4 января 1918-го года
в дневниках
Зинаида Гиппиус, 48 лет, Петроград:
4 января. Четверг.
Свет еще не погас, но спички и огарок у меня под рукой.
День сегодня острый - приготовление к завтрашнему.
Досадная неудача с переводом Карташева, Шингарева и Кокошкина из крепости в лечебницу. Все было налажено, доктора и родные целый день продежурили в крепости, ловя большевиков для подписи, но не словили. До завтра.
Идиотское «покушение» на Ленина (в глубоком тумане, будто бы, стреляли в его автомобиль, если не шина лопнула), заставило «Правду» изрыгать угрозы уже нечеловеческие. Обещают «снести сотни голов» и объявляют, что «не остановятся перед ЗВЕРСТВОМ». Третьего дня разгромили редакцию «Воли Народа» (эсеры), арестовали Пит. Сорокина, Аргунова, Гуковского и еще кучу сотрудников, даже Пришвина! Вчера разгромили редакцию «Дня» (с.-д. меньшевиков), арестовали Заславского, еще кого-то, Кливанского при аресте ранили. Разгромили солдатскую газету «Серая шинель».
Румын пока что выпустили, по протесту всех послов, но обещают арестовать румынского короля (?).
После обеда пришел Ив. Ив. - в полной подавленности и, хотя не холодно, - в шубе. Он эту шубу и дома не снимает. Говорит: «Душа замерзла, я так и хожу».
Пришел Илюша, на этот раз перед своим заседанием, поэтому раньше и с переднего хода.
Положение крайне напряженное. Это чувствуется в каждом слове каждого. Это в воздухе.
Эсеры готовят бой (с провалом в конце, думаю). Завтра в 12 ч. должно открыться Учредительное Собрание. К этому времени подготовлена манифестация, члены У<чредительного> С<обрания> надеются вместе с ней «влиться» в Таврический Дворец, но... напрасно, ибо готовят свое и большевики: уже издали запрещение полкам и всем «верным» идти на манифестацию, латышам же и вызванным специально матросам (более тысячи) - повелели оцепить район Таврического Дворца и никого не подпускать. Однако членам дозволено будет войти - только им. Не совсем понятно, почему не переарестовали еще большее количество эсеров? Может быть, сегодня ночью...
Приготовили уже свою декларацию, с объявлением России «советской» республикой и с открытым заявлением, что если Учредительное Собрание этой декларации не примет и всех «декретов» вместе с их властью не утвердит, - то будет немедля разогнано.
Если же утвердит, то не будет разогнано «штыками», а тихо, за ненадобностью, распущено.
На это с той же открытостью эсеры (сам Чернов) объявляют, что будут непоколебимо отстаивать лозунг «Вся власть Учредительному Собранию».
Благодаря слишком очевидной разрухе, голоду (на окраинах что-то вроде хлебных бунтов, сегодня на рынке волынцы подрались с красногвардейцами), благодаря холоду, остановке трамваев (нахозяйничали), наконец, благодаря весьма скверному положению мирных переговоров (немцы перестают церемониться, прервали их на 10 дней) - настроение, если не глупого гарнизона, то рабочих - не «крепкое», а скорее мерцающее. Не могу решить, слишком ли «рано» откроется завтрашнее Учредительное Собрание, или слишком «поздно» - только чувствуется, что не в надлежащую «пору» (опять как все у нас!). И весьма неизвестно, как обернется...
Конечно, Илюша прав, и у большевиков покоя нет. Они, как больные звери, - особенно озлоблены. И на все готовы.
Был Илюша опять с «бумажками». Кое-где прибавить, кое-где убавить, кое-что иначе сказать... Будет ли еще у них большинство? Эсдеков почти нет. Кадеты переарестованы.
