13 октября 1917-го
в дневниках
Владимир Вернадский, академик, 54 года, чиновник (товарищ министра) Министерства народного просвещения, Петроград:
13.X. Утром В.В. Нордгейм о типогр[афии]. Рабочие не получают прибавок и хотят забастовать. В сущности [надеется], и, м[ожет] б[ыть], несправедливое подымается желание им отвечать решительным отказом.
Наташа (Наташа - жена Вернадского Наталия Егоровна (урожд. Старицкая). Их совместная жизнь продолжалась 55 лет и 5 месяцев, по собственному выражению Вернадского, «душа в душу и мысль в мысль». Письма ученого к жене - своеобразные дневники и самоотчеты - за 1886 - 1892 гг. опубликованы в 2 томах (М., 1988 и 1991).рассказывала о деятельности попечительства. И здесь идет стремление грабежа госуд[арственных] денег: рост чиновничества старого тина: maximum оплаты за формальный труд.
Был И.П. Рачковский о его экспедиции в Уренх[ойский] край. Есть будущее каменному углю, Au, Cu.
Утром принес оконченную карту Курбатов. Ему дал составлять карту ученых учреждений и в[ысших] уч[ебных] зав[едений] всей Азии. Как мало сделано! Еще начатки великого будущего.
Прием отдельных лиц. Поразительное преобладание евреев. Большая настойчивость? Доходят до министра там, где русские махнули рукой?
Совещание товарищей министра. Обсуждение прав польских (и иных) школ с польс[ким] языком. В общем у всех нас взгляд один: равноправие с русскими. Ввиду нежелания некоторых школ брать свидетельства из округов Василенко поручили внести еще раз в ликвид. ком[иссию]. - Попутно по высшей школе. В Моск[овском] унив[ерситете] конфликт служителей принимает безобразную форму: в примирительную комиссию приглашают Совет унив[ерситета] лишь при условии отказа учреждений от исков за убытки и оскорбл[ения] и предвар[ительное] согласие на участие общ[ественных] организаций и групп в ведении унив[ерситетского] хоз[яйства]. Совет ответил отказом, и теперь М. Н. П. осаждают гор[одской] ком[иссар] Григорьев и гор[одской] гол[ова] Руднев для оказания давления. Написал по согл[ашению] в С.С., [Салазкиным] письмо Чаплыгину с просьбой взять посреднич[ество] к заявлениям, что М. Н. П. поддерживает Сов[ет] ун[иверситета] в его позиции. Письмо из-за перлюстрации послал через Новикова оказией!
Кстати, о перлюстрации. Наша телеграмма Науменко о посредничестве сейчас же сделалась известной студентам и создала невозм[ожное] полож [ение]!
Днем заседание с Диатроповым в Гл[авном] в[оенно] -сан[итарном] сов[ете] о зауряд-врачах. Передано дело в факультеты, которые хотели обойти.
Вечером ком[иссия] уч[еных] учр[еждений]. Прошли основы организ[ации] всеросс[ийского] союза уч[еиых] учр[еждений]*.
Историч[еское] общ[ество] - Александра II истории (снасение культ[урной] работы). Решено созвать на 27 совещание о мерах и охране научного издательства.
Вечером читал «Comptes Rendus», Итал[ьянские] романы.
* Проект ассоциации научных учреждений России, составленный акад. Л. А. Шахматовым, первоначально рассматривался МНП в мае 1917 г. В ходе работы над ним он приобрел наименование Союза научных учреждений России, причем авторство этого названия, по-видимому, принадлежало Вернадскому. Проект предусматривал практическую реализацию многократно обсуждавшейся в научной среде мысли о необходимости объединения научных сил России. Предполагалось, что исследовательские коллективы страны (библиотеки, музеи, общества и др.) и отдельные ученые будут сгруппированы по функциональному признаку, образуя союзы гуманитарных, научно- прикладных и т. п. исследований, которые в свою очередь образуют «союз союзов» (нетрудно заметить прямую аналогию с профессиональными союзами интеллигенции, в организации которых многие ученые принимали непосредственное участие), возглавляемый комитетом, председатель которого имеет право непосредственного обращения к председателю Совета Министров. Внутренняя конструкция союза строилась на принципе автономии каждого коллектива или исследователя. В то же время он не подчинялся никаким ведомствам, самостоятельно определяя направления научной политики. О судьбе проекта в послеоктябрьские годы, его соотношении с планом Hapкомпроса по созданию Всероссийской ассоциации научных учреждений см.: Вастракова М. С. Становление советской системы организации науки, 1917- 1922.- М., 1973,-С. 99-108.
