4 февраля 1943-го года
в дневниках
Александр Витковский, электромонтажник, 32 года, командир роты связи, Ростовская область:
4 февраля. Село Средние Хорули
Четвертый день отдыхаем. Приводим себя в порядок. В бывшем магазине без окон и дверей медики установили примитивные дезкамеры для обработки одежды от вшей. Белье сменили, но без бани.
Прошли с боями более 300 километров, в среднем - 10 в день. Немного, но какие они, эти километры!
Радостная весть: в Сталинграде группировка ликвидирована! Есть там и наша капелька пота.
Всеволод Вишневский, писатель, 42 года, политработник, Ленинград:
4 февраля.
...Приехал А. Фадеев. Был у С. К. Привез нам немного сухарей, консервов, водки, табаку...
Рассказывал о московских литературных новостях... О, литературный мир, даже война с Гитлером тебя не изменит!
Подморозило, снег... Противник уже прижат к Азовскому морю и к району Новороссийск - Анапа - Темрюк... Гитлер дал приказ бросить максимум плавучих средств для эвакуации немецких армий с Кавказа. Надо думать, что Черноморский флот и наша авиация момент не упустят и потопят фашистские корабли. В Новороссийске двое суток идут ожесточенные бои. Порт надо отнять у противника, лишить его возможности эвакуировать войска. Анапа, Темрюк, Приморско-Ахтарск - это малые каботажные порты, они не справятся с большой эвакуацией; в Азовском море - льды, а с севера, через Донбасс, уже идут наши части.
Подготовил для «КБФ» вариант очерка о батарее Барбакадзе.
С утра у меня был редактор «Нового мира» и «Краснофлотца» товарищ Щербина. Его командировал к нам Рогов. Это, так сказать, «литературная разведка». Беседовали о том о сем... Разговор опять свелся к пьесе. Они полагают, что большую пьесу так просто написать в условиях постоянных ленинградских заданий, поездок, текущей работы и пр. Да и материал меняется на ходу - темпы войны все больше ускоряются.
Щербина говорил, что вызревания чего-либо нового в литературе пока нет. Видимо, еще рано, - нужна дистанция... События перехлестывают через вчерашние оценки. Недавно написанные пьесы или повести - в свете новых событий - уже кажутся менее значительными, вянут. И это понятно.
- В Москве холодно, не хватает дров, во многих домах вышел из строя водопровод. Нет ленинградского уменья «зимовать»... (Ну, оно и нам дорого далось.)
Я рассказал кое-что о ленинградской жизни. Щербина поражен трудностью нашего быта... Просит дать материал в «Краснофлотец», хочет перепечатать из «Ленинградской правды» мой очерк «Город Ленина» от 22 января 1943 года. Пожалуйста.
Вот и все. Ощущение от встречи - какое-то «формальное»; живой связи - редакторской, издательской - я не почувствовал. Зато эту связь держат, умеют держать «Правда» и «Красная звезда». Я чувствую живую связь и с О.И. Городовиковым, П. Поповым, А. Фадеевым, И. Сельвинским... Эти товарищи вкладывают в свои письма ко мне свое душевное, личное отношение...
...С. К. сегодня сдает работу Театру КБФ.
Обстрел города... Разрывы... Противник старается бить по центральным районам, по перекресткам главных улиц и проспектов. Как ни привыкли мы ко всему, но видеть после прорыва блокады Зимний, Эрмитаж и просто жилые дома в новых язвах и ранах - больно, очень больно... Молчим... Ленинградцы уже почти не говорят об обстрелах.
В Германии «тотальная мобилизация». Новые формирования - восстанавливаются дивизии разгромленных армий...
Дмитрий Жигунов, 37 лет, майор, офицер Штаба Внутренней обороны Ленинграда:
4 февраля.
Нашими войсками опять взято много населенных пунктов, трофеев и пленных.
Здесь в Ленинграде вот уже второй день, относительно спокойно. Жизнь моя идет всё также без перемен, штаб - передний край нашей обороны и опять штаб, всё однотипно и однообразна, вечером к 23:00 ухожу из штаба и сажусь в своей каморке за эту книгу, пишу и думаю, что пройдут года и все что переживаю сейчас, будет стерто из памяти, ибо жизнь пройдёт вперёд и потребует внимание и забот текущего дня, а эти книги всегда воскресят в памяти страшные дни отчаяний и надежд, о судьбе моих любимых Верусеньки и Котика, напомнит о днях великих боев
Всеволод Иванов, писатель, 48 лет, Москва:
4 февраля. Четверг.
Напечатана моя статья в «Известиях» - искромсанная, исковерканная. Я видел это мельком - не стал и вчитываться. А, пусть! - Был в «Гудке», получил «командирскую» карточку на паек. Уже все налаживается для того, чтобы поехать на завод, - кажется, в Сормово, - а оттуда, с танками, на фронт. Рекомендуют в шубе не ездить, а у меня нет иной верхней одежды. Хочу попросить в «Известиях» полушубок - но разве это газета? Они моей телеграммы послать не могли, - и решили передать по телефону - неофициальная, мол, телеграмма в Ташкент о том, что получены пропуска.
