5 января 1918-го
в дневниках
Владимир Палей (28 декабря 1896 - 18 июля 1918), поэт, сын Великого князя Павла Александровича и Палей О. В.,21 год, Царское Село:
5 января.
Ходили опять в дом Бориса. Долго сидел у Сандерса, который напоил меня очаровательным белым портвейном. Говорил по телефону с Надей Альбрехт. Ей сказали, что я влюблен в Тину З. Сomme с’est bien ca. А насчет маленьких коннгвардейцев - кажется, неправда.
Зинаида Гиппиус, 48 лет, Петроград:
5 января. Пятница.
Сейчас второй час ночи. Вот что было с утра. Какие факты.
Сначала, к удивлению, полная тишина. Хмурая, серая, занесенная пустым снегом улица. 10° морозу. Что такое?
Оказывается, мы кругом оцеплены матросами и красногвардейцами - с Преображенской до Литейной - для непропуска манифестаций к Таврическому Дворцу.
Около 2-х Дмитрий вышел гулять - скоро вернулся. Говорит - стреляют, в казармах крики, неспокойно.
Позднее пришел Дима - по Надеждинской не пропустили, да и нельзя: стреляют. Из Северной Гостиницы звонят: на Невском громадные манифестации, но далее Литейной не пускают. На Литейной одну манифестацию уже расстреляли, у № 19. Манифестанты в большинстве - рабочие. Какой-то рабочий говорит:
- Теперь пусть не говорят, что «буржуи» шли, теперь мы шли, в нас солдаты стреляли.
Убит один член Учредительного Собрания, один солдат-волынец, несколько рабочих, многие ранены. Пулеметные засады - на протопоповских местах, оттуда и жарили. Где-то близ Кирочной или Фурштадтской расстреливали манифестации 6 красногвардейцев. На крышах же (вместо городовых) сидели матросы.
Одну барышню красногвардеец заколол штыком в горло, когда упала - доколол.
Мы долго не знали, где же эсеры, неужели с расстрелянными манифестациями? Сообщают - что они все уже во Дворце.
Пришли, оказывается, сразу. Со знаменитой регистрацией Урицкого - еще вчера было известно, что большевики согласились на компромисс. Сами прислали им красные билеты.
Часов в 6 (еще до вечерних газет) является Ив. Ив. за вестями (конечно, в шубе). Узнаем из редакции: Учредительное Собрание открылось. Была уже свалка - кому открывать. В конце концов таки открыл большевик Свердлов.
Идут выборы председателя. Эсеры своего - Чернова, а другая сторона, от леваков, - Марусю Спиридонову. Ждем, что будет. Приходят все газеты: много наврано, вести старые. В Учредительном Собрании уже известно о расстрелах.
До чего дожили! Эта половая психопатка, подруга публичного провокатора Деконского, кандидатка в желтый дом, - кандидатка в председатели Учредительного Собрания! Лишний знак, чего стоит все это сегодняшнее, в данном его виде и составе, Учредительное Собрание. Не явная ли во всем этом - несерьезность?
При упоминании о Марусе - мне почему-то вечно приходит в голову заезженная фабричная песенка:
... Маруся отравилась,
В больницу повезли...
Давали ей лекарства,
Она их не пила,
Давали ей «пилюли»,
Она их не брала...
Спасайте, не спасайте -
Мне жизнь недорога.
Я милаго любила,
Такого подлеца...
Восемь часов. Опять спустился Ив. Ив. Говорит, что ему из Учредительного Собрания знаменитая Галина телефонировала (что в демонские очи Троцкого влюблена). - Увы, мол, проходит Чернов! - Прошел? Нет еще, но явно пройдет.
Ждем. Часу в 9-м телефон: Прошел Чернов 244 голосами против 153-х. (Украинцы «воздержались».) Дима все время против борьбы эсеров с большевиками. Чем, говорит, Чернов лучше, я бы тоже «воздержался». А по-моему, это преступно: кто бы ни боролся с большевиками - лишь бы победил; кто бы ни шел против них - всякому помогать. Ибо КАЖДЫЙ ЛИШНИЙ ДЕНЬ ИМЕННО БОЛЬШЕВИЦКОЙ ВЛАСТИ - ЛИШНИЙ ГОД ПОЗОРА РОССИИ. Каждый лишний час их сиденья увеличивает вероятность нашей совершенной гибели. И притом еще: увеличивается, прогрессивно, трудность их свержения: завтра труднее, чем сегодня, как сегодня труднее, чем вчера. Чем больше они усидят - тем дольше будут сидеть. Это моя схема, и столь страшная, что я даже боюсь ее наполнить вероятным конкретным содержанием... таковы перспективы. Но она правильная, ничего не поделаешь. А Чернова я всей душой презираю и ненавижу - но нисколько не «боюсь». (Я боюсь только его возможного «соглашательства» - только!)
