я отвёл её пешком. Она говорила:
- Как это вам пришла счастливая мысль повести меня на «Валькирию»?
Я отвечал, что она отклоняла столько моих счастливых мыслей, что я и на «Валькирию» едва решился её позвать.
Дома мама:
- Это с Лидией Ивановной, что-ли?
- Да.
- Смотри ты, закрутишься ещё...
А в самом деле, как было бы мило жениться на Лидочке: я полгода был бы ужасно счастлив, а через полгода мы бы разъехались. Последнее будет не так трудно - у меня большая техника рвать с людьми. Милая Лидочка!
Александр Блок, 32 года, Москва:
Третьего дня - днем в «Сирине» (за это время: отказали «Логосу» как в субсидии, так и в распространении; отказались купить издания Павленкова, которые предлагались наследниками). Вечером - «Кармозина» (я уже описал впечатлении в письме к милой). Дымшиц была не плоха. Тетинька довольна. После этого - сидели у Михаила Ивановича, который рассказывал не всю грязную историю с шантажом.
Вчера - обедал у мамы, гулял весь день и вечер. Корректура из «Русской мысли». Письма от Скворцовой и Римовой.
Сегодня в газетах - известие о том, что Хрусталев-Носарь арестован за кражу где-то на юге Франции. «Речь» прибавляет вопросительный знак, а «Русская молва» делает примечание (из «Matin»?) о том, что «нравственное падение» Носаря было известно. Эти дни всё рассказывают о Миролюбове, который амнистирован и радуется тому, что вернулся. Меня же и злит и беспокоит все связанное с «литературной жизнью». Миролюбов - милый и хороший, но Миролюбов - литератор. Все говорят об оздоровлении, об «оживлении», о «нравственности». Пройдет год… удесятерятся. Они будут «бодро», много и бездарно писать во всех пятидесяти толстых журналах, которые родятся к тому времени. Критики же будут опять (как сегодня Вл. Гиппиус в «Речи») обмозговывать, «что случилось?» Случилось… - бездарность, она, матушка. Все, кажется, благородно и бодро, а скоро придется смертельно затосковать о предреволюционной «развратности» эпохи «Мира искусства»… Пройдет еще пять лет, и «нравственность» и «бодрость» подготовят новую революцию (может быть, от них так уж станет нестерпимо жить, как ни от какого отчаяния, ни от какой тоски)…
Это всё делают не люди, а с ними делается: отчаянье и бодрость, пессимизм и «акмеизм», «омертвение» и «оживление», реакция и революция. Людские воли действуют по иному кругу, а на этот круг большинство людей не попадает, потому что он слишком велик, мирообъемлющ. Это - поприще «великих людей», а в круге «жизни» (так называемой) - как вечно - сумбур; это - поприще маленьких, сплетников. То, что называют «жизнью» самые «здоровые» из нас, есть не более, чем сплетня о жизни. Я не скулю, напротив, много светлых мест было в эти дни.
Биение сердца о милой.
Природа: сосны в Шувалове, тающий снег, лужи, далекий домик на том берегу, надпись на том склепе: «Jeanne. Une prime, s'il vous plait».
Пелагея Ивановна Терещенко. Красота унижения есть в ней. Приезжая в Швейцарию, опускает шторы от видов. В Бальзака вчитывается, сначала ненавидя, как… с А. Белым. Солнце и жар - холодная кровь. «Вся жизнь ненужно изжитая». «Стальною сталью… далью гор…» - такие бы строки - о ней. Опутывает боа плечи и руки. Серая сталь глаз, высокая прическа, черные волосы, обаятельные руки. Хмурый взгляд и гримаса. Четкость слов. Это - Сирин. Отношение к сестре и к брату. Впечатление от Пяста, который с сестрами Терещенко познакомился на «Кармозине».
Письмо от Бори (доволен «Сирином»), от Чацкиной. Телефоны - А. М. Ремизов и Ал-дра Н. Чеботаревская. А главное - письмо от милой. Она пишет, что и сама думает, что летом мы вместе поедем - отдыхать и лечиться.