К манифестации, будто бы, примкнут и офицеры, переодетые, но вооруженные. Это чепуха и не имеет значения. Еще больший вздор, что, по выкликам «Правды», приехали «специальные контрреволюционеры», даже будто бы Филоненко и чуть не Савинков. Ну, а без крови завтрашнему дню все-таки не обойтись...
Никакой победы над большевиками завтра не будет же. Но если бы хоть надлом..? Да, от надлома они могут освирепеть последним зверством...
Побежденные в Ростове матросы - освирепели в Севастополе. Уже растерзали там сотни офицеров.
Душа в тисках. Сжата болью, все нарастающей. Господи!.. и нет слов. Какие-то черные волны кругом, и тысячи пар глаз страдающих оттуда смотрят, и это лишь я столько вижу, а ведь их не столько, - все, все?..
Не хочу я больше писать. Не могу я больше ничего сказать. И знать-то дальше я уже ничего почти не желаю.
Завтра будет... ожиданно-скверное, с той примесью роскоши ужасного, которая неожиданна для воображения и свойственна только действительности
Александр Блок, 37 лет, Петроград:
4 января.
О чем вчера говорил Есенин (у меня).
Кольцов - старший брат (его уж очень вымуштровали, Белинский не давал свободы), Клюев - средний - «и так и сяк» (изограф, слова собирает), а я младший (слова дороги - только «проткнутые яйца»).
Я выплевываю Причастие (не из кощунства, а не хочу страдания, смирения, сораспятия).
(Интеллигент) - как птица в клетке; к нему протягивается рука здоровая, жилистая (народ); он бьется, кричит от страха. А его возьмут… и выпустят (жест наверх; вообще - напев А. Белого - при чтении стихов и в жестах, и в разговоре).
Вы - западник.
Щит между людьми. Революция должна снять эти щиты. Я не чувствую щита между нами.
Из богатой старообрядческой крестьянской семьи рязанец. Клюев в молодости жил в Рязанской губернии несколько лет.
Старообрядчество связано с текучими сектами (и с хлыстовством). Отсюда - о творчестве (опять ответ на мои мысли - о потоке). Ненависть к православию. Старообрядчество московских купцов - не настоящее, застывшее.
Никогда не нуждался.
Есть всякие (хулиганы), но нельзя в них винить народ.
Люба: «Народ талантливый, но жулик».
Разрушают (церкви, Кремль, которого Есенину не жалко) только из озорства. Я спросил, нет ли таких, которые разрушают во имя высших ценностей. Он говорит, что нет (т. е. моя мысль тут впереди?).
Как разрушают статуи (голая женщина) и как легко от этого отговорить почти всякого (как детей от озорства).
Клюев - черносотенный (как Ремизов). Это - не творчество, а подражание (природе, а нужно, чтобы творчество было природой; но слово - не предмет и не дерево; это - другая природа; тут мы общими силами выяснили).
[Ремизов (по словам Разумника) не может слышать о Клюеве - за его революционность.]
Есенин теперь женат. Привыкает к собственности. Служить не хочет (мешает свободе).
Образ творчества: схватить, прокусить.
Налимы, видя отражение луны на льду, присасываются ко льду снизу и сосут: прососали, а луна убежала на небо. Налиму выплеснуться до луны.
Жадный окунь с плотной: плотва во рту больше его ростом, он не может проглотить, она уж его тащит за собой, не он ее.
Михаил Пришвин, 44 года, Петроград (под арестом):
4 января.
Вчера выпущен продовольственный диктатор - бухгалтер Государственного банка Писарский. Сегодня продовольствие несколько расстроилось. Сельский учитель, вывезенный из недр Псковской губернии за отказ сдать дела школы, называется у нас «профессор».
Лучшие представители 70-титысячной организации служилой интеллигенции Петербурга, которые называются у большевиков «саботажники».
Порядок (конституция) нашей камеры был выработан товарищем министра Бородаевским и прочно держится до сих пор.