У кадет и кадетствующих неистребимый, органический «лимон во рту». Если не в точку по-ихнему - то все одинаково худо, все пропало, пусть и большевики. Ганфман так же кислится: «что за радость - Чернов!».
Опять Ив. Ив. (шубе) с Т. И. (тоже).
Телефон. Узнаём далее: начались речи. Чернов выбран, - но выборы президиума отложены (?), будут паритетные, и Маруся попадет в «товарищи» к Чернову.
А пока - говорят! Уж начался «водолей» (недаром мы сейчас под этим знаком Зодиака). Впрочем, «водолей был и в покойном «предбаннике», и в позорном «демократическом совещании».
Говорил уже Чернов (не сомневаюсь в отвратной демагогичности его речи), говорили Дыбенки-Крыленки и этот Иуда - Штейнберг. А Ленин будто бы сидит там в своей «царской» ложе, вид именинника и весь в цветах. Что ему! Велит матросам разогнать в нужный момент... Запасливо согнали в залу матросов со всего Кронштадта.
Ладно. Ждем дальше. И надо сказать еще, что сегодня с половины 9-го утра - хлопоты по переводу заключенных министров (некоторых) в частные лечебницы. Нельзя было добиться подписей Козловского. Так и не вышло пока. Смирнова и Карташева хотят перевезти из крепости к Герзони, а Шингарева и Кокошкина вряд ли удастся туда же.
Завтрашний день еще более неизвестен, чем вчера был сегодняшний.
В 12 часов мы узнаём, что заседание продолжается и - будет продолжаться до последней возможности. Очевидно, атмосфера и обстановка - плохи. Прервать, не исполнив намеченной задачи, - опасно. Вместе с тем они уже начинают ошибаться, ибо не сокращают своих речей, и может случиться, что при таком внешнем удлинении задачи - никому не хватит просто физических сил. Или большевики выйдут из терпения.
Очень, все-таки, неумные люди.
Пока в «порядке дня» эсеры победили. Ведут условленную линию «манифеста», который должен быть прочитан и начинается так: «У<чредительное> С<обрание>, открывшись сего числа и т. д., объявляет, что приняло всю власть в свои руки. У<чредительное> С<обрание> постановило: О мире... О земле... О воле... и повелевает».
До сих пор никакого «викжелянья» незаметно. Этот «мой» манифест написан так, что его не допускает. Но повторяю - я всего жду от эсеров (Чернова). И вот в случае их внутреннего, малейшего, уклона к соглашательству с большевиками - я прокляну час, когда приложила руку, чтобы помочь этим непростимым преступникам.
Впрочем, тогда моей помощи и не будет... Нет, будет! Они оставят весь свой сверх-большевизм, только выкинут «о власти», начало и конец. Умолчат о всякой «власти», а за кулисами пойдут предлагаться левым и большевикам...
Уж очень я презираю Чернова. Подождем гадать. Пока - признаков преступности нет. А если они провалятся не по этой линии, а по какой-нибудь другой (провал-то вообще - почти наверен), то я не удивлюсь и ни в чем не буду раскаиваться. Буду искать следующих, очередных сил и, если пригожусь, - буду им помогать.
Пока, у этих, - угрожающе лишь словоизвержение, испытанно-негодное ни к чему средство.
Кончаю, поздно, все равно ничего больше не узнать сегодня. Подхожу к окну, приподымаю портьеру... там, за темными деревьями снегового сада, под невидимым куполом Дворца - еще не кончили. Кончат к утру?
Я думаю, уйдут большевики с заседания (их прием). Все кончится ранее конца.
Александр Блок, 37 лет, Петроград:
5 января. Любимое занятие интеллигенции - выражать протесты: займут театр, закроют газету, разрушат церковь - протест. Верный признак малокровия: значит, не особенно любили свою газету и свою церковь.
