4 ноября 1917-го
в дневниках
Зинаида Гиппиус, поэт, 47 лет, Петроград
Суббота. Все то же. Писать противно. Газеты - ложь сплошная. Впрочем: расстрелянная Москва покорилась большевикам.
Столицы взяты вражескими - и варварскими - войсками. Бежать некуда. Родины нет.
Алексей Ремизов, писатель, 40 лет, Петроград:
4. XI. Вчера при получении известия о сожжении Вас[илия] Блаженного] и разрушении Успенск[ого] Соб[ора] Ф[едор] И[ванович] плакал, говоря по телеф[ону]. «Что же это такое сделали?» А еще не верю, что так бесповоротно.
И еще успокаиваю себя: если и останутся развалины, они будут святее неразрушенного, только бы осталось что-нибудь.
Кое-кто заговаривает о бегстве из Петербурга: позавчера Пришвин, вчера Замятин. Впечатление тяжелое.
Юрий Готье, историк, академик, 44 года, директор Румянцевского музея, Москва:
Утро. В 2 часа ночи на 3-е зашел Володя Репман и сказал, что заключен мир между обеими враждующими сторонами; в сущности это был не мир, а сдача так называемых «правительственных войск» на капитуляцию, а вместе с ними и всего эсерского комитета общественной безопасности - царство ему небесное! Но обидно жаль всех молодых жизней, безвозвратно и преступно загубленных. Дело и на этот раз было решено военной силой или теми вооруженными бандами, которые носят солдатские костюмы. За кем сила оружия, за тем и власть. Маниловы последних месяцев не могли этого понять. Днем ходил в Музей; там все цело; затем в Мертвый переулок; на улицах хмуро по погоде, хмуро у меня на душе; поэтому, вероятно, и толпы зевак кажутся хмурыми; тупые лица, тупые, иногда злорадные, редко сожалеющие замечания. Известия извне смутные, но очень печальные; западный фронт бежит; немцы в Або; в Петрограде, говорят, государственные учреждения все еще не работают; в газетах, которые продавались на улицах, - только эсерские вопли, прикрытые фиговыми листьями, и победные клики большевиков . По сумме пережитых ужасов прошлая неделя оставляет за собой далеко все, бывшее до сих пор. Вечером организовывали усиленную охрану дома. Ночь прошла спокойно.
Иван Бунин, 47 лет, Москва:
Вчера не мог писать, один из самых страшных дней всей моей жизни. Да, позавчера был подписан в пять часов «Мирный договор». Вчера часов в одиннадцать узнал, что большевики отбирают оружием юнкеров. Пришли Юлий, Коля. Вломились молодые солдаты с винтовками в наш вестибюль - требовать оружие. Всем существом понял, что такое вступление скота и зверя победителя в город. «Вобче, безусловно!» Три раза приходили, вели себя нагло. Выйдя на улицу после этого отсиживания в крепости - страшное чувство свободы (идти) и рабства. Лица хамов, сразу заполнивших Москву, потрясающе скотски и мерзки. День темный, грязный. Москва мерзка как никогда. Ходил по переулкам возле Арбата. Разбитые стекла и т.д. Назад, по Поварской - автомобиль взял белый гроб из госпиталя против нас.
Заснул около семи утра. Сильно плакал. Восемь месяцев страха, рабства, унижений, оскорблений! Этот день венец всего! Разгромили людоеды Москву!
Нынче встал в одиннадцать. Были Юлий, Митя, Коля, пошли в книгоиздательство. Заперто, Богданов у Никитских ворот <нрзб>. Цинизм!!
Вечером был у Пушешниковых. Купил «Новую жизнь» несколько номеров. Сейчас читал номер от 3-го. О негодяи! Как изменили тон! Громят большевиков. Луначарский мерзавец. Достигнуто «Соглашение» <нрзб.>. Женский батальон в Петербурге насиловали. Из Москвы бегут юнкера, публика. И - «Соглашение»!
Командующий войсками Московского округа - солдат Муралов. Комиссар театров - Е.К.Малиновская. Старк тоже комиссар. О, Боже! Вишневский из Малого театра говорил, как запаскудили Малый театр. Разгромлен, разграблен Зимний дворец. Из Москвы бегут - говорят о «Варфоломеевской ночи». Восемь месяцев!
Софья Толстая, вдова Льва Толстого, 73 года, Ясная Поляна:
Приходили прощаться капитан Лызлов и еще один офицер. Ушла сегодня кавалерия, завтра уходят сто солдат пехоты. Все страшнее жизнь в деревне, а деваться больше некуда.
Владимир Короленко, псатель, академик, 64 года, Полтава, Украина:
Порхает с утра первый снег. Осень долго щадила бедных людей. Теперь насупилась, пошли несколько дней дожди, постояла слякоть. Теперь среди моросившего с утра дождя запорхали белые хлопья...
