13 февраля 1943-го года
из дневников
Всеволод Вишневский, писатель, 42 года, политработник, Ленинград:
13 февраля.
Бодр, выспался...
Сводки отличные... Взята ст[анция] Красноармейское.
...Немецкие «верхи» признают свое поражение: Гитлер уже ничего не обещает. Дон, Кубань, Кавказ для него потеряны. Теряют немцы и Украину... В Восточной Пруссии - воззвания к немецкой армии: «Ржев и Вязьма - ворота в Берлин...»
Разложение в стане вассалов - явное.
На Западе непрерывные проекты и планы, дискуссии об устройстве Европы. Резкое размежевание общественных сил. Анкеты: «Что делать с Гитлером?» Ряд ответов: «Возить в клетке». - «Сослать на Чертов остров!» и т. п. Советские люди не анкетируют, а делают свое дело...
Некоторые выводы. Россия в ряде прошлых войн показала, какие она может поднять силы. СССР показал необычайную прочность организации, зрелость мысли, высоту духа.
Набрасываю новые детали пьесы. Контуры ее стали несколько четче. Вчерашний очерк - некая проба... Так из очерков 1921-1923 годов выросли в свое время мои основные работы 1932-1936 годов...
Вечером зашли Л. Успенский и Н. Чуковский. Они жаждут информации. Рассказал, что мог.
Получил продовольственную посылку - можно будет подкормить С. К. Она очень похудела, но держится и рада своей комнатке, где хоть тихо и можно рисовать после выездов в командировки... Водопровод не действует, крысы и у нее штурмуют стену, прогрызают ее. Но мы дружно говорим: «Ничего, зиму пережили». И вечные надежды впереди рисуют весну, природу, залитую солнцем
Дмитрий Жигунов, 37 лет, майор, офицер Штаба Внутренней Обороны Ленинграда (в ожидании перевода на передовую):
13 февраля.
Снова радостное сообщение о блестящих делах наших войск на южном фронте - наши Армии вновь продвинулись вперед и захватили города Новочеркасск, Лихая, Зверево, Новошахтинск и Золочев, и с ними множество населенных пунктах, дело видимо идет к тому, что на днях падет под ударами наших войск, сперва Ростов (где уже пятые сутки идут жестокие бои у самых окраин города), а за ним и Харьков, ибо уже четыре жел-дороги на Харьков перерезаны нашими войсками и в некоторых местах, наши от Харькова - находятся в 30 километрах, а за Харьковом, я даже боюсь и думать, голова кружится от радости и гордости за Русских воинов, не даром пройдут мои страдания и ранения, кровь пролитая будет отомщена и врага уничтожим.
В Ленинграде сегодня немец бьет по всем улицам снарядами, мне пришлось идти по Московскому шоссе и до Московского вокзала и везде пешком, трамваи ходят редко и их немного, да и всего то в городе ходят лишь пять-шесть нумеров и вот приходилось где спасаться от снарядов за углами домов, где пробегать бегом опасную зону, ну прямо как на фронте, с той только разницей, что не видишь фрица и не строчат пулеметы, избежал опасности и на сей раз, когда проходил магазин большой на Международном проспекте, против клуба Капранова, куда мы одно время с Веруськой ездили за маслом - вдруг ударил крупного калибра снаряд в клуб Капранова и разнес весь фасад, куча кирпича, пыли и осколков снаряда засыпало улицу, а лежал я у мостовой где магазин за кучей камня и снега и ничего, не успел отбежать и двадцать метров, как четыре снаряда, один за другим влетело в окно дома где этот магазин и один попал в окно магазина, где был отдел по продаже масла, в магазине было много людей и конечно почти одни женщины и дети при обстреле они спрятались на свое горе в этот отдел, ну и погибли все, одно кровавое месиво осталось от людей - у! Проклятый гад, за все, за все ответишь и длинный наш счет мести будет предъявлен бандиту Гитлеру, за слезы, унижения, позор и кровь наших Русских людей.
Всеволод Иванов, писатель, 48 лет, Москва:
13 февраля. Суббота.
Чувствую себя несколько лучше.