Протестовать против насилия - метафора (бледная немочь).
Ненавидеть интернационализм - не знать и не чуять силы национальной.
Ко всему надо как-то иначе, лучше, чище отнестись. О, сволочь, родимая сволочь!
Почему «учредилка»! Потому что - как выбираю я, как все? Втемную выбираем, не понимаем. И почему другой может за меня быть? Я один за себя. Ложь выборная (не говоря о подкупах на выборах, которыми прогремели все их американцы и французы).
Надо, чтобы маленькое было село, свой сход, своя церковь (одна, малая, белая), свое кладбище - маленькое. На это - Ольденбург: великая культура может быть только в великом государстве. Так БЫЛО всегда. О, это БЫЛО, БЫЛО, проклятая историческая инерция. А должно ли так быть всегда?
Культура ихняя должна переслоиться.
Инстинктивная ненависть к парламентам, учредительным собраниям и пр. Потому что рано или поздно некий Милюков произнесет: «Законопроект в третьем чтении отвергнут большинством».
Это ватерклозет, грязный снег, старуха в автомобиле, Мережковский в Таврическом саду, собака подняла ногу на тумбу, m-lle Врангель тренькает на рояле (блядь буржуазная), и все кончено.
«Разочаровались в своем народе» - С. Ф. Платонов (так мне говорила его дочь!) и г-жа Султанова.
«Немецкая демонстрация» (г-н Батюшков Ф. Д.).
Медведь на ухо. Музыка где у вас, тушинцы проклятые?
Если бы это - банкиры, чиновники, буржуа! А ведь это - интеллигенция!
Или и духовные ценности- буржуазны? Ваши - да.
Но «государство» (ваши учредилки) - НЕ ВСЁ. Есть еще воздух.
И ты, огневая стихия,
Безумствуй, сжигая меня:
Россия, Россия, Россия,
Мессия грядущего дня!
Чувство неблагополучия (музыкальное чувство, ЭТИЧЕСКОЕ - на вашем языке) - где оно у вас?
Как буржуи, дрожите над своим карманом.
В голосе этой барышни за стеной - какая тупость, какая скука: домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают. Когда она наконец ожеребится? Ходит же туда какой-то корнет.
Ожеребится эта - другая падаль поселится за переборкой, и так же будет ныть, в ожидании уланского жеребца.
К чорту бы все, к чорту! Забыть, вспомнить другое
Михаил Пришвин, 44 года, Петроград (в заключении после ареста):
5 января.
День Учредительного Собрания совпал со днем моего дежурства.
Вчера влилась в нашу камеру редакция газеты «День», и двенадцать Соломонов разговаривали об отсутствии интеллигентности и религиозности в русском народе. Ужасно, что все говорят «по поводу веры». Две партии - одни хотят видеть хорошее в народе, другие судят его по иностранным образцам.
Соломон, с пальцами, порезанными штыком, - искусный митинговый оратор - начал говорить, и так, будто всадник сел на коня и оставил грязную конюшню.
Типы: хроникеры, передовики.
Будущее: интеллигенты продолжают говорить о будущем и не могут остановиться, как бегающие заведенные детские игрушки.
Энтомолог раньше подготовлялся к общественной деятельности. Подготовился, приучился, теперь говорит, что приучает себя к смерти, думает, что можно себя подготовить так, что будет легко.
- Освобождается, освобождается!
- Кто? - спросили вблизи.
- Ящик!
А те, что за шашками сидели, - не слыхали, и тот, который из-за ширмы параши вышел, спросил:
- Кто освобождается?
- Ящик освобождается.
Староста о хлебе: не давайте, разве вы можете знать, что будет завтра? Семья, друзья - все отрезано, и человеческий мир ощущается через тех, с которыми свела судьба.
Два типа: один готовится к смерти, другой - убежать.
С Иорданью по камерам: Рыжий не встал и к кресту не пошел, и только задержал у рта ложку с баландой и, когда все приложились, проглотил баланду.
В церкви «Отче наш» - этот и тот, детский. Время вдруг представилось таким коротким - будто положил кто-то меня - кусок сахару, - размешал ложечкой и все выпил.
Встреча с Авраамовым.
