19 декабря. Евгений Евтушенко
стихи разных лет.
***
Г. Мазурину
Я на сырой земле лежу
в обнимочку с лопатою.
Во рту травинку я держу,
травинку кисловатую.
Такой проклятый грунт копать -
лопата поломается,
и очень хочется мне спать,
а спать не полагается.
«Что,
не стоится на ногах?
Взгляните на голубчика!» -
хохочет девка в сапогах
и в маечке голубенькой.
Заводит песню, на беду,
певучую-певучую:
«Когда я милого найду,
уж я его помучаю».
Лопатой сизою сверкнет,
сережками побрякает
и вдруг такое завернет,
что даже парни крякают.
Смеются все:
«Ну и змея!
Ну, Анька,
и сморозила!»
И знаю разве только я
да звезды и смородина,
как, в лес ночной со мной входя,
в смородинники пряные,
траву
руками
разводя,
идет она, что пьяная.
Как, неумела и слаба,
роняя руки смуглые,
мне говорит она слова
красивые и смутные.
19 декабря 1956
***
В строке, отливающей сталью,
холодная скрыта игра.
Я выше поэзии ставлю
сражение зла и добра.
Поэзия - как неживая,
когда равнодушным пером
добро она злом называет,
а зло называет добром.
Бесчувствие - это увечье,
строке доверяю, когда
лицо у нее человечье:
из радости, гнева, стыда.
В строке хороша недомолвка,
но не трусоватый намек,
а кровью строка не намокла -
престиж у поэта подмок.
Я видел эпох столкновенье,
руками разламывал зло,
и это - мое становленье,
а прочее все - ремесло.
Какая забота мне, право,
что чей-нибудь слух услажден.
Добро победит - я оправдан,
а зло победит - осужден.
Но есть и такое мошенство
при литературном дворе,
похожее на двоеженство:
жениться на зле и добре.
Не вырастет гений из хлюста.
Еще никогда не была
победа большого искусства
хоть малой победою зла.
17-19 декабря 1976
МОСКВА - ИВАНОВО
Ехал-ехал я в Иваново
и не мог всю ночь уснуть,
вроде гостя полузваного
и незваного чуть-чуть.
Ехал я в нескором поезде,
где зажали, как в тиски,
апельсины микропористые -
фрукты матушки-Москвы.
Вместе с храпами и хрипами
проплывали сквозь леса
порошок стиральный импортный
и, конечно, колбаса.
Люди спали как убитые
в синих отсветах луны,
и, с таким трудом добытые,
их укачивали сны.
А какие сны их нянчили
вдоль поющих проводов,
знают разве только наволочки
наших русских поездов.
И, бешенные по ценности,
как вагоны тишины,
были к поезду подцеплены
сразу всей России сны.
Нас в купе дремало четверо.
Как нам дальше было жить?
Что нам было предначертано -
кто бы мог предположить?..
Шел наш поезд сквозь накрапыванье,
ночь лучами прожигал,
и к своей груди, похрапывая,
каждый что-то прижимал.
Прижимала к сердцу бабушка
сверток ценный, где была
с растворимым кофе баночка.
Чутко бабушка спала.
Прижимал командированный,
истерзав свою постель,
важный мусор, замурованный
в замордованный портфель.
И камвольщица грудастая,
носом тоненько свистя,
прижимала государственно
свое личное дитя.
И такую всю родимую,
хоть ей в ноги упади,
я Россию серединную
прижимал к своей груди.
С революциями, войнами,
с пеплом сел и городов,
с нескончаемыми воями
русских вьюг и русских вдов.
Самого себя я спрашивал
под гудки и провода:
«Мы узнали столько страшного -
может, хватит навсегда?»
И еще мной было спрошено:
«Мы за столько горьких лет
заслужили жизнь хорошую?
Заслужили или нет?»
И, всем русским нашим опытом
перекошен, изнурен,
наборматывал, нашептывал,
наскрипывал вагон:
«То, что чудится, не сбудется
за первым же мостом.
Что не сбудется - забудется
Под березовым крестом».
