26 февраля 1918-го года
в дневниках
Зинаида Гиппиус, поэт, 48 лет, Петроград:
Вторник.
Тяжелая, странная скука. И как будто воздух ее отяжелен, все в ее объятиях, весь город. Движения мысли трудны, как движения тела в воде.
Ив. Ив. в шубе.
Но это атмосфера. А вот факты (хотя и факты какой-то подернуты мутью, точно и они затруднены в движениях).
Немцы, взяв Ревель и Псков, дальше как будто не продвигаются. Но на телеграмму Крыленки ответили, что до подписания мира, т. е. до истечения трех дней, оставляют за собой право продолжать военные действия. Высадились в Або довольно большими силами.
Наша «делегация» (оказался-таки один русский - плюс восемь штук жидов) уж в Бресте. Ей велено принять всякий мир.
Теперь вот что получается: большевики решили принять этот мир во имя сохранения своей власти. Но если в условиях мира будет заключаться что-нибудь такое, что, исполняя (а немцы потребуют гарантий исполнения), - большевики механически власти лишатся? Надо думать, что немцы, раз они пошли на сделку, таких условий в договор не включат. Например, они не потребуют права ввести оккупационные войска в Петербург. Все меня убеждают, - все, еще горящие надеждой на спасение от большевиков хотя бы через немцев, - что Германии гораздо мудрее войти в Санкт-Петербург как бы мирно, для «гарантий», а не военным маршем. Быть может, и мудрее... если б она хотела, решила войти и выбрала только способ. Если бы она, так или сяк, намеревалась свергать большевиков. Антибольшевицкий Петербург наш в это верит, отчасти и убежден в этом как-то органически. Но логики тут нет. И вся моя логика противится такому положению: Германия заключает мир с правительством, которое она хочет свергать? Чего же будет стоить этот упоительный для нее мир, когда она свергнет единственное правительство, способное его, такой, заключить? Не надеется же Германия просто завоевать всю Россию? Это невозможно, если даже вся Россия перед ней будет отступать.
Нет, Германия оглупела от жадности, но не настолько, чтобы забыть свои дела на Западе, - они очень, и главным образом, ее заботят. Оглупела как раз в ту меру, чтобы пойти на сделку с большевиками, считать их сиденье над Россией и Брестскую сделку чрезвычайно для себя, в этот момент, выгодными. А если так (т. е. если она «считает»... Выгодно ли все это Германии на самом деле, в конечном счете, - покажет будущее), если значит так - НЕ БУДУТ НЕМЦЫ НИ БРАТЬ ПЕТЕРБУРГА, НИ СВЕРГАТЬ БОЛЬШЕВИКОВ, ни прямо, ни косвенно, включением в договор каких-нибудь, лишающих большевизм власти, условий.
Вот соображение неумолимой логики... А что будет - посмотрим.
Сегодня напуганные большевики уж собрались в Вологду. Отложили.
Продолжают «мобилизовать». Все так же тщетно. Все так же начисто отказываются воевать солдаты. Уходят и отсюда толпами - домой, остающиеся только танцуют.
Любопытно, что в «мирной делегации» есть левые эсеры, а между тем сегодня эта лакейская партия объявила, что она мира не принимает.
Газеты сегодня лишь ихние, т. е. похабные, грязные (неужели там ни одного приличного человека?), заведомо лживые и в повальном безграмотстве.
Какая тяжелая, тяжелая - Скука.
Александр Блок, поэт, 37 лет, Петроград:
26 февраля.
Немцы подписали мир, продвигаясь на словах в Эстляндии и Украине, на деле - у Полоцка - Витебска. Очевидно, есть опасения за свое нутро. - История разжижается, процесс затягивается. Псков - наш, красная гвардия его отбила.
[Ночь] Я живу в квартире, а за тонкой перегородкой находится другая квартира, где живет буржуа с семейством (называть его по имени, занятия и пр. - лишнее). Он обстрижен ежиком, расторопен, пробыв всю жизнь важным чиновником, под глазами - мешки, под брюшком тоже, от него пахнет чистым мужским бельем, его дочь играет на рояли, его голос - тэноришка - раздается за стеной, на лестнице, во дворе у отхожего места, где он распоряжается, и пр. Везде он.