Надо знать, что человек, готовящийся умереть на гильотине, и человек, приготовившийся к случайной смерти, - разные люди.
Александр Бенуа, художник, 47 лет, Петроград:
Пятница. Один из исторических дней нашей, чрезмерно насыщенной историей эпохи... В нашем доме он прошел совершенно спокойно, лишь по приходившим вестям извне можно было бы составить какое-либо представление о том, каким этот день перейдет в историю... однако и эти вести не дали какой-то эффектной картины... Правда, на Среднем проспекте Васильевского острова собирались большие и малые «митинги», и довольно внушительные массы спешили к Николаевскому мосту, но у нас из окон улица представляла вид самый обыденный, пустынный и унылый. Утром Аллегри был в Таврическом дворце. И там в это время было совсем спокойно. Его с советским мандатом матросы и кексгольмцы пропустили беспрепятственно, людей же с другими документами не пропускали (Аллегри не оставался долго во дворце). В столь же тусклых красках повествовал Эрнст, побывавший до полудня в Зимнем: Луначарский при нем поехал в Тавриду, но на сей раз ему пришлось нанять извозчика, так как его казенный автомобиль куда-то запропастился (уж не заговор ли? Как раз его «адъютант» Лещенко сообщил, что раскрыт где-то еше один заговор против советской власти и найдена масса взрывчатых веществ).
Однако Бушей, пришедший к чаю, рассказывал уже форменные ужасы, которых он был на Литейном отчасти и свидетелем - издалека. Он слышал стрельбу и неистовые (при его-то глухоте!) крики. Ему объяснили, что то рабочие расправляются самосудом с красногвардейцами (?) за то, что те стреляли в манифестантов, причем убили их вождя... У Шпалерной огромная баррикада и баррикада из дров у Литейного моста - однако были ли какие-нибудь бои у этих баррикад, он не знает. Самые манифестации (это рассказ Эрнста) имели, скорее, печальный, а то и трагический вид: из-за того, что они состояли в значительной степени из «чистой публики» - почтенных отцов семейства, дам и гимназистов. В «Вечерней газете» мы прочли, что Учредительное Собрание возымело свой первый день бытия.
Какие-то «ощущения и полуфакты» указывают на известную растерянность и склонность к частичным уступкам смольных правителей. Не влияют ли тут дурные вести (если не перевранные) с Украины? Или новая заминка в мирных переговорах? Вечером мы отправились большой компанией в кино (на 1-й линии). Соблазнили уверения Саши Черепнина, что в фильме (с Гзовской) участвуют девочки Спендиаровы (дочери композитора) и что самое действие происходит в Судаке. Но по обыкновению оказалось, что Сашка налгал, и пришлось просидеть около часу, глядя на то, как эта противная актриса (Гзовская) «душкует», изображая сначала монашенку-иконописицу (?), а затем, благодаря ее роману с художником, становится сама художественной звездой первой величины. Художник от зависти вскрывает себе вены, а она, уйдя снова в монастырь, преследуется его видениями, падает с подвесной малярной люльки и разбивается! Чтоб ему пусто было - Сашке! Еще хуже был куплетист (Яша) - абсолютная бездарность, - спевший язвительные куплеты, направленные (как и все куплеты на наших подмостках) против большевиков или издевающиеся над «керенками». Он имел успех и спел на «бис» вещи еще менее сносные.
На ночь прочел первую статью Асафьева в «Мелосе». Все ищу стимул для собственного выступления. Увы, и на сей раз не нашел. Кое-что из замечаний остроумно, но в общем это довольно претенциозный набор слов, долженствующий представлять великую глубину мысли. Ой, скучно с этими людьми! Им я совсем не верю (зато до чего я наслаждался за чаем разглядыванием старых немцев; я особенно теперь возлюбил Кранаха).
Юрий Готье, историк, академик, 44 года, директор Румянцевского музея, Москва:
5 января.
Несмотря на демонстрацию, которая состоялась, весь день не принес мне никаких новых впечатлений. Я весь день сидел дома, много занимался, и как будто вне дома ничего не было. Говорят, что сегодня в Петербурге могло что-нибудь произойти. Я в это не особенно верю и не знаю даже, нужно ли этого желать, ибо возвращение господства с.-р. и царство всенародного кабака не есть выход из положения.