Вечером приходил проф. Бочкарев, слепой, старый, с узкими плечами, в черном костюме и грязной рубашке. У него длинный, грязный нос, обветшалая седая бороденка, - говорит он, не слушая вас. Я, например, пытался вставить что-то от себя в беседу, - он делал паузу, а затем продолжал свое. К концу разговора я понял - отчего это. Три дня тому назад он получил известия о смерти сына, - сержанта, 35 лет, убитого на фронте. Старик, конечно, весь в этой смерти, она свила в нем свое гнездо прочно. И рассказывая о себе, он как бы перекликается с сыном. Я должен написать о нем в «Учительскую газету». Он выразил желание прийти ко мне. По глупости своей, я полагал, что он читал меня. Но, конечно, он не читал, да и вообще, кроме газет и научных книг ему ничего не читают. Во всяком случае, он ни слова не сказал о беллетристике. Правда, он ничего не говорил об искусстве. Это - узкий специалист, и притом специалист-популизатор. И вместе с тем, в нем есть что-то, я бы сказал, тупо-благородное, вроде того как бывают тупо-благородны и красивы глупые борзые собаки.
Я помогал в передней надеть ему шубу - с меховой подкладкой. Он сказал:
- Между прочим, эта шуба принадлежала Петру Кропоткину. Он мой дед. Я получил ее по наследству. - И быстро проговорил: - Не трудитесь, Всеволод Вячеславович, не трудитесь.
Я сказал:
- Помилуйте. Я помогаю не только вам, но еще и держу шубу Кропоткина. Двойное удовольствие.
Уходя, он добавил, что прадеды его Н. Карамзин и партизан Дохтуров. У них в семействе хранится бокал с надписью о 1812 годе. И шел он, как все слепые, зигзагами.
Сергей Вавилов, физик, академик, 51 год:
4 февраля.
Йошкар-Ола. Насколько могу судить, шансы Гитлера спустились до нуля, начался разгром. Если во всем этом [есть] хотя бы какие-нибудь следы разума и расчета, то в ближайшее время надо ждать немецкой капитуляции, потому что действительно шансов не осталось.
Четвертый день хожу в Инстит[ут]. Но состояние уставшей статуи. Прострация, безразличие, усталость, бездарность. Если жить, то надо из такого состояния выбираться и возможно скорее.
Становится ясным ужас жизни в провинции. Дрова. Замерзающие трубы. Сплетни.
Дочитываю «Люди сороковых годов» Писемского. Сто лет тому назад. И опять меланхолия и беспросветность. Так не хотелось бы жить, но и так тоже. Один выход.
Александр Витковский, электромонтажник, 32 года, командир роты связи, Ростовская область:
4 февраля. Село Средние Хорули
Четвертый день отдыхаем. Приводим себя в порядок. В бывшем магазине без окон и дверей медики установили примитивные дезкамеры для обработки одежды от вшей. Белье сменили, но без бани.
Прошли с боями более 300 километров, в среднем - 10 в день. Немного, но какие они, эти километры!
Радостная весть: в Сталинграде группировка ликвидирована! Есть там и наша капелька пота.
Всеволод Вишневский, писатель, 42 года, политработник, Ленинград:
4 февраля.
...Приехал А. Фадеев. Был у С. К. Привез нам немного сухарей, консервов, водки, табаку...
Рассказывал о московских литературных новостях... О, литературный мир, даже война с Гитлером тебя не изменит!
Подморозило, снег... Противник уже прижат к Азовскому морю и к району Новороссийск - Анапа - Темрюк... Гитлер дал приказ бросить максимум плавучих средств для эвакуации немецких армий с Кавказа. Надо думать, что Черноморский флот и наша авиация момент не упустят и потопят фашистские корабли. В Новороссийске двое суток идут ожесточенные бои. Порт надо отнять у противника, лишить его возможности эвакуировать войска. Анапа, Темрюк, Приморско-Ахтарск - это малые каботажные порты, они не справятся с большой эвакуацией; в Азовском море - льды, а с севера, через Донбасс, уже идут наши части.
Подготовил для «КБФ» вариант очерка о батарее Барбакадзе.
С утра у меня был редактор «Нового мира» и «Краснофлотца» товарищ Щербина. Его командировал к нам Рогов. Это, так сказать, «литературная разведка». Беседовали о том о сем... Разговор опять свелся к пьесе. Они полагают, что большую пьесу так просто написать в условиях постоянных ленинградских заданий, поездок, текущей работы и пр. Да и материал меняется на ходу - темпы войны все больше ускоряются.
Щербина говорил, что вызревания чего-либо нового в литературе пока нет. Видимо, еще рано, - нужна дистанция... События перехлестывают через вчерашние оценки. Недавно написанные пьесы или повести - в свете новых событий - уже кажутся менее значительными, вянут. И это понятно.
- В Москве холодно, не хватает дров, во многих домах вышел из строя водопровод. Нет ленинградского уменья «зимовать»... (Ну, оно и нам дорого далось.)