Господи, боже! Дай мне силу освободиться от ненависти к нему, которая мешает мне жить в квартире, душит злобой, перебивает мысли. Он такое же плотоядное двуногое, как я. Он лично мне еще не делал зла. Но я задыхаюсь от ненависти, которая доходит до какого-то патологического истерического омерзения, мешает жить.
Отойди от меня, сатана, отойди от меня, буржуа, только так, чтобы не соприкасаться, не видеть, не слышать; лучше я или еще хуже его, не знаю, но гнусно мне, рвотно мне, отойди, сатана.
Никита Окунев, 49 лет, служащий пароходства "Самолёт", Москва.
Ко всеобщему удивлению сегодня вышли только разные «социал-демократы». Значит, что-нибудь у их смольных величеств не ладится. Однако прочтем, что хоть «Соц-дем» сообщает. Во-первых, крупнобуквенное воззвание на видном месте: «К оружию, товарищи. Все на фронт, все на борьбу с захватчиками. За социализм, за освобождение человечества против буржуазии, против власти капитала.» И во-вторых, объявление (несколько помельче), что «по постановлению моек, комитета РСДРП обязана записаться в красную армию такая-то категория», а в-третьих, информация под заголовком: «Согласие совета нар. ком. на мир». Оно принято ВЦИК большевиков, большинством 116 голосов против 85, и 26 воздержавшихся. На основании этого Лениным и Троцким 10 февраля ночью послана телеграмма, что «совет нар. ком. постановил, условия мира, предлагаемые германским правительством, принять и выслать делегацию в Брест-Литовск». И эта делегация выехала вчера. Там же сообщают, что на Бологое двинуто около 70 000 красной армии. Что толку-то?
Ленин сказал про условия мира, что они «неслыханно тяжелы, угнетающе тяжелы. Германский империализм, пользуясь нашим положением, стал коленом на грудь и предъявляет свои омерзительные требования, и мы вынуждены принять эти требования, ибо иного выхода у нас нет.»
Но зачем же тогда призыв, - даже не призыв, а что-то вроде принуждения всем идти в красную гвардию? С кем, собственно, воевать, когда уже приняты «омерзительные требования» германского империализма? Сегодня все стены заклеены разными воззваниями «к оружию, к оружию!» и буржуазные газеты, вероятно, потому не вышли, что их бумага пошла на эти воззвания. Впрочем, к вечеру вышли два листочка несомненно «буржуйного» типа. Оказывается, что введена на все газеты предварительная цензура, а потому они и не могли выйти, ибо, должно быть, все, что они имели сообщить читателям, все «нецензурное». И в этих листках много белых пробелов, как год тому назад, в последние дни царствования Николая Второго. Из них узнаем, что Ленин на всякие манеры все оправдывается, - то говорил, а теперь пишет в одной из петроградских «правд»: «Мы обязаны подписать с точки зрения защиты отечества самый тяжелый, угнетательский, зверский, позорный мир не для того, чтобы «капитулировать» пред империализмом, а чтобы учиться и готовиться воевать с ним серьезным, деловым образом. До сих пор пред нами стояли мизерные, жалкие враги, как-то: идиот Романов, хвастунишка Керенский, банда юнкеров и буржуйчиков. Теперь против нас поднялся гигант, культурный, технически первоклассно оборудованный, организованный великолепно, - всемирный империализм. С ним надо бороться, с ним надо умея бороться», и т. д. Год тому назад Романова еще называли «всемилостивейшим», а полгода назад и Керенского «великим трибуном», когда же наконец назовут и Ленина идиотом и хвастунишкой? Как будто дело-то идет к тому.
Примут или нет германцы наше согласие на мир, узнаем, конечно, на этих же днях, но пока они продолжают свое шествие на нас довольно неутомимо. Взяты Ревель, Ровно, Минск, Псков и наступают на Гомель. Про свою добычу германцы сообщают так: «Добыча общая не поддается и приблизительному подсчету. До сих пор взяты в плен 1 генерал, командующий армией, несколько начальников дивизий, 425 офицеров, 8 700 солдат, 1 353 орудия, 120 пулеметов, 5 000 повозок, ж.д. поезда и около 1 000 вагонов, во многих случаях нагруженных съестными припасами, самолеты и прочий необходимый военный материал.» И ведь это по донесению одного только немецкого генерала Линзингена, а ведь там их много, и все знают свое дело, и тоже, поди, подсчитывают не свой урон, а «необозримую» добычу
Зинаида Гиппиус, поэт, 48 лет, Петроград:
Вторник.