Владимир Палей (28 декабря 1896 - 18 июля 1918), поэт, сын Великого князя Павла Александровича и Палей О. В.,21 год, Царское Село:
5 января.
Ходили опять в дом Бориса. Долго сидел у Сандерса, который напоил меня очаровательным белым портвейном. Говорил по телефону с Надей Альбрехт. Ей сказали, что я влюблен в Тину З. Сomme с’est bien ca. А насчет маленьких коннгвардейцев - кажется, неправда.
Зинаида Гиппиус, 48 лет, Петроград:
5 января. Пятница.
Сейчас второй час ночи. Вот что было с утра. Какие факты.
Сначала, к удивлению, полная тишина. Хмурая, серая, занесенная пустым снегом улица. 10° морозу. Что такое?
Оказывается, мы кругом оцеплены матросами и красногвардейцами - с Преображенской до Литейной - для непропуска манифестаций к Таврическому Дворцу.
Около 2-х Дмитрий вышел гулять - скоро вернулся. Говорит - стреляют, в казармах крики, неспокойно.
Позднее пришел Дима - по Надеждинской не пропустили, да и нельзя: стреляют. Из Северной Гостиницы звонят: на Невском громадные манифестации, но далее Литейной не пускают. На Литейной одну манифестацию уже расстреляли, у № 19. Манифестанты в большинстве - рабочие. Какой-то рабочий говорит:
- Теперь пусть не говорят, что «буржуи» шли, теперь мы шли, в нас солдаты стреляли.
Убит один член Учредительного Собрания, один солдат-волынец, несколько рабочих, многие ранены. Пулеметные засады - на протопоповских местах, оттуда и жарили. Где-то близ Кирочной или Фурштадтской расстреливали манифестации 6 красногвардейцев. На крышах же (вместо городовых) сидели матросы.
Одну барышню красногвардеец заколол штыком в горло, когда упала - доколол.
Мы долго не знали, где же эсеры, неужели с расстрелянными манифестациями? Сообщают - что они все уже во Дворце.
Пришли, оказывается, сразу. Со знаменитой регистрацией Урицкого - еще вчера было известно, что большевики согласились на компромисс. Сами прислали им красные билеты.
Часов в 6 (еще до вечерних газет) является Ив. Ив. за вестями (конечно, в шубе). Узнаем из редакции: Учредительное Собрание открылось. Была уже свалка - кому открывать. В конце концов таки открыл большевик Свердлов.
Идут выборы председателя. Эсеры своего - Чернова, а другая сторона, от леваков, - Марусю Спиридонову. Ждем, что будет. Приходят все газеты: много наврано, вести старые. В Учредительном Собрании уже известно о расстрелах.
До чего дожили! Эта половая психопатка, подруга публичного провокатора Деконского, кандидатка в желтый дом, - кандидатка в председатели Учредительного Собрания! Лишний знак, чего стоит все это сегодняшнее, в данном его виде и составе, Учредительное Собрание. Не явная ли во всем этом - несерьезность?
При упоминании о Марусе - мне почему-то вечно приходит в голову заезженная фабричная песенка:
... Маруся отравилась,
В больницу повезли...
Давали ей лекарства,
Она их не пила,
Давали ей «пилюли»,
Она их не брала...
Спасайте, не спасайте -
Мне жизнь недорога.
Я милаго любила,
Такого подлеца...
Восемь часов. Опять спустился Ив. Ив. Говорит, что ему из Учредительного Собрания знаменитая Галина телефонировала (что в демонские очи Троцкого влюблена). - Увы, мол, проходит Чернов! - Прошел? Нет еще, но явно пройдет.
Ждем. Часу в 9-м телефон: Прошел Чернов 244 голосами против 153-х. (Украинцы «воздержались».) Дима все время против борьбы эсеров с большевиками. Чем, говорит, Чернов лучше, я бы тоже «воздержался». А по-моему, это преступно: кто бы ни боролся с большевиками - лишь бы победил; кто бы ни шел против них - всякому помогать. Ибо КАЖДЫЙ ЛИШНИЙ ДЕНЬ ИМЕННО БОЛЬШЕВИЦКОЙ ВЛАСТИ - ЛИШНИЙ ГОД ПОЗОРА РОССИИ. Каждый лишний час их сиденья увеличивает вероятность нашей совершенной гибели. И притом еще: увеличивается, прогрессивно, трудность их свержения: завтра труднее, чем сегодня, как сегодня труднее, чем вчера. Чем больше они усидят - тем дольше будут сидеть. Это моя схема, и столь страшная, что я даже боюсь ее наполнить вероятным конкретным содержанием... таковы перспективы. Но она правильная, ничего не поделаешь. А Чернова я всей душой презираю и ненавижу - но нисколько не «боюсь». (Я боюсь только его возможного «соглашательства» - только!)