Приехала Маруся Лошкарева, возвращаясь из Джанхота в Москву. До Москвы теперь не добраться. Трое суток не спала. Ехала во втором классе ужасно. В Харькове трудно было попасть в вагон. Села в третий класс с солдатами. Рассказывает о «товарищах» солдатах с удовольствием. Прежде всего, помогли отделаться от какого-то железнодорожного контролера, который захотел обревизовать ее чемоданчик. - Может, провизия? - Там действительно была провизия, которую Маруся везет в голодную Москву. Провизия в небольшом ручном чемоданчике! Теперь это служит отличным поводом для придирок и для взяток.
Солдаты приняли участие. - Дайте ему. - Маруся дает рубль.
- Как Вы можете предлагать мне?..
- Дайте носильщику, - советует один солдат, - он передаст. - И тут же солдаты берут вещи без осмотра и несут в вагон. Она дает еще 3 рубля, и дело кончается.
Те же солдаты помогли ей в Полтаве вынести вещи и усадили ее на извозчика. Она вспоминает об этой части пути с удовольствием. На ней была «буржуазная шляпка» и во всю дорогу в вагоне, битком набитом солдатами, - ни одной грубости...
А в это же время я получил письмо от железнодорожного служащего из Бендер: каждый день, отправляясь на службу, он прощается с семьей, как на смерть. Насилия и грабежи со стороны... опять-таки солдат. Близ станции - виноградники. При остановке поездов солдаты кидались туда и для скорости рвали виноград с плетьми! Автор письма пишет с отчаянием, что же ему думать о такой «свободе»?
Это - анархия. Общественных задерживательных центров нет. Где хорошие люди солдаты - они защитят от притеснения железнодорожника, где плохие, там никто их не удержит от насилий над теми же железнодорожниками, честно исполняющими свой долг. Общество распадается на элементы без общественной связи.
Я написал статью «Прежде и теперь», где по возможности с усмешкой говорю о цензоре Городецком и полтавской цензуре. Она пока не пошла: «Вестником» овладели украинцы и... при «Вестнике» «тышком-нышком», тайно от Кости, разослали партийное воззвание с восхвалением своей партии и в ущерб другим. Костя узнал об этом уже после того, как эта гадость совершилась («Вестник» издается на средства официального учреждения). После этого мы решили взять мою статью. Солидарность с этими господами невозможна. Сделал это Андриевский при благосклонном участии официального редактора Щербакивського. Я как-то написал статью «Побольше честности!». Да, прежде всего, недостает простой элементарно гражданской честности. И это определяет многое в нашей революции...
Зинаида Гиппиус, поэт, 47 лет, Петроград
Суббота. Все то же. Писать противно. Газеты - ложь сплошная. Впрочем: расстрелянная Москва покорилась большевикам.
Столицы взяты вражескими - и варварскими - войсками. Бежать некуда. Родины нет.
Алексей Ремизов, писатель, 40 лет, Петроград:
4. XI. Вчера при получении известия о сожжении Вас[илия] Блаженного] и разрушении Успенск[ого] Соб[ора] Ф[едор] И[ванович] плакал, говоря по телеф[ону]. «Что же это такое сделали?» А еще не верю, что так бесповоротно.
И еще успокаиваю себя: если и останутся развалины, они будут святее неразрушенного, только бы осталось что-нибудь.
Кое-кто заговаривает о бегстве из Петербурга: позавчера Пришвин, вчера Замятин. Впечатление тяжелое.
Юрий Готье, историк, академик, 44 года, директор Румянцевского музея, Москва:
Утро. В 2 часа ночи на 3-е зашел Володя Репман и сказал, что заключен мир между обеими враждующими сторонами; в сущности это был не мир, а сдача так называемых «правительственных войск» на капитуляцию, а вместе с ними и всего эсерского комитета общественной безопасности - царство ему небесное! Но обидно жаль всех молодых жизней, безвозвратно и преступно загубленных. Дело и на этот раз было решено военной силой или теми вооруженными бандами, которые носят солдатские костюмы. За кем сила оружия, за тем и власть. Маниловы последних месяцев не могли этого понять. Днем ходил в Музей; там все цело; затем в Мертвый переулок; на улицах хмуро по погоде, хмуро у меня на душе; поэтому, вероятно, и толпы зевак кажутся хмурыми; тупые лица, тупые, иногда злорадные, редко сожалеющие замечания. Известия извне смутные, но очень печальные; западный фронт бежит; немцы в Або; в Петрограде, говорят, государственные учреждения все еще не работают; в газетах, которые продавались на улицах, - только эсерские вопли, прикрытые фиговыми листьями, и победные клики большевиков . По сумме пережитых ужасов прошлая неделя оставляет за собой далеко все, бывшее до сих пор. Вечером организовывали усиленную охрану дома. Ночь прошла спокойно.