Тяжелая, странная скука. И как будто воздух ее отяжелен, все в ее объятиях, весь город. Движения мысли трудны, как движения тела в воде.
Ив. Ив. в шубе.
Но это атмосфера. А вот факты (хотя и факты какой-то подернуты мутью, точно и они затруднены в движениях).
Немцы, взяв Ревель и Псков, дальше как будто не продвигаются. Но на телеграмму Крыленки ответили, что до подписания мира, т. е. до истечения трех дней, оставляют за собой право продолжать военные действия. Высадились в Або довольно большими силами.
Наша «делегация» (оказался-таки один русский - плюс восемь штук жидов) уж в Бресте. Ей велено принять всякий мир.
Теперь вот что получается: большевики решили принять этот мир во имя сохранения своей власти. Но если в условиях мира будет заключаться что-нибудь такое, что, исполняя (а немцы потребуют гарантий исполнения), - большевики механически власти лишатся? Надо думать, что немцы, раз они пошли на сделку, таких условий в договор не включат. Например, они не потребуют права ввести оккупационные войска в Петербург. Все меня убеждают, - все, еще горящие надеждой на спасение от большевиков хотя бы через немцев, - что Германии гораздо мудрее войти в Санкт-Петербург как бы мирно, для «гарантий», а не военным маршем. Быть может, и мудрее... если б она хотела, решила войти и выбрала только способ. Если бы она, так или сяк, намеревалась свергать большевиков. Антибольшевицкий Петербург наш в это верит, отчасти и убежден в этом как-то органически. Но логики тут нет. И вся моя логика противится такому положению: Германия заключает мир с правительством, которое она хочет свергать? Чего же будет стоить этот упоительный для нее мир, когда она свергнет единственное правительство, способное его, такой, заключить? Не надеется же Германия просто завоевать всю Россию? Это невозможно, если даже вся Россия перед ней будет отступать.
Нет, Германия оглупела от жадности, но не настолько, чтобы забыть свои дела на Западе, - они очень, и главным образом, ее заботят. Оглупела как раз в ту меру, чтобы пойти на сделку с большевиками, считать их сиденье над Россией и Брестскую сделку чрезвычайно для себя, в этот момент, выгодными. А если так (т. е. если она «считает»... Выгодно ли все это Германии на самом деле, в конечном счете, - покажет будущее), если значит так - НЕ БУДУТ НЕМЦЫ НИ БРАТЬ ПЕТЕРБУРГА, НИ СВЕРГАТЬ БОЛЬШЕВИКОВ, ни прямо, ни косвенно, включением в договор каких-нибудь, лишающих большевизм власти, условий.
Вот соображение неумолимой логики... А что будет - посмотрим.
Сегодня напуганные большевики уж собрались в Вологду. Отложили.
Продолжают «мобилизовать». Все так же тщетно. Все так же начисто отказываются воевать солдаты. Уходят и отсюда толпами - домой, остающиеся только танцуют.
Любопытно, что в «мирной делегации» есть левые эсеры, а между тем сегодня эта лакейская партия объявила, что она мира не принимает.
Газеты сегодня лишь ихние, т. е. похабные, грязные (неужели там ни одного приличного человека?), заведомо лживые и в повальном безграмотстве.
Какая тяжелая, тяжелая - Скука.
Александр Блок, поэт, 37 лет, Петроград:
26 февраля.
Немцы подписали мир, продвигаясь на словах в Эстляндии и Украине, на деле - у Полоцка - Витебска. Очевидно, есть опасения за свое нутро. - История разжижается, процесс затягивается. Псков - наш, красная гвардия его отбила.
[Ночь] Я живу в квартире, а за тонкой перегородкой находится другая квартира, где живет буржуа с семейством (называть его по имени, занятия и пр. - лишнее). Он обстрижен ежиком, расторопен, пробыв всю жизнь важным чиновником, под глазами - мешки, под брюшком тоже, от него пахнет чистым мужским бельем, его дочь играет на рояли, его голос - тэноришка - раздается за стеной, на лестнице, во дворе у отхожего места, где он распоряжается, и пр. Везде он.