У кадет и кадетствующих неистребимый, органический «лимон во рту». Если не в точку по-ихнему - то все одинаково худо, все пропало, пусть и большевики. Ганфман так же кислится: «что за радость - Чернов!».
Опять Ив. Ив. (шубе) с Т. И. (тоже).
Телефон. Узнаём далее: начались речи. Чернов выбран, - но выборы президиума отложены (?), будут паритетные, и Маруся попадет в «товарищи» к Чернову.
А пока - говорят! Уж начался «водолей» (недаром мы сейчас под этим знаком Зодиака). Впрочем, «водолей был и в покойном «предбаннике», и в позорном «демократическом совещании».
Говорил уже Чернов (не сомневаюсь в отвратной демагогичности его речи), говорили Дыбенки-Крыленки и этот Иуда - Штейнберг. А Ленин будто бы сидит там в своей «царской» ложе, вид именинника и весь в цветах. Что ему! Велит матросам разогнать в нужный момент... Запасливо согнали в залу матросов со всего Кронштадта.
Ладно. Ждем дальше. И надо сказать еще, что сегодня с половины 9-го утра - хлопоты по переводу заключенных министров (некоторых) в частные лечебницы. Нельзя было добиться подписей Козловского. Так и не вышло пока. Смирнова и Карташева хотят перевезти из крепости к Герзони, а Шингарева и Кокошкина вряд ли удастся туда же.
Завтрашний день еще более неизвестен, чем вчера был сегодняшний.
В 12 часов мы узнаём, что заседание продолжается и - будет продолжаться до последней возможности. Очевидно, атмосфера и обстановка - плохи. Прервать, не исполнив намеченной задачи, - опасно. Вместе с тем они уже начинают ошибаться, ибо не сокращают своих речей, и может случиться, что при таком внешнем удлинении задачи - никому не хватит просто физических сил. Или большевики выйдут из терпения.
Очень, все-таки, неумные люди.
Пока в «порядке дня» эсеры победили. Ведут условленную линию «манифеста», который должен быть прочитан и начинается так: «У<чредительное> С<обрание>, открывшись сего числа и т. д., объявляет, что приняло всю власть в свои руки. У<чредительное> С<обрание> постановило: О мире... О земле... О воле... и повелевает».
До сих пор никакого «викжелянья» незаметно. Этот «мой» манифест написан так, что его не допускает. Но повторяю - я всего жду от эсеров (Чернова). И вот в случае их внутреннего, малейшего, уклона к соглашательству с большевиками - я прокляну час, когда приложила руку, чтобы помочь этим непростимым преступникам.
Впрочем, тогда моей помощи и не будет... Нет, будет! Они оставят весь свой сверх-большевизм, только выкинут «о власти», начало и конец. Умолчат о всякой «власти», а за кулисами пойдут предлагаться левым и большевикам...
Уж очень я презираю Чернова. Подождем гадать. Пока - признаков преступности нет. А если они провалятся не по этой линии, а по какой-нибудь другой (провал-то вообще - почти наверен), то я не удивлюсь и ни в чем не буду раскаиваться. Буду искать следующих, очередных сил и, если пригожусь, - буду им помогать.
Пока, у этих, - угрожающе лишь словоизвержение, испытанно-негодное ни к чему средство.
Кончаю, поздно, все равно ничего больше не узнать сегодня. Подхожу к окну, приподымаю портьеру... там, за темными деревьями снегового сада, под невидимым куполом Дворца - еще не кончили. Кончат к утру?
Я думаю, уйдут большевики с заседания (их прием). Все кончится ранее конца.
Александр Блок, 37 лет, Петроград:
5 января. Любимое занятие интеллигенции - выражать протесты: займут театр, закроют газету, разрушат церковь - протест. Верный признак малокровия: значит, не особенно любили свою газету и свою церковь.