Рассказ очевидца при выборах в Учредительное Собрание. Старушка говорила:
- Я за церковь и за Бога, а то умрешь, и, как собаку, закопают на Марсовом поле.
Тот, который сидит за низенькой ширмой парашки, тихо разговаривает с тем, который возле ширмы умывается:
- Мне сорок один год - черт знает что, опять студенческие времена переживаю!
Сидящий возле за чаем член Учредительного Собрания услыхал это и отозвался:
- Я считаю: совершенно то же самое, точь-в-точь.
- А помните цветы?
- Так это же не в студенческие годы - это принесли нам, когда нас арестовали накануне разгона Государственной Думы. Да, помните, как вошли, и Чернов сказал: здесь член Гос. Думы - неприкосновенен! Дверь заперли, а Чернов выскочил в окно.
Владимир Владимирович Буш, приват-доцент - словесник, Михаил Иванович Успенский.
- Как поживаете - привыкли?
- Да, обострожился.
Чужие мысли.
Музыкант: мир заключенный и тот мир, который в движении; музыка нам открывает тот мир в движении, тот мир свыше.
- Туда отдает свое лучшее мать, ухаживая за ребенком, - сказал окружной инспектор Народных училищ.
Энтомолог сказал:
- Я пятнадцать лет работаю над изучением жизни насекомых, и вот вам пример: оса укалывает кузнечика так, что остается жив, но не движется, и кладет на него личинку. Вот, когда личинка выходит, она получает себе пищу. Она не сознает, а делает, значит, получает свыше указание. Так движется мир, подчиняясь высшему. Другие силы, напротив, идут от себя, от эгоизма, и эта сила разрушительна.
Когда нас из редакции перевезли в тюрьму, то нас встретила в настроении заключенных повышенная уверенность, что большевистский строй рушится. А мы ничего не знали...
Получаемые сведения и постепенный рост нашего настроения от чувства личной угнетенности...
Из Красного Креста нам принесли хорошие щи и по котлете - мы очень обрадовались. И вдруг староста объявил: принесли еще по второй котлете. Тогда радость была безмерной.
- Если так будет, то я отъемся здесь, и когда выйду на волю, то скажу: я пострадал!
- А если не выйдете?
- Тогда ничего: пропаду за спасибо!
И потом мы говорили долго, что вся Россия, собственно, и живет за спасибо.
Приходили с утешением: завтра (Учредительное Собрание) все двери отворятся. А потихоньку некоторым избранным сказали, что дела плохи, бой будет.
Успенский схватился за голову: дурак я, дурак! как обманулся, а ведь считался человеком неглупым (это он о народе русском).
С-й смотрит с французской точки зрения (Китай - Россия) и упорный пессимист.
Продовольственный диктатор, бухгалтер Государственного банка - тихий, с улыбочкой, всегда за делом, на вид лет 40, а так лет 60. У решетки показался арестант и просит хлеба. Не спросив Д., Ф. берет кусок и хочет дать. Д. его останавливает:
- У нас нет хлеба.
- Я не могу, не могу, я остаюсь сам, но я дам!
И дает. Д. отходит к окну и, оставшись минуту с собой, с прежней улыбочкой объясняет Ф.:
- Так нельзя!
(Внешне правдивая и внутренне ложная и совершенно пустая эгоистичная сущность Ф.)
В. М. Чернов ни при чем и, верно, всегда сидит за компанию.
Александр Бенуа, художник, 47 лет, Петроград:
Четверг. Снова принялся читать газеты и... расстраиваюсь. Однако записывать впечатления не хочу.
Назавтра, в связи с открытием Учредительного Собрания, ожидаются всякие ужасы. Днем побывал у Н.Ф.Обер. Бедняжка ничего не знала о ревизии сейфов и пропустила свой черед. Все ее крохи лежат во «Взаимном кредите», и их могли конфисковать. Кроме того, у нее еще одно горе: ее покинула ее Поля, миловидная и разбитная девчонка, которую они привезли с собой из Курска и которую здесь совсем закрутили столь процветающие в нашем пире во время чумы «болтанцы». По всей Зелениной улице густые и длиннейшие хвосты ожидающих выдачи керосина у двух складов «Метеора». Гул, крики, смех, грубые шутки. Много жалких старичков и старушек, но много и молоденьких барышень, даже гимназистов. - Шагать приходится по горам частью утоптанного снега.