Иван Бунин, 47 лет, Москва:
Вчера не мог писать, один из самых страшных дней всей моей жизни. Да, позавчера был подписан в пять часов «Мирный договор». Вчера часов в одиннадцать узнал, что большевики отбирают оружием юнкеров. Пришли Юлий, Коля. Вломились молодые солдаты с винтовками в наш вестибюль - требовать оружие. Всем существом понял, что такое вступление скота и зверя победителя в город. «Вобче, безусловно!» Три раза приходили, вели себя нагло. Выйдя на улицу после этого отсиживания в крепости - страшное чувство свободы (идти) и рабства. Лица хамов, сразу заполнивших Москву, потрясающе скотски и мерзки. День темный, грязный. Москва мерзка как никогда. Ходил по переулкам возле Арбата. Разбитые стекла и т.д. Назад, по Поварской - автомобиль взял белый гроб из госпиталя против нас.
Заснул около семи утра. Сильно плакал. Восемь месяцев страха, рабства, унижений, оскорблений! Этот день венец всего! Разгромили людоеды Москву!
Нынче встал в одиннадцать. Были Юлий, Митя, Коля, пошли в книгоиздательство. Заперто, Богданов у Никитских ворот <нрзб>. Цинизм!!
Вечером был у Пушешниковых. Купил «Новую жизнь» несколько номеров. Сейчас читал номер от 3-го. О негодяи! Как изменили тон! Громят большевиков. Луначарский мерзавец. Достигнуто «Соглашение» <нрзб.>. Женский батальон в Петербурге насиловали. Из Москвы бегут юнкера, публика. И - «Соглашение»!
Командующий войсками Московского округа - солдат Муралов. Комиссар театров - Е.К.Малиновская. Старк тоже комиссар. О, Боже! Вишневский из Малого театра говорил, как запаскудили Малый театр. Разгромлен, разграблен Зимний дворец. Из Москвы бегут - говорят о «Варфоломеевской ночи». Восемь месяцев!
Софья Толстая, вдова Льва Толстого, 73 года, Ясная Поляна:
Приходили прощаться капитан Лызлов и еще один офицер. Ушла сегодня кавалерия, завтра уходят сто солдат пехоты. Все страшнее жизнь в деревне, а деваться больше некуда.
Владимир Короленко, псатель, академик, 64 года, Полтава, Украина:
Порхает с утра первый снег. Осень долго щадила бедных людей. Теперь насупилась, пошли несколько дней дожди, постояла слякоть. Теперь среди моросившего с утра дождя запорхали белые хлопья...
Приехала Маруся Лошкарева, возвращаясь из Джанхота в Москву. До Москвы теперь не добраться. Трое суток не спала. Ехала во втором классе ужасно. В Харькове трудно было попасть в вагон. Села в третий класс с солдатами. Рассказывает о «товарищах» солдатах с удовольствием. Прежде всего, помогли отделаться от какого-то железнодорожного контролера, который захотел обревизовать ее чемоданчик. - Может, провизия? - Там действительно была провизия, которую Маруся везет в голодную Москву. Провизия в небольшом ручном чемоданчике! Теперь это служит отличным поводом для придирок и для взяток.
Солдаты приняли участие. - Дайте ему. - Маруся дает рубль.
- Как Вы можете предлагать мне?..
- Дайте носильщику, - советует один солдат, - он передаст. - И тут же солдаты берут вещи без осмотра и несут в вагон. Она дает еще 3 рубля, и дело кончается.
Те же солдаты помогли ей в Полтаве вынести вещи и усадили ее на извозчика. Она вспоминает об этой части пути с удовольствием. На ней была «буржуазная шляпка» и во всю дорогу в вагоне, битком набитом солдатами, - ни одной грубости...
А в это же время я получил письмо от железнодорожного служащего из Бендер: каждый день, отправляясь на службу, он прощается с семьей, как на смерть. Насилия и грабежи со стороны... опять-таки солдат. Близ станции - виноградники. При остановке поездов солдаты кидались туда и для скорости рвали виноград с плетьми! Автор письма пишет с отчаянием, что же ему думать о такой «свободе»?
Это - анархия. Общественных задерживательных центров нет. Где хорошие люди солдаты - они защитят от притеснения железнодорожника, где плохие, там никто их не удержит от насилий над теми же железнодорожниками, честно исполняющими свой долг. Общество распадается на элементы без общественной связи.
Я написал статью «Прежде и теперь», где по возможности с усмешкой говорю о цензоре Городецком и полтавской цензуре. Она пока не пошла: «Вестником» овладели украинцы и... при «Вестнике» «тышком-нышком», тайно от Кости, разослали партийное воззвание с восхвалением своей партии и в ущерб другим. Костя узнал об этом уже после того, как эта гадость совершилась («Вестник» издается на средства официального учреждения). После этого мы решили взять мою статью. Солидарность с этими господами невозможна. Сделал это Андриевский при благосклонном участии официального редактора Щербакивського. Я как-то написал статью «Побольше честности!». Да, прежде всего, недостает простой элементарно гражданской честности. И это определяет многое в нашей революции...