30 октября в дневнике Корнея Чуковского за 1967 год
30 октября. Была вчера в гостях Анна Елизарова - с дочерью, работающей на радио. Дочь сообщила, что радио получило приказ воздерживаться от целодневного прославления 50-летней годовщины, чтобы не прискучить слушателям. По городу ходит анекдот.
- Василий Степанович, почему у вас такие мятые брюки?
- Я боюсь их утюжить.
- Почему?
- Вставлю в штепсель утюг - и вдруг оттуда послышится: да здравствует великая годовщина.
Вообще ежедневное ура приедается даже удмуртам и чукчам.
В Чоботовской школе новый учитель русского языка и словесности. Он внушал детям, что при самодержавии все поэты гибли на дуэли. Никто не умирал своей смертью.
Одна девочка невинно спросила:
- А в советское время почему застрелился Маяковский? И Есенин?
Девочку объявили злодейкой, стали исключать ее из школы, - и она была счастлива, когда ей объявили строгий выговор и опозорили перед всем классом.
Был у меня вчера Рассадин. Впечатление симпатичное. Уговариваю его написать книгу «Булгарин». Он работает над книгой о «Баратынском» и для себя пишет об Осипе Мандельштаме.
Сегодня закончил 2-ую корректуру пятого тома. Ужасно угнетает меня включение туда статейки «Ленин и Некрасов». Все это мои старые мысли, с коими я сейчас не согласен. Нужно будет издать седьмой том, дополнительный:
Жена поэта
Достоевский в Кругу «Современника»
Формалист о Некрасове
Все обзоры 1909-1917
Мы и они
Две души Горького и т. д.
Книга об Ал. Блоке.
Была правнучка Мариночка. Милая девочка. Но окружена преувеличенными восторгами. Каждое ее слово встречается шумно и празднично. Нельзя воспринимать ее языковые завоевания как ее личные победы - все ее сверстники столь же чудесны, но семья восхищается только ею, а не всеми вообще малышами. Такое мне совсем непонятно.
Я хорошо знаю, что эта моя осень - последняя. И не дико ли, что я думаю об этом без грусти! Между тем единственное, что прочно в моем организме - мои вставные зубы. Остальное ветошь и рухлядь. А зубы какие-то бессмертные. Я - приговоренный к смерти - не «смертный», но «смертник» - и знаю, что никто не заменит мне казни - пожизненной каторгой - Напрасно просить: погоди!* - и все же ликую и радуюсь. Неожиданное чувство.
Таня - вся в «Мередите». Завязла в переводе этого труднейшего сочинителя. Я очень сочувствую ей - и при этом знаю, что глаза мои уже не увидят этого перевода в печати*. Также не увидят они напечатанной «Чукоккалы».Неувидят статьи об Ахматовой-в Лениздате-и не увидят будущей весны.
Погода для 30 октября - фантастическая. Распустились на вербе почки вдоль всей дороги на станцию. Третьего дня меня укусила оса - которой давно пора бы на зимние квартиры. Сухость воздуха - крымская. И ни ветерка. Небо синее.
Была у меня Маргар. Ивановна Рудомино. Директор иностранной библиотеки, вернее: Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы. Рассказала о Розенел 'Луначарской, как та выселяла ее из ее квартиры, которую и захватил Луначарский. Она, Рудомино, пришла к Луначарскому: «Разрешите мне еще два дня прожить на прежней квартире. Я не успела уложить вещи». Луначарский любезно:
«Пожалуйста!» Розенель в гневе схватила корзиночку с клубникой - редчайшей ягодой - и швырнула ее в стену.
Изумительна библиотека - настоящий дворец, полный воздуха, цветов, света. Приехала Фурцева:
- Зачем такая пустота. Посмотрите, как тесно в Ленинской библиотеке.
- Василий Степанович, почему у вас такие мятые брюки?
- Я боюсь их утюжить.
- Почему?
- Вставлю в штепсель утюг - и вдруг оттуда послышится: да здравствует великая годовщина.
Вообще ежедневное ура приедается даже удмуртам и чукчам.
В Чоботовской школе новый учитель русского языка и словесности. Он внушал детям, что при самодержавии все поэты гибли на дуэли. Никто не умирал своей смертью.
Одна девочка невинно спросила:
- А в советское время почему застрелился Маяковский? И Есенин?
Девочку объявили злодейкой, стали исключать ее из школы, - и она была счастлива, когда ей объявили строгий выговор и опозорили перед всем классом.
Был у меня вчера Рассадин. Впечатление симпатичное. Уговариваю его написать книгу «Булгарин». Он работает над книгой о «Баратынском» и для себя пишет об Осипе Мандельштаме.
Сегодня закончил 2-ую корректуру пятого тома. Ужасно угнетает меня включение туда статейки «Ленин и Некрасов». Все это мои старые мысли, с коими я сейчас не согласен. Нужно будет издать седьмой том, дополнительный:
Жена поэта
Достоевский в Кругу «Современника»
Формалист о Некрасове
Все обзоры 1909-1917
Мы и они
Две души Горького и т. д.
Книга об Ал. Блоке.
Была правнучка Мариночка. Милая девочка. Но окружена преувеличенными восторгами. Каждое ее слово встречается шумно и празднично. Нельзя воспринимать ее языковые завоевания как ее личные победы - все ее сверстники столь же чудесны, но семья восхищается только ею, а не всеми вообще малышами. Такое мне совсем непонятно.
Я хорошо знаю, что эта моя осень - последняя. И не дико ли, что я думаю об этом без грусти! Между тем единственное, что прочно в моем организме - мои вставные зубы. Остальное ветошь и рухлядь. А зубы какие-то бессмертные. Я - приговоренный к смерти - не «смертный», но «смертник» - и знаю, что никто не заменит мне казни - пожизненной каторгой - Напрасно просить: погоди!* - и все же ликую и радуюсь. Неожиданное чувство.
Таня - вся в «Мередите». Завязла в переводе этого труднейшего сочинителя. Я очень сочувствую ей - и при этом знаю, что глаза мои уже не увидят этого перевода в печати*. Также не увидят они напечатанной «Чукоккалы».Неувидят статьи об Ахматовой-в Лениздате-и не увидят будущей весны.
Погода для 30 октября - фантастическая. Распустились на вербе почки вдоль всей дороги на станцию. Третьего дня меня укусила оса - которой давно пора бы на зимние квартиры. Сухость воздуха - крымская. И ни ветерка. Небо синее.
Была у меня Маргар. Ивановна Рудомино. Директор иностранной библиотеки, вернее: Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы. Рассказала о Розенел 'Луначарской, как та выселяла ее из ее квартиры, которую и захватил Луначарский. Она, Рудомино, пришла к Луначарскому: «Разрешите мне еще два дня прожить на прежней квартире. Я не успела уложить вещи». Луначарский любезно:
«Пожалуйста!» Розенель в гневе схватила корзиночку с клубникой - редчайшей ягодой - и швырнула ее в стену.
Изумительна библиотека - настоящий дворец, полный воздуха, цветов, света. Приехала Фурцева:
- Зачем такая пустота. Посмотрите, как тесно в Ленинской библиотеке.