После обеда наконец появился у нас «товарищ» художник Штернберг - новое, пожаловавшее из Парижа доверенное лицо Луначарского - «начальственные функции» которого, однако, пока вовсе не выяснены. Несмотря на очень общипанный вид, он держится довольно начальственно, почти величественно. Его живописная специальность - «реалистический натюрморт». В парижском Салоне он выставил какие-то «Селедки». С виду маленький, серый, очень типичный еврей. Говорит с сильным жаргонным акцентом и охотно съезжает на французский, тоже сильно жаргонистого привкуса... Он оставался недолго, не более десяти минут, он и приехал только для того, чтоб извиниться, - его-де «внизу ждут». Мне показалось, что его, скорее, смутило довольно многочисленное общество, которое он застал у нас: Стип, Эрнст, Б.Попов, Бушей и все наши. На меня он произвел, скорее, жалкое впечатление, на остальных - определенно противное. В нем есть что-то от диккенсовского Урии Типа. После обеда всей компанией рассматривали итальянские гравюры XVI в. и под мою и Акицыну музыку плясали. Атя с Эрнстом великолепно танцуют. Мило грациозен Бушенчик в имитациях балетных танцоров. Даже я прошелся несколько раз мазуркой со своей обожаемой под собственное пение. Все это, главным образом, чтоб побороть холод.
Юрий Готье, историк, академик, 44 года, директор Румянцевского музея, москва:
Опять слухи об уничтожении государственных займов: что повлечет это за собою - обнищание людей, не способных к работе или отвыкших от нее, но большей частью людей скорее цивилизованных; «буржуазия» дала более всего для займа свободы, теперь она должна платиться и за то, что у нее были кое-какие деньги, и за то, что у нее были все же кое-какие зародыши сознательного патриотизма. Какова будет участь всех, кто свое состояние поместил в так называемых спокойных бумагах? Надо думать, что все это опять-таки временные явления, но каков будет поворот, который нас потянет вон из бездны, в которую мы падаем все ниже; и каковы будут наши остатки в тот момент, когда придет этот поворот? А наряду с этим постоянные настойчивые слухи о скупке русского достояния: англичане, американцы, немцы скупают земли, заводы, банки, и когда Россия избавится от большевического кошмара, она очутится во власти иностранцев. Все эти дни я был занят выуживанием вещей из стального ящика; пока что не удалось; сомневаюсь, чтобы вообще удалось и впредь; но это дало мне возможность посетить банк - нет ничего ужаснее пустого покинутого банка, в котором хозяйничают бывшие солдаты. В Музее выдали квартирные; даже удивительно; пока придирок никаких. В Бресте немцы отодрали наших «делегатов» за воззвание товарища Крыленко и воспользовались им, чтобы быть с Россией еще более жестокими, а товарищи бывшие солдаты так и валят домой. Глупость русского народа, самая отъявленная неприкрытая глупость, которой пользуются изменники и негодяи, - вот то, что в действительности оказалось на месте пресловутого здравого смысла русского народа. Сегодня опять не вышли газеты. Товарищи их арестовали, вероятно, из-за завтрашнего дня: в Москве на заборах и стенах висят рядом приказ Совета рабочих депутатов, запрещающий демонстрации 5-го за всенародный кабак, и прокламация, призывающая всех на улицу в этот день; ждут пальбы. Что будет на самом деле? И если кровь прольется, то за что она прольется: за химеру, за отвлеченное понятие Учредительного Собрания, за утопию, выдуманную русскими доктринерами.