Я рассказал кое-что о ленинградской жизни. Щербина поражен трудностью нашего быта... Просит дать материал в «Краснофлотец», хочет перепечатать из «Ленинградской правды» мой очерк «Город Ленина» от 22 января 1943 года. Пожалуйста.
Вот и все. Ощущение от встречи - какое-то «формальное»; живой связи - редакторской, издательской - я не почувствовал. Зато эту связь держат, умеют держать «Правда» и «Красная звезда». Я чувствую живую связь и с О.И. Городовиковым, П. Поповым, А. Фадеевым, И. Сельвинским... Эти товарищи вкладывают в свои письма ко мне свое душевное, личное отношение...
...С. К. сегодня сдает работу Театру КБФ.
Обстрел города... Разрывы... Противник старается бить по центральным районам, по перекресткам главных улиц и проспектов. Как ни привыкли мы ко всему, но видеть после прорыва блокады Зимний, Эрмитаж и просто жилые дома в новых язвах и ранах - больно, очень больно... Молчим... Ленинградцы уже почти не говорят об обстрелах.
В Германии «тотальная мобилизация». Новые формирования - восстанавливаются дивизии разгромленных армий...
Дмитрий Жигунов, 37 лет, майор, офицер Штаба Внутренней обороны Ленинграда:
4 февраля.
Нашими войсками опять взято много населенных пунктов, трофеев и пленных.
Здесь в Ленинграде вот уже второй день, относительно спокойно. Жизнь моя идет всё также без перемен, штаб - передний край нашей обороны и опять штаб, всё однотипно и однообразна, вечером к 23:00 ухожу из штаба и сажусь в своей каморке за эту книгу, пишу и думаю, что пройдут года и все что переживаю сейчас, будет стерто из памяти, ибо жизнь пройдёт вперёд и потребует внимание и забот текущего дня, а эти книги всегда воскресят в памяти страшные дни отчаяний и надежд, о судьбе моих любимых Верусеньки и Котика, напомнит о днях великих боев
Всеволод Иванов, писатель, 48 лет, Москва:
4 февраля. Четверг.
Напечатана моя статья в «Известиях» - искромсанная, исковерканная. Я видел это мельком - не стал и вчитываться. А, пусть! - Был в «Гудке», получил «командирскую» карточку на паек. Уже все налаживается для того, чтобы поехать на завод, - кажется, в Сормово, - а оттуда, с танками, на фронт. Рекомендуют в шубе не ездить, а у меня нет иной верхней одежды. Хочу попросить в «Известиях» полушубок - но разве это газета? Они моей телеграммы послать не могли, - и решили передать по телефону - неофициальная, мол, телеграмма в Ташкент о том, что получены пропуска.
Вечером приходил проф. Бочкарев, слепой, старый, с узкими плечами, в черном костюме и грязной рубашке. У него длинный, грязный нос, обветшалая седая бороденка, - говорит он, не слушая вас. Я, например, пытался вставить что-то от себя в беседу, - он делал паузу, а затем продолжал свое. К концу разговора я понял - отчего это. Три дня тому назад он получил известия о смерти сына, - сержанта, 35 лет, убитого на фронте. Старик, конечно, весь в этой смерти, она свила в нем свое гнездо прочно. И рассказывая о себе, он как бы перекликается с сыном. Я должен написать о нем в «Учительскую газету». Он выразил желание прийти ко мне. По глупости своей, я полагал, что он читал меня. Но, конечно, он не читал, да и вообще, кроме газет и научных книг ему ничего не читают. Во всяком случае, он ни слова не сказал о беллетристике. Правда, он ничего не говорил об искусстве. Это - узкий специалист, и притом специалист-популизатор. И вместе с тем, в нем есть что-то, я бы сказал, тупо-благородное, вроде того как бывают тупо-благородны и красивы глупые борзые собаки.
Я помогал в передней надеть ему шубу - с меховой подкладкой. Он сказал:
- Между прочим, эта шуба принадлежала Петру Кропоткину. Он мой дед. Я получил ее по наследству. - И быстро проговорил: - Не трудитесь, Всеволод Вячеславович, не трудитесь.
Я сказал:
- Помилуйте. Я помогаю не только вам, но еще и держу шубу Кропоткина. Двойное удовольствие.
Уходя, он добавил, что прадеды его Н. Карамзин и партизан Дохтуров. У них в семействе хранится бокал с надписью о 1812 годе. И шел он, как все слепые, зигзагами.
Сергей Вавилов, физик, академик, 51 год:
4 февраля.
Йошкар-Ола. Насколько могу судить, шансы Гитлера спустились до нуля, начался разгром. Если во всем этом [есть] хотя бы какие-нибудь следы разума и расчета, то в ближайшее время надо ждать немецкой капитуляции, потому что действительно шансов не осталось.
Четвертый день хожу в Инстит[ут]. Но состояние уставшей статуи. Прострация, безразличие, усталость, бездарность. Если жить, то надо из такого состояния выбираться и возможно скорее.
Становится ясным ужас жизни в провинции. Дрова. Замерзающие трубы. Сплетни.
Дочитываю «Люди сороковых годов» Писемского. Сто лет тому назад. И опять меланхолия и беспросветность. Так не хотелось бы жить, но и так тоже. Один выход.