Господь с тобой, радость моя.
Александр Бенуа, художник, основатель объединения "Мир искусства", 42 года, Москва:
Просто невыносимо становится здесь одному. Вчера я себе дал отдых от театра, но благодаря неугомонному Стеллецкому занялся другим. Он меня свез в старообрядческую церковь у Таганки, сооруженную и декорированную усердием братьев Новиковых. Церковь хоть и новая, но очень симпатичная в своей простоте и особенный интерес она представляет своими древними иконами, собранными Новиковыми и под их наблюдением реставрированными. Это целый музей. Ряд вещей красоты изумительной. Особенно сидящий Христос в нижней церкви XIV века, полный большой «чин», то есть иконы Спасителя, святых и ангелов, тянущихся рядом во втором ярусе иконостаса. Верхняя церковь конца XV века сложена в своей символической литургии, иконы по сторонам алтаря, ряд Строгановских икон, Царские врата с евангелистами, на сей раз изображенными вместе с их «близкими» (например, Лука с Феофилом), и масса другого уникального старинного. Часа три ходили, и я так уморился, что, несмотря на все просьбы и убеждения, на выставку не поехал, а отправился домой. Здесь я позавтракал, а затем весь день промаялся на диване...
Обедал я у А.Н. Толстого в компании с супругами Комиссаржевскими, с Максом Волошиным. Позже пришел Сарьян. Меня кормили манной кашкой, но, тем не менее, к концу вечера у меня разболелся живот. В общем, было весело и уютно. Супруги Толстые - добрые люди, и их богемность мне даже нравится. Макс был в ударе, а Комиссаржевского я ценю за талант. Живут Толстые в доме Щербатова - очень небольшая, но довольно изящная квартира, за которую он платит с отоплением 135 рублей. Обед был вкусный. Работы Софьи Исааковны не лишены таланта, но она теперь вся ударилась в кубизм. Может быть, это полезно. Дома я прочел комедию Толстого «Насельники»: талантливо, но необычайно грубо по существу. Она пойдет здесь в Малом театре. Комиссаржевский приглашен режиссером в Большой и Малый театры.
Сергей Прокофьев, композитор, 21 год, Петербург:
11 марта.
Наконец наступили дни со свободным утром - можно сочинять. Сел за Концерт, но не сделал много: перебил присланный мне опросный лист, касающийся моей музыкальной биографии, для нового издания Энгелем «Словаря» Римана. Так как лист прислан с музыкальным журналом, то его получение совсем не гарантирует того, что именно обо мне желают иметь сведения: просто разослано всем, кто музыкант, а напечатают только заслуживающих внимание. Я не знаю, уже заслуживаю я внимание или ещё нет. Посылать же свою биографию для того, чтобы она полетела в корзинку, не хочется.
Позавтракав, пошёл к «пломбиру», по выходе от которого встретился согласно уговору с Максом. Поехали в почтамт справиться, нет ли ответа от Ариадны на наше последнее послание. Подойдя к окошку, где выдаются письма до востребования, я спросил:
- Предъявителю китайской ассигнации.
- С номером?
- С номером... только китайским...
Барышня долго рылась, но это не помогло, письма не было. Итак, мы получили, как говорят в Симферополе, «чайник» и, несколько смущённые, пошли в Консерваторию.
Я встретил Наташу Гончарову, которая по-обыкновению говорила приятные вещи, и, прослушав в её обществе экзамен николаевской ученицы, пошёл в оперный класс. Ввиду близости, хотя и подфортепианного, но всё же спектакля, надо начать серьёзное посещение этого класса. Проходили «Фауст», третий акт. Я был нетвёрд в этой музыке и, хотя дирижировал, но больше слушал, вспоминал и осваивался.