Зинаида Гиппиус, 48 лет, Петроград:
4 января. Четверг.
Свет еще не погас, но спички и огарок у меня под рукой.
День сегодня острый - приготовление к завтрашнему.
Досадная неудача с переводом Карташева, Шингарева и Кокошкина из крепости в лечебницу. Все было налажено, доктора и родные целый день продежурили в крепости, ловя большевиков для подписи, но не словили. До завтра.
Идиотское «покушение» на Ленина (в глубоком тумане, будто бы, стреляли в его автомобиль, если не шина лопнула), заставило «Правду» изрыгать угрозы уже нечеловеческие. Обещают «снести сотни голов» и объявляют, что «не остановятся перед ЗВЕРСТВОМ». Третьего дня разгромили редакцию «Воли Народа» (эсеры), арестовали Пит. Сорокина, Аргунова, Гуковского и еще кучу сотрудников, даже Пришвина! Вчера разгромили редакцию «Дня» (с.-д. меньшевиков), арестовали Заславского, еще кого-то, Кливанского при аресте ранили. Разгромили солдатскую газету «Серая шинель».
Румын пока что выпустили, по протесту всех послов, но обещают арестовать румынского короля (?).
После обеда пришел Ив. Ив. - в полной подавленности и, хотя не холодно, - в шубе. Он эту шубу и дома не снимает. Говорит: «Душа замерзла, я так и хожу».
Пришел Илюша, на этот раз перед своим заседанием, поэтому раньше и с переднего хода.
Положение крайне напряженное. Это чувствуется в каждом слове каждого. Это в воздухе.
Эсеры готовят бой (с провалом в конце, думаю). Завтра в 12 ч. должно открыться Учредительное Собрание. К этому времени подготовлена манифестация, члены У<чредительного> С<обрания> надеются вместе с ней «влиться» в Таврический Дворец, но... напрасно, ибо готовят свое и большевики: уже издали запрещение полкам и всем «верным» идти на манифестацию, латышам же и вызванным специально матросам (более тысячи) - повелели оцепить район Таврического Дворца и никого не подпускать. Однако членам дозволено будет войти - только им. Не совсем понятно, почему не переарестовали еще большее количество эсеров? Может быть, сегодня ночью...
Приготовили уже свою декларацию, с объявлением России «советской» республикой и с открытым заявлением, что если Учредительное Собрание этой декларации не примет и всех «декретов» вместе с их властью не утвердит, - то будет немедля разогнано.
Если же утвердит, то не будет разогнано «штыками», а тихо, за ненадобностью, распущено.
На это с той же открытостью эсеры (сам Чернов) объявляют, что будут непоколебимо отстаивать лозунг «Вся власть Учредительному Собранию».
Благодаря слишком очевидной разрухе, голоду (на окраинах что-то вроде хлебных бунтов, сегодня на рынке волынцы подрались с красногвардейцами), благодаря холоду, остановке трамваев (нахозяйничали), наконец, благодаря весьма скверному положению мирных переговоров (немцы перестают церемониться, прервали их на 10 дней) - настроение, если не глупого гарнизона, то рабочих - не «крепкое», а скорее мерцающее. Не могу решить, слишком ли «рано» откроется завтрашнее Учредительное Собрание, или слишком «поздно» - только чувствуется, что не в надлежащую «пору» (опять как все у нас!). И весьма неизвестно, как обернется...
Конечно, Илюша прав, и у большевиков покоя нет. Они, как больные звери, - особенно озлоблены. И на все готовы.
Был Илюша опять с «бумажками». Кое-где прибавить, кое-где убавить, кое-что иначе сказать... Будет ли еще у них большинство? Эсдеков почти нет. Кадеты переарестованы.