Больница МПС, 19 декабря 1976.
***
Г. Мазурину
Я на сырой земле лежу
в обнимочку с лопатою.
Во рту травинку я держу,
травинку кисловатую.
Такой проклятый грунт копать -
лопата поломается,
и очень хочется мне спать,
а спать не полагается.
«Что,
не стоится на ногах?
Взгляните на голубчика!» -
хохочет девка в сапогах
и в маечке голубенькой.
Заводит песню, на беду,
певучую-певучую:
«Когда я милого найду,
уж я его помучаю».
Лопатой сизою сверкнет,
сережками побрякает
и вдруг такое завернет,
что даже парни крякают.
Смеются все:
«Ну и змея!
Ну, Анька,
и сморозила!»
И знаю разве только я
да звезды и смородина,
как, в лес ночной со мной входя,
в смородинники пряные,
траву
руками
разводя,
идет она, что пьяная.
Как, неумела и слаба,
роняя руки смуглые,
мне говорит она слова
красивые и смутные.
19 декабря 1956
***
В строке, отливающей сталью,
холодная скрыта игра.
Я выше поэзии ставлю
сражение зла и добра.
Поэзия - как неживая,
когда равнодушным пером
добро она злом называет,
а зло называет добром.
Бесчувствие - это увечье,
строке доверяю, когда
лицо у нее человечье:
из радости, гнева, стыда.
В строке хороша недомолвка,
но не трусоватый намек,
а кровью строка не намокла -
престиж у поэта подмок.
Я видел эпох столкновенье,
руками разламывал зло,
и это - мое становленье,
а прочее все - ремесло.
Какая забота мне, право,
что чей-нибудь слух услажден.
Добро победит - я оправдан,
а зло победит - осужден.
Но есть и такое мошенство
при литературном дворе,
похожее на двоеженство:
жениться на зле и добре.
Не вырастет гений из хлюста.
Еще никогда не была
победа большого искусства
хоть малой победою зла.
17-19 декабря 1976
МОСКВА - ИВАНОВО
Ехал-ехал я в Иваново
и не мог всю ночь уснуть,
вроде гостя полузваного
и незваного чуть-чуть.
Ехал я в нескором поезде,
где зажали, как в тиски,
апельсины микропористые -
фрукты матушки-Москвы.
Вместе с храпами и хрипами
проплывали сквозь леса
порошок стиральный импортный
и, конечно, колбаса.
Люди спали как убитые
в синих отсветах луны,
и, с таким трудом добытые,
их укачивали сны.
А какие сны их нянчили
вдоль поющих проводов,
знают разве только наволочки
наших русских поездов.
И, бешенные по ценности,
как вагоны тишины,
были к поезду подцеплены
сразу всей России сны.
Нас в купе дремало четверо.
Как нам дальше было жить?
Что нам было предначертано -
кто бы мог предположить?..
Шел наш поезд сквозь накрапыванье,
ночь лучами прожигал,
и к своей груди, похрапывая,
каждый что-то прижимал.
Прижимала к сердцу бабушка
сверток ценный, где была
с растворимым кофе баночка.
Чутко бабушка спала.
Прижимал командированный,
истерзав свою постель,
важный мусор, замурованный
в замордованный портфель.
И камвольщица грудастая,
носом тоненько свистя,
прижимала государственно
свое личное дитя.
И такую всю родимую,
хоть ей в ноги упади,
я Россию серединную
прижимал к своей груди.
С революциями, войнами,
с пеплом сел и городов,
с нескончаемыми воями
русских вьюг и русских вдов.
Самого себя я спрашивал
под гудки и провода:
«Мы узнали столько страшного -
может, хватит навсегда?»
И еще мной было спрошено:
«Мы за столько горьких лет
заслужили жизнь хорошую?
Заслужили или нет?»
И, всем русским нашим опытом
перекошен, изнурен,
наборматывал, нашептывал,
наскрипывал вагон:
«То, что чудится, не сбудется
за первым же мостом.
Что не сбудется - забудется
Под березовым крестом».
Больница МПС, 19 декабря 1976.