Александр Блок, 36 лет, Петроград:
13 октября.
Очень много было.
Сегодня я рецензирую пятую пьесу (Анны Map - «Когда тонут корабли»). (Настоящее).
Было:
Заседание репертуарного комитета (Ге читал «Свыше сил», II).
Два заседания комиссии по реорганизации государственных театров (Набоков и Луначарский; г-н С. Грузенберг).
Много заседаний нашей литературной комиссии по субботам (милый Горнфельд).
Бесчисленные работы в Чрезвычайной следственной комиссии. Пишу отчет. Вчера там виделся с Румановым.
Боря (А. Белый) обедал у нас 9-го октября.
Владимир Палей, поэт, сын Великого князя Павла Александровича и Палей О. В., 20 лет, поручик, Царское село:
13 октября 1917
Мне хочется большими штрихами зарисовать А.Ф. Кони, пока я его еще часто вижу... Боюсь, что и он стоит на извечном пороге и скоро отойдет к бесконечно милым, но невозвратным теням...
Впервые меня повел к нему Д.А. Михайлов. Это было раннею весной 1916 года. Я собирался обратно в полк и хотел перед отъездом поручить моей матери издательство моего первого сборника стихов. Само собой, мне было очень важно и дорого мнение такого авторитета, как А.Ф. Не без трепета душевного вошел я в его кабинет и увидел перед собой сгорбленного приветливого старика, заметно прихрамывающего, с неизменной палкой в руке. Помнится, лицо его поразило меня с первого взгляда. Смуглое, испещренное смуглыми, но, если можно так выразиться, тихими морщинами, оно дышало умом и необыкновенной добротой. Улыбка постоянно блуждала в углах тонких, резко очерченных губ, а светлые глаза горели ласковым огнем; это были глаза ребенка, то, что я больше всего ценю в человеке (on «me parfois chez les autres ce qui nous manqüe à nou ' mêmes! - Мы иногда любим в других то, что в нас самих не хватает (фр.)). Круглая небольшая борода росла из-под бритого подбородка, и так как А.Ф. усов не носил, то в общем очень походил неучтенного Yanhee. Впрочем, его, кажется, за границей не раз принимали за американца. А. Ф внимательно выслушал несколько стихотворений, между прочим «Павловский парк» и «20-е июля 1914» которыми я тогда очень гордился как своими новорожденными детищами... Сделав несколько благосклонных и лестных для меня замечаний он отметил также и то, что ему не нравилось, и добавил, что на моем месте не стал бы печатать, а подождал бы. А.Ф. всячески советовал мне обрабатывать данное мне Господом Богом, что меня подбодрило и успокоило, так как и у меня, подобно всем поэтам, бывали горькие минуты разочарования и сомнения в самом себе. У А.Ф. была привычка говоря закидывать голову слегка назад и смотреть в потолок. Мне это понравилось я любил и люблю людей, так или иначе смотрящих ввысь. Мы постепенно перешли на общелитературные темы и, естественно, заговорили о молодых, не очень известных французских поэтах, произведениями которых А.Ф., видимо, как и я, интересовался. Он тут же продекламировал с небольшим акцентом, но на совершенно правильном французском языке, несколько стихотворении совершенно неизвестного мне автора, крайне оригинального. А.Ф. поразил меня своей огромной памятью и юношеским, столь понятным мне увлечением поэзией. Затем - разговор о моем переводе «Царя Иудейского», и А.Ф. предложил мне перевести прочитанные им стихотворения на русский язык. Но я чувствовал, что автор чересчур оригинален, что стихи его потеряют в переводе всю свою жуткую прелесть и что вообще работа эта еще не по плечу. Я ушел от него счастливый и очарованный его задушевным обликом.