Господи, боже! Дай мне силу освободиться от ненависти к нему, которая мешает мне жить в квартире, душит злобой, перебивает мысли. Он такое же плотоядное двуногое, как я. Он лично мне еще не делал зла. Но я задыхаюсь от ненависти, которая доходит до какого-то патологического истерического омерзения, мешает жить.
Отойди от меня, сатана, отойди от меня, буржуа, только так, чтобы не соприкасаться, не видеть, не слышать; лучше я или еще хуже его, не знаю, но гнусно мне, рвотно мне, отойди, сатана.
Никита Окунев, 49 лет, служащий пароходства "Самолёт", Москва.
Ко всеобщему удивлению сегодня вышли только разные «социал-демократы». Значит, что-нибудь у их смольных величеств не ладится. Однако прочтем, что хоть «Соц-дем» сообщает. Во-первых, крупнобуквенное воззвание на видном месте: «К оружию, товарищи. Все на фронт, все на борьбу с захватчиками. За социализм, за освобождение человечества против буржуазии, против власти капитала.» И во-вторых, объявление (несколько помельче), что «по постановлению моек, комитета РСДРП обязана записаться в красную армию такая-то категория», а в-третьих, информация под заголовком: «Согласие совета нар. ком. на мир». Оно принято ВЦИК большевиков, большинством 116 голосов против 85, и 26 воздержавшихся. На основании этого Лениным и Троцким 10 февраля ночью послана телеграмма, что «совет нар. ком. постановил, условия мира, предлагаемые германским правительством, принять и выслать делегацию в Брест-Литовск». И эта делегация выехала вчера. Там же сообщают, что на Бологое двинуто около 70 000 красной армии. Что толку-то?
Ленин сказал про условия мира, что они «неслыханно тяжелы, угнетающе тяжелы. Германский империализм, пользуясь нашим положением, стал коленом на грудь и предъявляет свои омерзительные требования, и мы вынуждены принять эти требования, ибо иного выхода у нас нет.»
Но зачем же тогда призыв, - даже не призыв, а что-то вроде принуждения всем идти в красную гвардию? С кем, собственно, воевать, когда уже приняты «омерзительные требования» германского империализма? Сегодня все стены заклеены разными воззваниями «к оружию, к оружию!» и буржуазные газеты, вероятно, потому не вышли, что их бумага пошла на эти воззвания. Впрочем, к вечеру вышли два листочка несомненно «буржуйного» типа. Оказывается, что введена на все газеты предварительная цензура, а потому они и не могли выйти, ибо, должно быть, все, что они имели сообщить читателям, все «нецензурное». И в этих листках много белых пробелов, как год тому назад, в последние дни царствования Николая Второго. Из них узнаем, что Ленин на всякие манеры все оправдывается, - то говорил, а теперь пишет в одной из петроградских «правд»: «Мы обязаны подписать с точки зрения защиты отечества самый тяжелый, угнетательский, зверский, позорный мир не для того, чтобы «капитулировать» пред империализмом, а чтобы учиться и готовиться воевать с ним серьезным, деловым образом. До сих пор пред нами стояли мизерные, жалкие враги, как-то: идиот Романов, хвастунишка Керенский, банда юнкеров и буржуйчиков. Теперь против нас поднялся гигант, культурный, технически первоклассно оборудованный, организованный великолепно, - всемирный империализм. С ним надо бороться, с ним надо умея бороться», и т. д. Год тому назад Романова еще называли «всемилостивейшим», а полгода назад и Керенского «великим трибуном», когда же наконец назовут и Ленина идиотом и хвастунишкой? Как будто дело-то идет к тому.
Примут или нет германцы наше согласие на мир, узнаем, конечно, на этих же днях, но пока они продолжают свое шествие на нас довольно неутомимо. Взяты Ревель, Ровно, Минск, Псков и наступают на Гомель. Про свою добычу германцы сообщают так: «Добыча общая не поддается и приблизительному подсчету. До сих пор взяты в плен 1 генерал, командующий армией, несколько начальников дивизий, 425 офицеров, 8 700 солдат, 1 353 орудия, 120 пулеметов, 5 000 повозок, ж.д. поезда и около 1 000 вагонов, во многих случаях нагруженных съестными припасами, самолеты и прочий необходимый военный материал.» И ведь это по донесению одного только немецкого генерала Линзингена, а ведь там их много, и все знают свое дело, и тоже, поди, подсчитывают не свой урон, а «необозримую» добычу