Вернувшись домой, пообедав и одев смокинг, взял автомобиль и поехал за Умненькой. У нас уже несколько лет абонированы два кресла в пятнадцатом ряду на вагнеровское «Кольцо». Последние годы «Кольцо» надоело, и мы с мамой не ходили, уступая кому-нибудь абонемент. Теперь я решил использовать его на Умненькую и с неделю тому назад предложил ей пойти сегодня на «Валькирию». Умненькая изъявила согласие и сегодня без семи минут восемь я звонил в её дверь. Она уже волновалась, что я не заезжаю, жалела, что я так поздно - она совсем одна и рассчитывала посидеть со мной и поболтать. Вид у Умненькой был очень интересный. На неё надели уютную шубу, и мы спустились вниз по фантастической лестнице дома Офицерская, 60. «Моторрр!» - заорал только что получивший на чай швейцар, выскакивая на улицу. Мы покатили к театру. Едва успели раздеться и войти в зал, как свет потушили, и «Валькирия» началась.
Признавая весь гениальный талант Вагнера, я, однако, никогда не перестаю удивляться массе той ненужной музыки, которой разбавлены гениальные эпизоды. Слушанье Вагнера для меня соединено с понятием о невероятной, зелёной скуке. Выкинуть бы половину, безжалостно урезать оперу - и тогда получился бы настоящий шедевр. Я давно не был на «Валькирии» и сегодня слушал её с настоящим удовольствием; лучше всего, как всегда, оказалась вторая половина второго действия. Рог Хундинга за кулисами приводит меня в восторг. Что касается скучных мест, то их скрашивало соседство такой очаровательной особы, как Лидочка. Когда кончилось первое действие, я сказал ей:
- Вот, Лидочка, так и я, лет через пять, заберусь к вам в дом и выкраду вас от будущего мужа...
Молчание.
- Согласны?
- Согласна.
- Смотрите же, приготовьте мне меч!
Весь вечер прошёл удивительно приятно. Домой я отвёл её пешком. Она говорила:
- Как это вам пришла счастливая мысль повести меня на «Валькирию»?
Я отвечал, что она отклоняла столько моих счастливых мыслей, что я и на «Валькирию» едва решился её позвать.
Дома мама:
- Это с Лидией Ивановной, что-ли?
- Да.
- Смотри ты, закрутишься ещё...
А в самом деле, как было бы мило жениться на Лидочке: я полгода был бы ужасно счастлив, а через полгода мы бы разъехались. Последнее будет не так трудно - у меня большая техника рвать с людьми. Милая Лидочка!
Александр Блок, 32 года, Москва:
Третьего дня - днем в «Сирине» (за это время: отказали «Логосу» как в субсидии, так и в распространении; отказались купить издания Павленкова, которые предлагались наследниками). Вечером - «Кармозина» (я уже описал впечатлении в письме к милой). Дымшиц была не плоха. Тетинька довольна. После этого - сидели у Михаила Ивановича, который рассказывал не всю грязную историю с шантажом.
Вчера - обедал у мамы, гулял весь день и вечер. Корректура из «Русской мысли». Письма от Скворцовой и Римовой.
Сегодня в газетах - известие о том, что Хрусталев-Носарь арестован за кражу где-то на юге Франции. «Речь» прибавляет вопросительный знак, а «Русская молва» делает примечание (из «Matin»?) о том, что «нравственное падение» Носаря было известно. Эти дни всё рассказывают о Миролюбове, который амнистирован и радуется тому, что вернулся. Меня же и злит и беспокоит все связанное с «литературной жизнью». Миролюбов - милый и хороший, но Миролюбов - литератор. Все говорят об оздоровлении, об «оживлении», о «нравственности». Пройдет год… удесятерятся. Они будут «бодро», много и бездарно писать во всех пятидесяти толстых журналах, которые родятся к тому времени. Критики же будут опять (как сегодня Вл. Гиппиус в «Речи») обмозговывать, «что случилось?» Случилось… - бездарность, она, матушка. Все, кажется, благородно и бодро, а скоро придется смертельно затосковать о предреволюционной «развратности» эпохи «Мира искусства»… Пройдет еще пять лет, и «нравственность» и «бодрость» подготовят новую революцию (может быть, от них так уж станет нестерпимо жить, как ни от какого отчаяния, ни от какой тоски)…
Это всё делают не люди, а с ними делается: отчаянье и бодрость, пессимизм и «акмеизм», «омертвение» и «оживление», реакция и революция. Людские воли действуют по иному кругу, а на этот круг большинство людей не попадает, потому что он слишком велик, мирообъемлющ. Это - поприще «великих людей», а в круге «жизни» (так называемой) - как вечно - сумбур; это - поприще маленьких, сплетников. То, что называют «жизнью» самые «здоровые» из нас, есть не более, чем сплетня о жизни. Я не скулю, напротив, много светлых мест было в эти дни.