Совета А.Ф. я, как настоящий юнец, не послушался. Впрочем и Д.А. Михайлов, принявший на себя труд корректуры, и моя мать, и все мои друзья подстрекали меня к печатанию сборника. В марте я уехал в полк, чтобы вернуться только в сентябре. В июне я получил корректуру, в августе приехала готовая книга и застала меня в штабе у папа, под аэропланными бомбами. Я был очень горд и даже всплакнул от волнения и радости.
В октябре я вновь уехал на фронт, уже в качестве ординарца при моем отце, потом мы поехали в Киев и оттуда прямо в Крым, куда уже отправились моя мать и мои маленькие сестры Ирина и Наталия. Вернулись мы за три недели до Рождества, а там произошло убийство Распутина, арест и ссылка Дмитрия... Я А.Ф. потерял из виду, изредка сообщаясь с ним письменно: он мне прислал брошюру о К.Р., я ему послал книгу стихов... В начале 1917-го я болел сильной и продолжительной простудой, потом нагрянула Гроза.. И только летом 1917, когда А.Ф. переселился в Павловск на дачу своей давнишней приятельницы, очаровательно-доброй и достойной Е.В. Пономаревой, мне наконец удалось опять его увидеть. Несколько раз в течение этого лета ездил я в Павловск и возвращался каждый раз душевно успокоенным. Сам А.Ф., Е.В. Пономарева, ее племянник и племянница Устиновы - все меня ласкали и заставляли забывать о тяжелой, давящей действительности, похожей на кошмар. На даче было тихо, солнечно и бесконечно-мирно и отрадно. Там же познакомился я и с Mr. Gaylord'oм, директором общества «Маяк» («Маяк» - общество содействия нравственному, умственному и физическому развитию молодых людей. Почетным попечителем общества был принц А.П. Ольденбургский, председателем - И.В. Мещанинов, главным директором-распорядителем - Ф.А. Гейлорд), который прелестно перевел на английский язык несколько моих стихотворений. Само собой, и меня упрашивали декламировать, но я часто уклонялся я всегда ненавидел читать громко свои стихи не очень близким знакомым. А.Ф. рассказывал без конца, черпая из своих книг «На жизненном пути» или просто вспоминая что-нибудь мимолетное, d’inachevé (Незаконченное (фр.)), как сказал бы Козьма Прутков... Так узнал я происхождение «Воскресения» и «Живого трупа», взятых из судебной хроники. Часы летели... А.Ф. ходил в своем вечном сером сюртуке, с круглыми однозапончатыми манишками 60-х годов, в панаме и со своей неизменной палкой. Я так его полюбил, что он стал казаться мне родным и давно-давно знакомым человеком. Я готов был сказать ему многое, чего бы я не сказал священнику... Я знаю, что великий грех-неискренно исповедоваться, но со мной это бывало - и не раз. Очень уж мне несимпатичны современные духовные пастыри, и как я ни старался побороть в себе человеческую слабость губы не выговаривали всего. Homo Sum... Но А.Ф. я был готов все сказать при случае. Он бы понял и простил лучше священника.
Примечание: Анато́лий Фёдорович Ко́ни (28 января (9 февраля) 1844, Санкт-Петербург - 17 сентября 1927, Ленинград) - русский юрист, судья, государственный и общественный деятель, литератор, судебный оратор, действительный тайный советник, член Государственного совета Российской империи (1907-1917). Почётный академик Санкт-Петербургской академии наук по разряду изящной словесности (1900), доктор уголовного права Харьковского университета (1890), профессор Петроградского университета (1918-1922).
Автор произведений «На жизненном пути», «Судебные речи», «Отцы и дети судебной реформы», биографического очерка «Федор Петрович Гааз», многочисленных воспоминаний о коллегах и деятелях российской культуры.
В 1878 году суд присяжных под председательством А. Ф. Кони вынес оправдательный приговор по делу Веры Засулич. Руководил расследованием многих уголовных дел (например, о крушении императорского поезда, о гибели летом 1894 года парохода «Владимир»).
Юрий Готье, историк, академик, 44 года, директор Румянцевского музея, Москва:
13 октября.
