30 января. Столетние стихи
Два стихотворения, написанных в одном городе в один день одного года двумя поэтами, которые будут позднее оба номинироваться на Нобелевскую премию по литературе, но лауреатом станет только один из них.
Первое стихотворение будет с историей, которую я почерпнул в работе Григория Кружкова «COMMUNIO POETARUM: ЙЕЙТС И РУССКИЙ НЕОРОМАНТИЗМ» , процитировавшего в ней воспоминания Евгении Каннак:
Пастернак ежедневно заходил в издательство, помещавшееся на Лютцо-Уфер, а потом, поболтав с Гржебиным, отправлялся бродить по Берлину чаще всего один, а иногда с молодой секретаршей издательства, Надеждой Александровной Залшупиной (в замужестве Данилиной), дружившей со многими русскими писателями в Берлине. <...>
В Берлине его воображение особенно поразила станция метро "Глейсдрейэк", где скрещивались линии городских поездов и метро. Надземные вагоны, прилетавшие с запада - а какие закаты открывались с верхнего вокзала! - с грохотом летели потом очень высоко, на уровне пятых этажей, до станции Ноллендорфплатц, а затем низвергались вниз, как в преисподнюю. <...> [Пастернак] любил взбираться вверх по высоким ступеням и смотреть на скрещивающиеся внизу пути, походившие на геометрические фигуры. Эта станция вдохновила его на стихотворение
GLEISDREIECK
Надежде Александровне Залшупиной
Чем в жизни пробавляется чудак,
Что каждый день за небольшую плату
Сдает над ревом пропасти чердак
Из Потсдама спешащему закату?
Он выставляет розу с резедой
В клубящуюся на версты корзину,
Где семафоры спорят красотой
Со снежной далью, пахнущей бензином.
В руках у крыш, у труб, у недотрог
Не сумерки, - карандаши для грима.
Туда, из мрака вырвавшись, метро
Комком гримас летит на крыльях дыма.
30 января 1923, Берлин. Борис Пастернак.
Второе стихотворение, все уже догадались, от Владимира Набокова.
И утро будет: песни, песни,
каких не слышно и в раю,
и огненный промчится вестник,
взвив тонкую трубу свою.
Распахивая двери наши,
он пронесется, протрубит,
дыханьем расправляя чаши
неупиваемых обид.
Весь мир, извилистый и гулкий,
неслыханные острова,
немыслимые закоулки,
как пламя, облетит молва.
Тогда-то, с плавностью блаженной,
как ясновидящие, все
поднимемся и в путь священный
по первой утренней росе.
30 января 1923, Владимир Набоков
Первое стихотворение будет с историей, которую я почерпнул в работе Григория Кружкова «COMMUNIO POETARUM: ЙЕЙТС И РУССКИЙ НЕОРОМАНТИЗМ» , процитировавшего в ней воспоминания Евгении Каннак:
Пастернак ежедневно заходил в издательство, помещавшееся на Лютцо-Уфер, а потом, поболтав с Гржебиным, отправлялся бродить по Берлину чаще всего один, а иногда с молодой секретаршей издательства, Надеждой Александровной Залшупиной (в замужестве Данилиной), дружившей со многими русскими писателями в Берлине. <...>
В Берлине его воображение особенно поразила станция метро "Глейсдрейэк", где скрещивались линии городских поездов и метро. Надземные вагоны, прилетавшие с запада - а какие закаты открывались с верхнего вокзала! - с грохотом летели потом очень высоко, на уровне пятых этажей, до станции Ноллендорфплатц, а затем низвергались вниз, как в преисподнюю. <...> [Пастернак] любил взбираться вверх по высоким ступеням и смотреть на скрещивающиеся внизу пути, походившие на геометрические фигуры. Эта станция вдохновила его на стихотворение
GLEISDREIECK
Надежде Александровне Залшупиной
Чем в жизни пробавляется чудак,
Что каждый день за небольшую плату
Сдает над ревом пропасти чердак
Из Потсдама спешащему закату?
Он выставляет розу с резедой
В клубящуюся на версты корзину,
Где семафоры спорят красотой
Со снежной далью, пахнущей бензином.
В руках у крыш, у труб, у недотрог
Не сумерки, - карандаши для грима.
Туда, из мрака вырвавшись, метро
Комком гримас летит на крыльях дыма.
30 января 1923, Берлин. Борис Пастернак.
Второе стихотворение, все уже догадались, от Владимира Набокова.
И утро будет: песни, песни,
каких не слышно и в раю,
и огненный промчится вестник,
взвив тонкую трубу свою.
Распахивая двери наши,
он пронесется, протрубит,
дыханьем расправляя чаши
неупиваемых обид.
Весь мир, извилистый и гулкий,
неслыханные острова,
немыслимые закоулки,
как пламя, облетит молва.
Тогда-то, с плавностью блаженной,
как ясновидящие, все
поднимемся и в путь священный
по первой утренней росе.
30 января 1923, Владимир Набоков