Написал статью для «Гудка». Вечером, там же, разговаривал с инженером, начальником службы движения Юго-западных дорог в Киеве, который был несколько месяцев, вернее больше года, начальником диверсионно-разведывательного отдела в партизанском штабе отрядов Курской области. Это - пожилой, сорокалетний мужчина с массивным лицом бюрократа, с белокурыми, сильно поредевшими волосами, должно быть, некогда очень следивший за своим внешним видом, а сейчас очень довольный тем, что ему дали полушубок. В конце разговора он стал говорить более широко, но человек он, по-видимому, сухой, сдержанный и предпочитающий говорить отчетно. Фамилия у него - Фоконов, он из Ленинграда. Я спрашиваю его:
- А книги, для чтения, у вас были?
Надо помнить, что он год был в лесах; и посейчас, когда выходит днем, - оглядывается, так как днем они выходили «в поле» редко, а если шли, то озираясь - нет ли немцев или полицейских.
- Книг не было. Однажды зашли мы в село. Я к учительнице: «Нет ли чего почитать?» - Она говорит: «Немцы библиотеку пожгли, а у меня, из личных моих книг, остался один Тургенев». Я беру книгу в руки. В томе - «Рудин» и «Дворянское гнездо». У меня память хорошая, я Тургенева хорошо помню, но тут глаза так и бегают по строчкам. Выпросил книгу. Прихожу в отряд и гляжу - какие-то у товарищей странные взгляды на меня. Как будто, как в детстве читал, - плывут на лодке, голодные, и пора бросить жребий... В чем дело? - думаю. А сам - в книгу. А они на меня глядят. И лица тоскующие! Не иначе. Ну, думаю, если я эту книгу выпущу - прощай! Работа же у меня такая, что надо часто уходить. Книгу оставлять нельзя. И - я ее закопал в лесу. Приду, почитаю, опять закопаю, как только оторвут.
Мы вышли. На улице лицо у него стало более естественным, простым. Он что-то сказал о дочери, которую хочется повидать, и в длинном полушубке своем ушел в лиловую мглу улицы. Луна закрыта тучами, но все же на улицах свет. Конечно, он очень тосковал по Москве и рад, что его так хорошо приняли (он ждет ордена), но все же ему обидно, что вот мечтал - приеду в Москву, пойду в ресторан, а затем на «Евгения Онегина», - и ресторана нет, и на «Евгения Онегина» (он так мне и сказал) билетов достать нельзя, да он и не знает - идет ли вообще «Онегин».
Ночью зашли Михайлов и Федин. Длинная, до двух часов ночи, беседа. Михайлов - о пленении Паулюса, о немце-снайпере, которого разорвали на куски наши, когда генерал сказал, что он целует этого солдата, потому что тот убил 320 русских. Прогнозы Михайлова: победит Америка и, может быть, мы. Англия развалится, или во всяком случае, даст трещину. Мы, - инспирировав статью Дюранти, напечатанную в американских газетах, высказали свои желания: нет претензий к Западу, а на Востоке желаем получить Порт-Артур, Маньчжурию, Шаньси и еще какую-то провинцию с советскими районами. В Касабланке велись переговоры о мире - Гитлер предлагал замириться за наш счет, со счетов Америки желает сбросить Италию и Финляндию. Внутренне положение у нас остается такое же, только будет реорганизация промышленности. Мужик, увидав, что от немца нечего получить, стал нас поддерживать. Это не лишено правды. Кто-то, кажется Асеев, выразил это более красочно. Мужик бросил шапку оземь и сказал:
- Э, все равно пропадать, туда-то их!.. - и пошел бить немцев. Ну, и попы, конечно, помогли. Ну, и слово - Россия. Где-то в разговоре Михайлов сказал:
- Этот умный и старый еврей Лозовский... Я прервал его:
- Что старый - это верно, что еврей - тоже, но вот что касается ума, то это у вас к нему чисто служебное отношение.
Михайлов в погонах и очень доволен.
Взяли Новочеркасск и Золонец.
Ирония судьбы: от Харькова у немцев осталась одна дорога - на Полтаву. Дай-то бог!