Протестовать против насилия - метафора (бледная немочь).
Ненавидеть интернационализм - не знать и не чуять силы национальной.
Ко всему надо как-то иначе, лучше, чище отнестись. О, сволочь, родимая сволочь!
Почему «учредилка»! Потому что - как выбираю я, как все? Втемную выбираем, не понимаем. И почему другой может за меня быть? Я один за себя. Ложь выборная (не говоря о подкупах на выборах, которыми прогремели все их американцы и французы).
Надо, чтобы маленькое было село, свой сход, своя церковь (одна, малая, белая), свое кладбище - маленькое. На это - Ольденбург: великая культура может быть только в великом государстве. Так БЫЛО всегда. О, это БЫЛО, БЫЛО, проклятая историческая инерция. А должно ли так быть всегда?
Культура ихняя должна переслоиться.
Инстинктивная ненависть к парламентам, учредительным собраниям и пр. Потому что рано или поздно некий Милюков произнесет: «Законопроект в третьем чтении отвергнут большинством».
Это ватерклозет, грязный снег, старуха в автомобиле, Мережковский в Таврическом саду, собака подняла ногу на тумбу, m-lle Врангель тренькает на рояле (блядь буржуазная), и все кончено.
«Разочаровались в своем народе» - С. Ф. Платонов (так мне говорила его дочь!) и г-жа Султанова.
«Немецкая демонстрация» (г-н Батюшков Ф. Д.).
Медведь на ухо. Музыка где у вас, тушинцы проклятые?
Если бы это - банкиры, чиновники, буржуа! А ведь это - интеллигенция!
Или и духовные ценности- буржуазны? Ваши - да.
Но «государство» (ваши учредилки) - НЕ ВСЁ. Есть еще воздух.
И ты, огневая стихия,
Безумствуй, сжигая меня:
Россия, Россия, Россия,
Мессия грядущего дня!
Чувство неблагополучия (музыкальное чувство, ЭТИЧЕСКОЕ - на вашем языке) - где оно у вас?
Как буржуи, дрожите над своим карманом.
В голосе этой барышни за стеной - какая тупость, какая скука: домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают. Когда она наконец ожеребится? Ходит же туда какой-то корнет.
Ожеребится эта - другая падаль поселится за переборкой, и так же будет ныть, в ожидании уланского жеребца.
К чорту бы все, к чорту! Забыть, вспомнить другое
Михаил Пришвин, 44 года, Петроград (в заключении после ареста):
5 января.
День Учредительного Собрания совпал со днем моего дежурства.
Вчера влилась в нашу камеру редакция газеты «День», и двенадцать Соломонов разговаривали об отсутствии интеллигентности и религиозности в русском народе. Ужасно, что все говорят «по поводу веры». Две партии - одни хотят видеть хорошее в народе, другие судят его по иностранным образцам.
Соломон, с пальцами, порезанными штыком, - искусный митинговый оратор - начал говорить, и так, будто всадник сел на коня и оставил грязную конюшню.
Типы: хроникеры, передовики.
Будущее: интеллигенты продолжают говорить о будущем и не могут остановиться, как бегающие заведенные детские игрушки.
Энтомолог раньше подготовлялся к общественной деятельности. Подготовился, приучился, теперь говорит, что приучает себя к смерти, думает, что можно себя подготовить так, что будет легко.
- Освобождается, освобождается!
- Кто? - спросили вблизи.
- Ящик!
А те, что за шашками сидели, - не слыхали, и тот, который из-за ширмы параши вышел, спросил:
- Кто освобождается?
- Ящик освобождается.
Староста о хлебе: не давайте, разве вы можете знать, что будет завтра? Семья, друзья - все отрезано, и человеческий мир ощущается через тех, с которыми свела судьба.
Два типа: один готовится к смерти, другой - убежать.
С Иорданью по камерам: Рыжий не встал и к кресту не пошел, и только задержал у рта ложку с баландой и, когда все приложились, проглотил баланду.
В церкви «Отче наш» - этот и тот, детский. Время вдруг представилось таким коротким - будто положил кто-то меня - кусок сахару, - размешал ложечкой и все выпил.
Встреча с Авраамовым.