К манифестации, будто бы, примкнут и офицеры, переодетые, но вооруженные. Это чепуха и не имеет значения. Еще больший вздор, что, по выкликам «Правды», приехали «специальные контрреволюционеры», даже будто бы Филоненко и чуть не Савинков. Ну, а без крови завтрашнему дню все-таки не обойтись...
Никакой победы над большевиками завтра не будет же. Но если бы хоть надлом..? Да, от надлома они могут освирепеть последним зверством...
Побежденные в Ростове матросы - освирепели в Севастополе. Уже растерзали там сотни офицеров.
Душа в тисках. Сжата болью, все нарастающей. Господи!.. и нет слов. Какие-то черные волны кругом, и тысячи пар глаз страдающих оттуда смотрят, и это лишь я столько вижу, а ведь их не столько, - все, все?..
Не хочу я больше писать. Не могу я больше ничего сказать. И знать-то дальше я уже ничего почти не желаю.
Завтра будет... ожиданно-скверное, с той примесью роскоши ужасного, которая неожиданна для воображения и свойственна только действительности
Александр Блок, 37 лет, Петроград:
4 января.
О чем вчера говорил Есенин (у меня).
Кольцов - старший брат (его уж очень вымуштровали, Белинский не давал свободы), Клюев - средний - «и так и сяк» (изограф, слова собирает), а я младший (слова дороги - только «проткнутые яйца»).
Я выплевываю Причастие (не из кощунства, а не хочу страдания, смирения, сораспятия).
(Интеллигент) - как птица в клетке; к нему протягивается рука здоровая, жилистая (народ); он бьется, кричит от страха. А его возьмут… и выпустят (жест наверх; вообще - напев А. Белого - при чтении стихов и в жестах, и в разговоре).
Вы - западник.
Щит между людьми. Революция должна снять эти щиты. Я не чувствую щита между нами.
Из богатой старообрядческой крестьянской семьи рязанец. Клюев в молодости жил в Рязанской губернии несколько лет.
Старообрядчество связано с текучими сектами (и с хлыстовством). Отсюда - о творчестве (опять ответ на мои мысли - о потоке). Ненависть к православию. Старообрядчество московских купцов - не настоящее, застывшее.
Никогда не нуждался.
Есть всякие (хулиганы), но нельзя в них винить народ.
Люба: «Народ талантливый, но жулик».
Разрушают (церкви, Кремль, которого Есенину не жалко) только из озорства. Я спросил, нет ли таких, которые разрушают во имя высших ценностей. Он говорит, что нет (т. е. моя мысль тут впереди?).
Как разрушают статуи (голая женщина) и как легко от этого отговорить почти всякого (как детей от озорства).
Клюев - черносотенный (как Ремизов). Это - не творчество, а подражание (природе, а нужно, чтобы творчество было природой; но слово - не предмет и не дерево; это - другая природа; тут мы общими силами выяснили).
[Ремизов (по словам Разумника) не может слышать о Клюеве - за его революционность.]
Есенин теперь женат. Привыкает к собственности. Служить не хочет (мешает свободе).
Образ творчества: схватить, прокусить.
Налимы, видя отражение луны на льду, присасываются ко льду снизу и сосут: прососали, а луна убежала на небо. Налиму выплеснуться до луны.
Жадный окунь с плотной: плотва во рту больше его ростом, он не может проглотить, она уж его тащит за собой, не он ее.
Михаил Пришвин, 44 года, Петроград (под арестом):
4 января.
Вчера выпущен продовольственный диктатор - бухгалтер Государственного банка Писарский. Сегодня продовольствие несколько расстроилось. Сельский учитель, вывезенный из недр Псковской губернии за отказ сдать дела школы, называется у нас «профессор».
Лучшие представители 70-титысячной организации служилой интеллигенции Петербурга, которые называются у большевиков «саботажники».
Порядок (конституция) нашей камеры был выработан товарищем министра Бородаевским и прочно держится до сих пор.
Рассказ очевидца при выборах в Учредительное Собрание. Старушка говорила:
- Я за церковь и за Бога, а то умрешь, и, как собаку, закопают на Марсовом поле.