Всеволод Вишневский, писатель, 42 года, политработник, Ленинград:
13 февраля.
Бодр, выспался...
Сводки отличные... Взята ст[анция] Красноармейское.
...Немецкие «верхи» признают свое поражение: Гитлер уже ничего не обещает. Дон, Кубань, Кавказ для него потеряны. Теряют немцы и Украину... В Восточной Пруссии - воззвания к немецкой армии: «Ржев и Вязьма - ворота в Берлин...»
Разложение в стане вассалов - явное.
На Западе непрерывные проекты и планы, дискуссии об устройстве Европы. Резкое размежевание общественных сил. Анкеты: «Что делать с Гитлером?» Ряд ответов: «Возить в клетке». - «Сослать на Чертов остров!» и т. п. Советские люди не анкетируют, а делают свое дело...
Некоторые выводы. Россия в ряде прошлых войн показала, какие она может поднять силы. СССР показал необычайную прочность организации, зрелость мысли, высоту духа.
Набрасываю новые детали пьесы. Контуры ее стали несколько четче. Вчерашний очерк - некая проба... Так из очерков 1921-1923 годов выросли в свое время мои основные работы 1932-1936 годов...
Вечером зашли Л. Успенский и Н. Чуковский. Они жаждут информации. Рассказал, что мог.
Получил продовольственную посылку - можно будет подкормить С. К. Она очень похудела, но держится и рада своей комнатке, где хоть тихо и можно рисовать после выездов в командировки... Водопровод не действует, крысы и у нее штурмуют стену, прогрызают ее. Но мы дружно говорим: «Ничего, зиму пережили». И вечные надежды впереди рисуют весну, природу, залитую солнцем
Дмитрий Жигунов, 37 лет, майор, офицер Штаба Внутренней Обороны Ленинграда (в ожидании перевода на передовую):
13 февраля.
Снова радостное сообщение о блестящих делах наших войск на южном фронте - наши Армии вновь продвинулись вперед и захватили города Новочеркасск, Лихая, Зверево, Новошахтинск и Золочев, и с ними множество населенных пунктах, дело видимо идет к тому, что на днях падет под ударами наших войск, сперва Ростов (где уже пятые сутки идут жестокие бои у самых окраин города), а за ним и Харьков, ибо уже четыре жел-дороги на Харьков перерезаны нашими войсками и в некоторых местах, наши от Харькова - находятся в 30 километрах, а за Харьковом, я даже боюсь и думать, голова кружится от радости и гордости за Русских воинов, не даром пройдут мои страдания и ранения, кровь пролитая будет отомщена и врага уничтожим.
В Ленинграде сегодня немец бьет по всем улицам снарядами, мне пришлось идти по Московскому шоссе и до Московского вокзала и везде пешком, трамваи ходят редко и их немного, да и всего то в городе ходят лишь пять-шесть нумеров и вот приходилось где спасаться от снарядов за углами домов, где пробегать бегом опасную зону, ну прямо как на фронте, с той только разницей, что не видишь фрица и не строчат пулеметы, избежал опасности и на сей раз, когда проходил магазин большой на Международном проспекте, против клуба Капранова, куда мы одно время с Веруськой ездили за маслом - вдруг ударил крупного калибра снаряд в клуб Капранова и разнес весь фасад, куча кирпича, пыли и осколков снаряда засыпало улицу, а лежал я у мостовой где магазин за кучей камня и снега и ничего, не успел отбежать и двадцать метров, как четыре снаряда, один за другим влетело в окно дома где этот магазин и один попал в окно магазина, где был отдел по продаже масла, в магазине было много людей и конечно почти одни женщины и дети при обстреле они спрятались на свое горе в этот отдел, ну и погибли все, одно кровавое месиво осталось от людей - у! Проклятый гад, за все, за все ответишь и длинный наш счет мести будет предъявлен бандиту Гитлеру, за слезы, унижения, позор и кровь наших Русских людей.
Всеволод Иванов, писатель, 48 лет, Москва:
13 февраля. Суббота.
Чувствую себя несколько лучше.
