3 марта 1938-го года
из дневников
Александр Гладков, драматург, 25 лет, Москва (В.Э. - Всеволод Мейрхольд):
3 марта.
<...> Звоню В.Э. и он приглашает меня завтра зайти. Страшные подробности процесса. Я читаю газеты по утрам в Ленинской библиотеке.
Варвара Малахиева-Мирович, литературовед, 68 лет, Москва:
После каждой газеты чувствуешь себя вымазанным с головы до ног грязью, кровью, гноем язв на теле родной страны, гноем душевного распада тех, кто сейчас на скамье подсудимых. Почему ни один из троцкистов, из тех, кто шел в подпольный террор не из авантюризма и не для наживы, не сказал на суде (все равно ведь казнят): «Да, я совершил все это, но таковы мои убеждения». Почему не нашлось ни одного такого, а все поползли на брюхе, униженно лепеча: да, я изменник, я - негодяй, я - вредитель, я - мерзавец, я - чудовище, я - кровавая собака. Таков смысл и тон их речей. О, если бы это было покаяние! Но у покаяния другой язык, другие слова, другой аромат речи. Это выросшая из страха надежда, что, может быть, если буду так подробно и с таким рвением размазывать все мерзости, какие делал, может быть, меня за это и помилуют. Страх. И цинизм, выпадение нравственных чувств. Insanity moral одинаковые и у тех, кто был «агрессором, вредителем, диверсантом» из-за троцкистской платформы, и у тех, кому до нее не было дела, кого не мог подбить на что угодно кто угодно, поманив марками, долларами, обещаниями первых ролей. Какая тоска, какая жестокая нравственная тошнота…
«И рад бежать, и некуда бежать», потому что слишком ясно сознаешь, что и ты как-то ответствен за все, что творится в мире. И живешь ты в нем, а не где-нибудь «на небеси горе». И не попал бы ты жить на эту планету, если б не был плоть от плоти, кость от кости ее.
Кто бы ни приобрел новую дачу, вспоминается чеховский «Крыжовник», конечная ненужность чего бы то ни было для себя (и для потомства) приобретенного. Скажут: но куда же летом ездить на отдых, на природу? Да и зимой - где найти отдохновенный от суеты большого города угол? Вношу поправку: можно приобретать дачу (во временное пользование, времена наследственных усадьб прошли невозвратимо, и жалеть о них не приходится). Можно даже порадоваться уединенной в лесу семейной жизни, саду, огороду, цветнику. Пусть - и крыжовнику. Выясняется - страшное в крыжовнике то, что он стал как бы высшей целью жизни, что не было за душой высшей, чем он, цели. Отсюда банкротство.
1-й час ночи. Побледневшая от трех концертов, с изнуренным лицом, еле говорящая, вернулась домой Алла. Я предвидела, что дача, покупке которой так радовались, станет в Аллиной жизни вампиром, который будет высасывать из нее соки жизни. Когда не было дачи и долга, для нее сделанного, и огромных расходов по меблировке, по саду и огороду, Алла не собиралась давать концерты в этом году. Она ясно ощущала необходимость отдохнуть от нервных и сердечных затрат на Анну Каренину. Появилась дача и смела соображения благоразумия. Она сделалась чем-то самодовлеющим, каким-то кумиром, для которого невелики никакие жертвы. Пора идолопоклонства отошла в прошлое человечества. Но потребность в кумирах и кумиры живут в других формах.
Владимир Вернадский, академик, 74 года, Москва:
3 марта.
...
Ком[аров] считает, что история науки слишком тесно связана с историей философии ((что), очевидно, опасно). Инст[итут] ист[ории] науки и техники связывают на верхах слишком тесно с Бухариным.
Александр Гладков, драматург, 25 лет, Москва (В.Э. - Всеволод Мейрхольд):
3 марта.
<...> Звоню В.Э. и он приглашает меня завтра зайти. Страшные подробности процесса. Я читаю газеты по утрам в Ленинской библиотеке.
Варвара Малахиева-Мирович, литературовед, 68 лет, Москва:
После каждой газеты чувствуешь себя вымазанным с головы до ног грязью, кровью, гноем язв на теле родной страны, гноем душевного распада тех, кто сейчас на скамье подсудимых. Почему ни один из троцкистов, из тех, кто шел в подпольный террор не из авантюризма и не для наживы, не сказал на суде (все равно ведь казнят): «Да, я совершил все это, но таковы мои убеждения». Почему не нашлось ни одного такого, а все поползли на брюхе, униженно лепеча: да, я изменник, я - негодяй, я - вредитель, я - мерзавец, я - чудовище, я - кровавая собака. Таков смысл и тон их речей. О, если бы это было покаяние! Но у покаяния другой язык, другие слова, другой аромат речи. Это выросшая из страха надежда, что, может быть, если буду так подробно и с таким рвением размазывать все мерзости, какие делал, может быть, меня за это и помилуют. Страх. И цинизм, выпадение нравственных чувств. Insanity moral одинаковые и у тех, кто был «агрессором, вредителем, диверсантом» из-за троцкистской платформы, и у тех, кому до нее не было дела, кого не мог подбить на что угодно кто угодно, поманив марками, долларами, обещаниями первых ролей. Какая тоска, какая жестокая нравственная тошнота…
«И рад бежать, и некуда бежать», потому что слишком ясно сознаешь, что и ты как-то ответствен за все, что творится в мире. И живешь ты в нем, а не где-нибудь «на небеси горе». И не попал бы ты жить на эту планету, если б не был плоть от плоти, кость от кости ее.
Кто бы ни приобрел новую дачу, вспоминается чеховский «Крыжовник», конечная ненужность чего бы то ни было для себя (и для потомства) приобретенного. Скажут: но куда же летом ездить на отдых, на природу? Да и зимой - где найти отдохновенный от суеты большого города угол? Вношу поправку: можно приобретать дачу (во временное пользование, времена наследственных усадьб прошли невозвратимо, и жалеть о них не приходится). Можно даже порадоваться уединенной в лесу семейной жизни, саду, огороду, цветнику. Пусть - и крыжовнику. Выясняется - страшное в крыжовнике то, что он стал как бы высшей целью жизни, что не было за душой высшей, чем он, цели. Отсюда банкротство.
1-й час ночи. Побледневшая от трех концертов, с изнуренным лицом, еле говорящая, вернулась домой Алла. Я предвидела, что дача, покупке которой так радовались, станет в Аллиной жизни вампиром, который будет высасывать из нее соки жизни. Когда не было дачи и долга, для нее сделанного, и огромных расходов по меблировке, по саду и огороду, Алла не собиралась давать концерты в этом году. Она ясно ощущала необходимость отдохнуть от нервных и сердечных затрат на Анну Каренину. Появилась дача и смела соображения благоразумия. Она сделалась чем-то самодовлеющим, каким-то кумиром, для которого невелики никакие жертвы. Пора идолопоклонства отошла в прошлое человечества. Но потребность в кумирах и кумиры живут в других формах.
Владимир Вернадский, академик, 74 года, Москва:
3 марта.
...
Ком[аров] считает, что история науки слишком тесно связана с историей философии ((что), очевидно, опасно). Инст[итут] ист[ории] науки и техники связывают на верхах слишком тесно с Бухариным.