Сегодня и вчера - Совещание общественных деятелей, на которое я получил приглашение. Я был на двух заседаниях из 4-х - на общем и на военном; и не был на тех, где обсуждался вопрос об учредительном собрании и вопросы экономические. На первом собрании для меня лично на этом заседании новым было то, что преобладающей нотой была любовь к отечеству, любовь к родине. Кроме того, было провозглашаемо, что не мы контрреволюционеры, а - большевики; третья нота - поход против Керенского. В первый день наиболее интересны были речи Евдокимова, кооператора из раскаявшихся с.-д. или с.-p., который просил не осуждать революционную демократию и вспоминал, как он сам двадцать лет назад пел «Интернационал» в роще около Иваново-Вознесенска; затем интересен знаменитый Федор Боткин [?] - это бывший эмигрант и интеллигент; первое я вывел из его слов, что он с начала войны сражался в рядах французской армии, второе видно по его облику и его речи - он, кроме того, прирожденный оратор. Он, несомненно, кавказец, т. е. русский с примесью грузинской или армянской крови. Еще ярко и с темпераментом говорил кн. Евгений [Трубецкой]. Зато бледны и рассудочны были речи Новгородцева и Кизеветтера: ясная мысль, хорошая речь, а сердца нет. От первого заседания осталось впечатление скорее бодрое. Сегодня - военные вопросы: три оратора из офицерского союза говорили резко и дельно и освещали офицерский вопрос с надлежащей стороны; конечно, центральным моментом были речи Брусилова и Рузского; первый говорил резко по тону, точно рубил, сухо, отчетливо, как сухи и отчетливы черты его лица; Рузский тянет, делает паузы, но видно, что это говорит умный человек; он даже прослезился, говоря о положении армии; впрочем, всплакнул и Брусилов. Они оба говорили, что Америки они не открывают, и для меня они действительно существенно нового не сказали ничего - ясно, что для воссоздания армии надо выгнать из нее политику, восстановить дисциплину, не революционную, а единственную и единую, которая всегда существовала, и вернуть власть командному составу. Но интересно было видеть их и слышать - этих тузов русской армии, за которыми есть положительные деяния и за которыми останется слава.
Будет ли толк от совещания? Кто знает? Говорили о[б] организации союза разных союзов в связи с Московским совещанием. Быть может, это придаст реальную силу общественным деятелям, а без реальной силы все это только один призрак. Однако впечатления уныния я не вынес и во второй день.
Москва вся полна слухами о городской забастовке и о выступлениях большевиков - не то 15, не то 20-го. Что это - испуганная фантазия терроризованного обывателя или что-нибудь действительно готовится?
На войне опять временное затишье; утешают только французы, которые опять одержали частичную, но крупную победу.
Иван Бунин, 47 лет, имение под Ельцом:
13 октября.
Вот-вот выборы в Учредительное собрание. У нас ни единая душа не интересуется этим.
Русский народ взывает к Богу только в горе великом. Сейчас счастлив - где эта религиозность! А в каком жалком положении и как жалко наше духовенство! Слышно ли его в наше, такое ужасное время? Вот церковный собор - кто им интересуется и что он сказал народу? Ах, Мережковские м...!
Понемногу читаю «Леонардо да Винчи» Мережковского. Ужасный «народился» разговор. Длинно, мертво, натащено из книг. Местами недурно, но почем знать, может быть, ворованное! Несносно долбленье одного и того же про характер Леонардо, противно-слащаво, несносно, как он натягивает все на свою идейку - Христос - Антихрист!
«Нигде не видал таких красок - темных и в то же время таких ярких, как драгоценные камни» (стекла в соборе). «Монах откинул куколь с головы».
«Побледневшее на солнце, почти не видное пламя».
«Пахло чадом оливкового масла, тухлыми яйцами, кислым вином, плесенью погребов». «Ненавидящий проницательней любящего» (Леонардо). «У художников подражание друг другу, готовым образцам» (Леонардо). «Для великого содержания нужна великая свобода» (Леонардо).
Quant'é bella giovenezza.
Ma si fugge tuttavia
Chi vuol esser lieto, sia:
Di doman: non c'é certeza {*}.
{Как ни прекрасна юность,
Все же она убегает;
Кто хочет радоваться, пусть радуется,
В завтрашнем дне нет уверенности.
(Перевод с ит. С. Ошерова)}
День темный, позднеосенний, хмурый. Ветер шумит, порою дождь.