Надо знать, что человек, готовящийся умереть на гильотине, и человек, приготовившийся к случайной смерти, - разные люди.
Александр Бенуа, художник, 47 лет, Петроград:
Пятница. Один из исторических дней нашей, чрезмерно насыщенной историей эпохи... В нашем доме он прошел совершенно спокойно, лишь по приходившим вестям извне можно было бы составить какое-либо представление о том, каким этот день перейдет в историю... однако и эти вести не дали какой-то эффектной картины... Правда, на Среднем проспекте Васильевского острова собирались большие и малые «митинги», и довольно внушительные массы спешили к Николаевскому мосту, но у нас из окон улица представляла вид самый обыденный, пустынный и унылый. Утром Аллегри был в Таврическом дворце. И там в это время было совсем спокойно. Его с советским мандатом матросы и кексгольмцы пропустили беспрепятственно, людей же с другими документами не пропускали (Аллегри не оставался долго во дворце). В столь же тусклых красках повествовал Эрнст, побывавший до полудня в Зимнем: Луначарский при нем поехал в Тавриду, но на сей раз ему пришлось нанять извозчика, так как его казенный автомобиль куда-то запропастился (уж не заговор ли? Как раз его «адъютант» Лещенко сообщил, что раскрыт где-то еше один заговор против советской власти и найдена масса взрывчатых веществ).
Однако Бушей, пришедший к чаю, рассказывал уже форменные ужасы, которых он был на Литейном отчасти и свидетелем - издалека. Он слышал стрельбу и неистовые (при его-то глухоте!) крики. Ему объяснили, что то рабочие расправляются самосудом с красногвардейцами (?) за то, что те стреляли в манифестантов, причем убили их вождя... У Шпалерной огромная баррикада и баррикада из дров у Литейного моста - однако были ли какие-нибудь бои у этих баррикад, он не знает. Самые манифестации (это рассказ Эрнста) имели, скорее, печальный, а то и трагический вид: из-за того, что они состояли в значительной степени из «чистой публики» - почтенных отцов семейства, дам и гимназистов. В «Вечерней газете» мы прочли, что Учредительное Собрание возымело свой первый день бытия.
Какие-то «ощущения и полуфакты» указывают на известную растерянность и склонность к частичным уступкам смольных правителей. Не влияют ли тут дурные вести (если не перевранные) с Украины? Или новая заминка в мирных переговорах? Вечером мы отправились большой компанией в кино (на 1-й линии). Соблазнили уверения Саши Черепнина, что в фильме (с Гзовской) участвуют девочки Спендиаровы (дочери композитора) и что самое действие происходит в Судаке. Но по обыкновению оказалось, что Сашка налгал, и пришлось просидеть около часу, глядя на то, как эта противная актриса (Гзовская) «душкует», изображая сначала монашенку-иконописицу (?), а затем, благодаря ее роману с художником, становится сама художественной звездой первой величины. Художник от зависти вскрывает себе вены, а она, уйдя снова в монастырь, преследуется его видениями, падает с подвесной малярной люльки и разбивается! Чтоб ему пусто было - Сашке! Еще хуже был куплетист (Яша) - абсолютная бездарность, - спевший язвительные куплеты, направленные (как и все куплеты на наших подмостках) против большевиков или издевающиеся над «керенками». Он имел успех и спел на «бис» вещи еще менее сносные.
На ночь прочел первую статью Асафьева в «Мелосе». Все ищу стимул для собственного выступления. Увы, и на сей раз не нашел. Кое-что из замечаний остроумно, но в общем это довольно претенциозный набор слов, долженствующий представлять великую глубину мысли. Ой, скучно с этими людьми! Им я совсем не верю (зато до чего я наслаждался за чаем разглядыванием старых немцев; я особенно теперь возлюбил Кранаха).
Юрий Готье, историк, академик, 44 года, директор Румянцевского музея, Москва:
5 января.
Несмотря на демонстрацию, которая состоялась, весь день не принес мне никаких новых впечатлений. Я весь день сидел дома, много занимался, и как будто вне дома ничего не было. Говорят, что сегодня в Петербурге могло что-нибудь произойти. Я в это не особенно верю и не знаю даже, нужно ли этого желать, ибо возвращение господства с.-р. и царство всенародного кабака не есть выход из положения.