Биение сердца о милой.
Природа: сосны в Шувалове, тающий снег, лужи, далекий домик на том берегу, надпись на том склепе: «Jeanne. Une prime, s'il vous plait».
Пелагея Ивановна Терещенко. Красота унижения есть в ней. Приезжая в Швейцарию, опускает шторы от видов. В Бальзака вчитывается, сначала ненавидя, как… с А. Белым. Солнце и жар - холодная кровь. «Вся жизнь ненужно изжитая». «Стальною сталью… далью гор…» - такие бы строки - о ней. Опутывает боа плечи и руки. Серая сталь глаз, высокая прическа, черные волосы, обаятельные руки. Хмурый взгляд и гримаса. Четкость слов. Это - Сирин. Отношение к сестре и к брату. Впечатление от Пяста, который с сестрами Терещенко познакомился на «Кармозине».
Письмо от Бори (доволен «Сирином»), от Чацкиной. Телефоны - А. М. Ремизов и Ал-дра Н. Чеботаревская. А главное - письмо от милой. Она пишет, что и сама думает, что летом мы вместе поедем - отдыхать и лечиться.
Господь с тобой, радость моя.
Александр Бенуа, художник, основатель объединения "Мир искусства", 42 года, Москва:
Просто невыносимо становится здесь одному. Вчера я себе дал отдых от театра, но благодаря неугомонному Стеллецкому занялся другим. Он меня свез в старообрядческую церковь у Таганки, сооруженную и декорированную усердием братьев Новиковых. Церковь хоть и новая, но очень симпатичная в своей простоте и особенный интерес она представляет своими древними иконами, собранными Новиковыми и под их наблюдением реставрированными. Это целый музей. Ряд вещей красоты изумительной. Особенно сидящий Христос в нижней церкви XIV века, полный большой «чин», то есть иконы Спасителя, святых и ангелов, тянущихся рядом во втором ярусе иконостаса. Верхняя церковь конца XV века сложена в своей символической литургии, иконы по сторонам алтаря, ряд Строгановских икон, Царские врата с евангелистами, на сей раз изображенными вместе с их «близкими» (например, Лука с Феофилом), и масса другого уникального старинного. Часа три ходили, и я так уморился, что, несмотря на все просьбы и убеждения, на выставку не поехал, а отправился домой. Здесь я позавтракал, а затем весь день промаялся на диване...
Обедал я у А.Н. Толстого в компании с супругами Комиссаржевскими, с Максом Волошиным. Позже пришел Сарьян. Меня кормили манной кашкой, но, тем не менее, к концу вечера у меня разболелся живот. В общем, было весело и уютно. Супруги Толстые - добрые люди, и их богемность мне даже нравится. Макс был в ударе, а Комиссаржевского я ценю за талант. Живут Толстые в доме Щербатова - очень небольшая, но довольно изящная квартира, за которую он платит с отоплением 135 рублей. Обед был вкусный. Работы Софьи Исааковны не лишены таланта, но она теперь вся ударилась в кубизм. Может быть, это полезно. Дома я прочел комедию Толстого «Насельники»: талантливо, но необычайно грубо по существу. Она пойдет здесь в Малом театре. Комиссаржевский приглашен режиссером в Большой и Малый театры.