Тот, который сидит за низенькой ширмой парашки, тихо разговаривает с тем, который возле ширмы умывается:
- Мне сорок один год - черт знает что, опять студенческие времена переживаю!
Сидящий возле за чаем член Учредительного Собрания услыхал это и отозвался:
- Я считаю: совершенно то же самое, точь-в-точь.
- А помните цветы?
- Так это же не в студенческие годы - это принесли нам, когда нас арестовали накануне разгона Государственной Думы. Да, помните, как вошли, и Чернов сказал: здесь член Гос. Думы - неприкосновенен! Дверь заперли, а Чернов выскочил в окно.
Владимир Владимирович Буш, приват-доцент - словесник, Михаил Иванович Успенский.
- Как поживаете - привыкли?
- Да, обострожился.
Чужие мысли.
Музыкант: мир заключенный и тот мир, который в движении; музыка нам открывает тот мир в движении, тот мир свыше.
- Туда отдает свое лучшее мать, ухаживая за ребенком, - сказал окружной инспектор Народных училищ.
Энтомолог сказал:
- Я пятнадцать лет работаю над изучением жизни насекомых, и вот вам пример: оса укалывает кузнечика так, что остается жив, но не движется, и кладет на него личинку. Вот, когда личинка выходит, она получает себе пищу. Она не сознает, а делает, значит, получает свыше указание. Так движется мир, подчиняясь высшему. Другие силы, напротив, идут от себя, от эгоизма, и эта сила разрушительна.
Когда нас из редакции перевезли в тюрьму, то нас встретила в настроении заключенных повышенная уверенность, что большевистский строй рушится. А мы ничего не знали...
Получаемые сведения и постепенный рост нашего настроения от чувства личной угнетенности...
Из Красного Креста нам принесли хорошие щи и по котлете - мы очень обрадовались. И вдруг староста объявил: принесли еще по второй котлете. Тогда радость была безмерной.
- Если так будет, то я отъемся здесь, и когда выйду на волю, то скажу: я пострадал!
- А если не выйдете?
- Тогда ничего: пропаду за спасибо!
И потом мы говорили долго, что вся Россия, собственно, и живет за спасибо.
Приходили с утешением: завтра (Учредительное Собрание) все двери отворятся. А потихоньку некоторым избранным сказали, что дела плохи, бой будет.
Успенский схватился за голову: дурак я, дурак! как обманулся, а ведь считался человеком неглупым (это он о народе русском).
С-й смотрит с французской точки зрения (Китай - Россия) и упорный пессимист.
Продовольственный диктатор, бухгалтер Государственного банка - тихий, с улыбочкой, всегда за делом, на вид лет 40, а так лет 60. У решетки показался арестант и просит хлеба. Не спросив Д., Ф. берет кусок и хочет дать. Д. его останавливает:
- У нас нет хлеба.
- Я не могу, не могу, я остаюсь сам, но я дам!
И дает. Д. отходит к окну и, оставшись минуту с собой, с прежней улыбочкой объясняет Ф.:
- Так нельзя!
(Внешне правдивая и внутренне ложная и совершенно пустая эгоистичная сущность Ф.)
В. М. Чернов ни при чем и, верно, всегда сидит за компанию.
Александр Бенуа, художник, 47 лет, Петроград:
Четверг. Снова принялся читать газеты и... расстраиваюсь. Однако записывать впечатления не хочу.
Назавтра, в связи с открытием Учредительного Собрания, ожидаются всякие ужасы. Днем побывал у Н.Ф.Обер. Бедняжка ничего не знала о ревизии сейфов и пропустила свой черед. Все ее крохи лежат во «Взаимном кредите», и их могли конфисковать. Кроме того, у нее еще одно горе: ее покинула ее Поля, миловидная и разбитная девчонка, которую они привезли с собой из Курска и которую здесь совсем закрутили столь процветающие в нашем пире во время чумы «болтанцы». По всей Зелениной улице густые и длиннейшие хвосты ожидающих выдачи керосина у двух складов «Метеора». Гул, крики, смех, грубые шутки. Много жалких старичков и старушек, но много и молоденьких барышень, даже гимназистов. - Шагать приходится по горам частью утоптанного снега.