Написал статью для «Гудка». Вечером, там же, разговаривал с инженером, начальником службы движения Юго-западных дорог в Киеве, который был несколько месяцев, вернее больше года, начальником диверсионно-разведывательного отдела в партизанском штабе отрядов Курской области. Это - пожилой, сорокалетний мужчина с массивным лицом бюрократа, с белокурыми, сильно поредевшими волосами, должно быть, некогда очень следивший за своим внешним видом, а сейчас очень довольный тем, что ему дали полушубок. В конце разговора он стал говорить более широко, но человек он, по-видимому, сухой, сдержанный и предпочитающий говорить отчетно. Фамилия у него - Фоконов, он из Ленинграда. Я спрашиваю его:
- А книги, для чтения, у вас были?
Надо помнить, что он год был в лесах; и посейчас, когда выходит днем, - оглядывается, так как днем они выходили «в поле» редко, а если шли, то озираясь - нет ли немцев или полицейских.
- Книг не было. Однажды зашли мы в село. Я к учительнице: «Нет ли чего почитать?» - Она говорит: «Немцы библиотеку пожгли, а у меня, из личных моих книг, остался один Тургенев». Я беру книгу в руки. В томе - «Рудин» и «Дворянское гнездо». У меня память хорошая, я Тургенева хорошо помню, но тут глаза так и бегают по строчкам. Выпросил книгу. Прихожу в отряд и гляжу - какие-то у товарищей странные взгляды на меня. Как будто, как в детстве читал, - плывут на лодке, голодные, и пора бросить жребий... В чем дело? - думаю. А сам - в книгу. А они на меня глядят. И лица тоскующие! Не иначе. Ну, думаю, если я эту книгу выпущу - прощай! Работа же у меня такая, что надо часто уходить. Книгу оставлять нельзя. И - я ее закопал в лесу. Приду, почитаю, опять закопаю, как только оторвут.
Мы вышли. На улице лицо у него стало более естественным, простым. Он что-то сказал о дочери, которую хочется повидать, и в длинном полушубке своем ушел в лиловую мглу улицы. Луна закрыта тучами, но все же на улицах свет. Конечно, он очень тосковал по Москве и рад, что его так хорошо приняли (он ждет ордена), но все же ему обидно, что вот мечтал - приеду в Москву, пойду в ресторан, а затем на «Евгения Онегина», - и ресторана нет, и на «Евгения Онегина» (он так мне и сказал) билетов достать нельзя, да он и не знает - идет ли вообще «Онегин».
Ночью зашли Михайлов и Федин. Длинная, до двух часов ночи, беседа. Михайлов - о пленении Паулюса, о немце-снайпере, которого разорвали на куски наши, когда генерал сказал, что он целует этого солдата, потому что тот убил 320 русских. Прогнозы Михайлова: победит Америка и, может быть, мы. Англия развалится, или во всяком случае, даст трещину. Мы, - инспирировав статью Дюранти, напечатанную в американских газетах, высказали свои желания: нет претензий к Западу, а на Востоке желаем получить Порт-Артур, Маньчжурию, Шаньси и еще какую-то провинцию с советскими районами. В Касабланке велись переговоры о мире - Гитлер предлагал замириться за наш счет, со счетов Америки желает сбросить Италию и Финляндию. Внутренне положение у нас остается такое же, только будет реорганизация промышленности. Мужик, увидав, что от немца нечего получить, стал нас поддерживать. Это не лишено правды. Кто-то, кажется Асеев, выразил это более красочно. Мужик бросил шапку оземь и сказал:
- Э, все равно пропадать, туда-то их!.. - и пошел бить немцев. Ну, и попы, конечно, помогли. Ну, и слово - Россия. Где-то в разговоре Михайлов сказал:
- Этот умный и старый еврей Лозовский... Я прервал его:
- Что старый - это верно, что еврей - тоже, но вот что касается ума, то это у вас к нему чисто служебное отношение.
Михайлов в погонах и очень доволен.
Взяли Новочеркасск и Золонец.
Ирония судьбы: от Харькова у немцев осталась одна дорога - на Полтаву. Дай-то бог!