Как нежны, выбриты бывают лица итальянских попов! Вечером и ночью ветер, дождь.
Владимир Вернадский, академик, 54 года, чиновник (товарищ министра) Министерства народного просвещения, Петроград:
13.X. Утром В.В. Нордгейм о типогр[афии]. Рабочие не получают прибавок и хотят забастовать. В сущности [надеется], и, м[ожет] б[ыть], несправедливое подымается желание им отвечать решительным отказом.
Наташа (Наташа - жена Вернадского Наталия Егоровна (урожд. Старицкая). Их совместная жизнь продолжалась 55 лет и 5 месяцев, по собственному выражению Вернадского, «душа в душу и мысль в мысль». Письма ученого к жене - своеобразные дневники и самоотчеты - за 1886 - 1892 гг. опубликованы в 2 томах (М., 1988 и 1991).рассказывала о деятельности попечительства. И здесь идет стремление грабежа госуд[арственных] денег: рост чиновничества старого тина: maximum оплаты за формальный труд.
Был И.П. Рачковский о его экспедиции в Уренх[ойский] край. Есть будущее каменному углю, Au, Cu.
Утром принес оконченную карту Курбатов. Ему дал составлять карту ученых учреждений и в[ысших] уч[ебных] зав[едений] всей Азии. Как мало сделано! Еще начатки великого будущего.
Прием отдельных лиц. Поразительное преобладание евреев. Большая настойчивость? Доходят до министра там, где русские махнули рукой?
Совещание товарищей министра. Обсуждение прав польских (и иных) школ с польс[ким] языком. В общем у всех нас взгляд один: равноправие с русскими. Ввиду нежелания некоторых школ брать свидетельства из округов Василенко поручили внести еще раз в ликвид. ком[иссию]. - Попутно по высшей школе. В Моск[овском] унив[ерситете] конфликт служителей принимает безобразную форму: в примирительную комиссию приглашают Совет унив[ерситета] лишь при условии отказа учреждений от исков за убытки и оскорбл[ения] и предвар[ительное] согласие на участие общ[ественных] организаций и групп в ведении унив[ерситетского] хоз[яйства]. Совет ответил отказом, и теперь М. Н. П. осаждают гор[одской] ком[иссар] Григорьев и гор[одской] гол[ова] Руднев для оказания давления. Написал по согл[ашению] в С.С., [Салазкиным] письмо Чаплыгину с просьбой взять посреднич[ество] к заявлениям, что М. Н. П. поддерживает Сов[ет] ун[иверситета] в его позиции. Письмо из-за перлюстрации послал через Новикова оказией!
Кстати, о перлюстрации. Наша телеграмма Науменко о посредничестве сейчас же сделалась известной студентам и создала невозм[ожное] полож [ение]!
Днем заседание с Диатроповым в Гл[авном] в[оенно] -сан[итарном] сов[ете] о зауряд-врачах. Передано дело в факультеты, которые хотели обойти.
Вечером ком[иссия] уч[еных] учр[еждений]. Прошли основы организ[ации] всеросс[ийского] союза уч[еиых] учр[еждений]*.
Историч[еское] общ[ество] - Александра II истории (снасение культ[урной] работы). Решено созвать на 27 совещание о мерах и охране научного издательства.
Вечером читал «Comptes Rendus», Итал[ьянские] романы.
* Проект ассоциации научных учреждений России, составленный акад. Л. А. Шахматовым, первоначально рассматривался МНП в мае 1917 г. В ходе работы над ним он приобрел наименование Союза научных учреждений России, причем авторство этого названия, по-видимому, принадлежало Вернадскому. Проект предусматривал практическую реализацию многократно обсуждавшейся в научной среде мысли о необходимости объединения научных сил России. Предполагалось, что исследовательские коллективы страны (библиотеки, музеи, общества и др.) и отдельные ученые будут сгруппированы по функциональному признаку, образуя союзы гуманитарных, научно- прикладных и т. п. исследований, которые в свою очередь образуют «союз союзов» (нетрудно заметить прямую аналогию с профессиональными союзами интеллигенции, в организации которых многие ученые принимали непосредственное участие), возглавляемый комитетом, председатель которого имеет право непосредственного обращения к председателю Совета Министров. Внутренняя конструкция союза строилась на принципе автономии каждого коллектива или исследователя. В то же время он не подчинялся никаким ведомствам, самостоятельно определяя направления научной политики. О судьбе проекта в послеоктябрьские годы, его соотношении с планом Hapкомпроса по созданию Всероссийской ассоциации научных учреждений см.: Вастракова М. С. Становление советской системы организации науки, 1917- 1922.- М., 1973,-С. 99-108.