После обеда наконец появился у нас «товарищ» художник Штернберг - новое, пожаловавшее из Парижа доверенное лицо Луначарского - «начальственные функции» которого, однако, пока вовсе не выяснены. Несмотря на очень общипанный вид, он держится довольно начальственно, почти величественно. Его живописная специальность - «реалистический натюрморт». В парижском Салоне он выставил какие-то «Селедки». С виду маленький, серый, очень типичный еврей. Говорит с сильным жаргонным акцентом и охотно съезжает на французский, тоже сильно жаргонистого привкуса... Он оставался недолго, не более десяти минут, он и приехал только для того, чтоб извиниться, - его-де «внизу ждут». Мне показалось, что его, скорее, смутило довольно многочисленное общество, которое он застал у нас: Стип, Эрнст, Б.Попов, Бушей и все наши. На меня он произвел, скорее, жалкое впечатление, на остальных - определенно противное. В нем есть что-то от диккенсовского Урии Типа. После обеда всей компанией рассматривали итальянские гравюры XVI в. и под мою и Акицыну музыку плясали. Атя с Эрнстом великолепно танцуют. Мило грациозен Бушенчик в имитациях балетных танцоров. Даже я прошелся несколько раз мазуркой со своей обожаемой под собственное пение. Все это, главным образом, чтоб побороть холод.
Юрий Готье, историк, академик, 44 года, директор Румянцевского музея, москва:
Опять слухи об уничтожении государственных займов: что повлечет это за собою - обнищание людей, не способных к работе или отвыкших от нее, но большей частью людей скорее цивилизованных; «буржуазия» дала более всего для займа свободы, теперь она должна платиться и за то, что у нее были кое-какие деньги, и за то, что у нее были все же кое-какие зародыши сознательного патриотизма. Какова будет участь всех, кто свое состояние поместил в так называемых спокойных бумагах? Надо думать, что все это опять-таки временные явления, но каков будет поворот, который нас потянет вон из бездны, в которую мы падаем все ниже; и каковы будут наши остатки в тот момент, когда придет этот поворот? А наряду с этим постоянные настойчивые слухи о скупке русского достояния: англичане, американцы, немцы скупают земли, заводы, банки, и когда Россия избавится от большевического кошмара, она очутится во власти иностранцев. Все эти дни я был занят выуживанием вещей из стального ящика; пока что не удалось; сомневаюсь, чтобы вообще удалось и впредь; но это дало мне возможность посетить банк - нет ничего ужаснее пустого покинутого банка, в котором хозяйничают бывшие солдаты. В Музее выдали квартирные; даже удивительно; пока придирок никаких. В Бресте немцы отодрали наших «делегатов» за воззвание товарища Крыленко и воспользовались им, чтобы быть с Россией еще более жестокими, а товарищи бывшие солдаты так и валят домой. Глупость русского народа, самая отъявленная неприкрытая глупость, которой пользуются изменники и негодяи, - вот то, что в действительности оказалось на месте пресловутого здравого смысла русского народа. Сегодня опять не вышли газеты. Товарищи их арестовали, вероятно, из-за завтрашнего дня: в Москве на заборах и стенах висят рядом приказ Совета рабочих депутатов, запрещающий демонстрации 5-го за всенародный кабак, и прокламация, призывающая всех на улицу в этот день; ждут пальбы. Что будет на самом деле? И если кровь прольется, то за что она прольется: за химеру, за отвлеченное понятие Учредительного Собрания, за утопию, выдуманную русскими доктринерами.