9 марта 1938-го года
в дневниках
Михаил Пришвин, 65 лет, Загорск:
9 марта.
Барометр медленно поднимается, а пороша все сыплется. Поутру можно думать, что сегодня будет солнечный день.
Еду в Москву. А роман буду сочинять на ходу, - разве нельзя сочинять на ходу?
Водосточная труба легла на завалинку, и от завалинки до низу сосулька. Одно разбитое окно заделано мешком. На покосившемся заборе прорезана щель, под щелью пришита фанерка, и на ней выведено от руки: для писем и газет. Женский день (вчера): истерический крик, в котором безусловное, повелительное «надо» с исступлением призывает уничтожить Бухарина и всех гадов.
Тема: народ на канале: Бухарин + селянский министр Чернов + Разумник = опоздавший интеллигент.
Показать равенство железной необходимости в природе и у людей.
«Кровавый пес Ягода» (статья Кольцова).
Смотрю вместе с медведями, тюленями, моржами на человеческую льдину: колется, гибнет, еще колется... Цена власти: не удалось Ягоде, а если бы удалось? Вот почему каждого властелина надо спросить: а где твой «сам-человек»?
В этом государственном коммунизме нет и зерна человеческого. Если спекуляция торговая осуждена, то политическая? Там: не обманешь - не продашь. Здесь: не отравишь, не убьешь - и не возьмешь.
Варвара Малахиева-Мирович, литератор, 68 лет, Москва:
9 марта.
Ул. Огарева. Ахают, охают, негодуют, ужасаются, недоумевают в каждом доме. По поводу бухаринско-рыковско-ягодовского процесса. И боятся, до трясения поджилок боятся. Заячье сердце у русского обывателя. Чего бы, кажется, ему дрожать, если он ни сном ни духом не прегрешил против законной власти. Самая мысль прегрешить тут (и не только теперь, но во всякое время при всякой власти) кажется ему до того страшной, до того противоестественной, что за лояльность его никому не опасно поручиться своей головой. А он так перепуган, что даже сам не дает себе отчета, откуда этот перепуг. Может быть, нервный припадок от созерцания скамьи подсудимых, судебного зала и всего, что в нем слышат через газету беззащитные уши обывателя. Газеты же, как нарочно, ошеломляют его «металлами» и «жупелами» до потери всякого чувства меры. И вопят «распни, распни его!» там, где люди уже распяты ужасом и позором перед лицом всего читающего мира. И такой двойной смрад, двойные ядовитые газы струятся от утреннего номера газет на весь последующий день, на всю ночь. Смрад от судебных разоблачений и скверный запах от низменной угодливой поспешной ярости некоторых писак, там где нужны были бы спокойные (сила спокойна), суровые, исполненные нравственного мужества слова.
Владимир Вернадский, академик, 74 года
9 марта.
Утро. Москва.
Вчера неладно с сердцем или аортой.
Не работал настоящим образом.
Глубокое впечатление от процесса Бухарина и К° на всех и на меня. Заставляет многое критически переработать и передумать.
...
Михаил Пришвин, 65 лет, Загорск:
9 марта.
Барометр медленно поднимается, а пороша все сыплется. Поутру можно думать, что сегодня будет солнечный день.
Еду в Москву. А роман буду сочинять на ходу, - разве нельзя сочинять на ходу?
Водосточная труба легла на завалинку, и от завалинки до низу сосулька. Одно разбитое окно заделано мешком. На покосившемся заборе прорезана щель, под щелью пришита фанерка, и на ней выведено от руки: для писем и газет. Женский день (вчера): истерический крик, в котором безусловное, повелительное «надо» с исступлением призывает уничтожить Бухарина и всех гадов.
Тема: народ на канале: Бухарин + селянский министр Чернов + Разумник = опоздавший интеллигент.
Показать равенство железной необходимости в природе и у людей.
«Кровавый пес Ягода» (статья Кольцова).
Смотрю вместе с медведями, тюленями, моржами на человеческую льдину: колется, гибнет, еще колется... Цена власти: не удалось Ягоде, а если бы удалось? Вот почему каждого властелина надо спросить: а где твой «сам-человек»?
В этом государственном коммунизме нет и зерна человеческого. Если спекуляция торговая осуждена, то политическая? Там: не обманешь - не продашь. Здесь: не отравишь, не убьешь - и не возьмешь.
Варвара Малахиева-Мирович, литератор, 68 лет, Москва:
9 марта.
Ул. Огарева. Ахают, охают, негодуют, ужасаются, недоумевают в каждом доме. По поводу бухаринско-рыковско-ягодовского процесса. И боятся, до трясения поджилок боятся. Заячье сердце у русского обывателя. Чего бы, кажется, ему дрожать, если он ни сном ни духом не прегрешил против законной власти. Самая мысль прегрешить тут (и не только теперь, но во всякое время при всякой власти) кажется ему до того страшной, до того противоестественной, что за лояльность его никому не опасно поручиться своей головой. А он так перепуган, что даже сам не дает себе отчета, откуда этот перепуг. Может быть, нервный припадок от созерцания скамьи подсудимых, судебного зала и всего, что в нем слышат через газету беззащитные уши обывателя. Газеты же, как нарочно, ошеломляют его «металлами» и «жупелами» до потери всякого чувства меры. И вопят «распни, распни его!» там, где люди уже распяты ужасом и позором перед лицом всего читающего мира. И такой двойной смрад, двойные ядовитые газы струятся от утреннего номера газет на весь последующий день, на всю ночь. Смрад от судебных разоблачений и скверный запах от низменной угодливой поспешной ярости некоторых писак, там где нужны были бы спокойные (сила спокойна), суровые, исполненные нравственного мужества слова.
Владимир Вернадский, академик, 74 года
9 марта.
Утро. Москва.
Вчера неладно с сердцем или аортой.
Не работал настоящим образом.
Глубокое впечатление от процесса Бухарина и К° на всех и на меня. Заставляет многое критически переработать и передумать.
...