Александр Блок, 36 лет, Петроград:
13 октября.
Очень много было.
Сегодня я рецензирую пятую пьесу (Анны Map - «Когда тонут корабли»). (Настоящее).
Было:
Заседание репертуарного комитета (Ге читал «Свыше сил», II).
Два заседания комиссии по реорганизации государственных театров (Набоков и Луначарский; г-н С. Грузенберг).
Много заседаний нашей литературной комиссии по субботам (милый Горнфельд).
Бесчисленные работы в Чрезвычайной следственной комиссии. Пишу отчет. Вчера там виделся с Румановым.
Боря (А. Белый) обедал у нас 9-го октября.
Владимир Палей, поэт, сын Великого князя Павла Александровича и Палей О. В., 20 лет, поручик, Царское село:
13 октября 1917
Мне хочется большими штрихами зарисовать А.Ф. Кони, пока я его еще часто вижу... Боюсь, что и он стоит на извечном пороге и скоро отойдет к бесконечно милым, но невозвратным теням...
Впервые меня повел к нему Д.А. Михайлов. Это было раннею весной 1916 года. Я собирался обратно в полк и хотел перед отъездом поручить моей матери издательство моего первого сборника стихов. Само собой, мне было очень важно и дорого мнение такого авторитета, как А.Ф. Не без трепета душевного вошел я в его кабинет и увидел перед собой сгорбленного приветливого старика, заметно прихрамывающего, с неизменной палкой в руке. Помнится, лицо его поразило меня с первого взгляда. Смуглое, испещренное смуглыми, но, если можно так выразиться, тихими морщинами, оно дышало умом и необыкновенной добротой. Улыбка постоянно блуждала в углах тонких, резко очерченных губ, а светлые глаза горели ласковым огнем; это были глаза ребенка, то, что я больше всего ценю в человеке (on «me parfois chez les autres ce qui nous manqüe à nou ' mêmes! - Мы иногда любим в других то, что в нас самих не хватает (фр.)). Круглая небольшая борода росла из-под бритого подбородка, и так как А.Ф. усов не носил, то в общем очень походил неучтенного Yanhee. Впрочем, его, кажется, за границей не раз принимали за американца. А. Ф внимательно выслушал несколько стихотворений, между прочим «Павловский парк» и «20-е июля 1914» которыми я тогда очень гордился как своими новорожденными детищами... Сделав несколько благосклонных и лестных для меня замечаний он отметил также и то, что ему не нравилось, и добавил, что на моем месте не стал бы печатать, а подождал бы. А.Ф. всячески советовал мне обрабатывать данное мне Господом Богом, что меня подбодрило и успокоило, так как и у меня, подобно всем поэтам, бывали горькие минуты разочарования и сомнения в самом себе. У А.Ф. была привычка говоря закидывать голову слегка назад и смотреть в потолок. Мне это понравилось я любил и люблю людей, так или иначе смотрящих ввысь. Мы постепенно перешли на общелитературные темы и, естественно, заговорили о молодых, не очень известных французских поэтах, произведениями которых А.Ф., видимо, как и я, интересовался. Он тут же продекламировал с небольшим акцентом, но на совершенно правильном французском языке, несколько стихотворении совершенно неизвестного мне автора, крайне оригинального. А.Ф. поразил меня своей огромной памятью и юношеским, столь понятным мне увлечением поэзией. Затем - разговор о моем переводе «Царя Иудейского», и А.Ф. предложил мне перевести прочитанные им стихотворения на русский язык. Но я чувствовал, что автор чересчур оригинален, что стихи его потеряют в переводе всю свою жуткую прелесть и что вообще работа эта еще не по плечу. Я ушел от него счастливый и очарованный его задушевным обликом.
Совета А.Ф. я, как настоящий юнец, не послушался. Впрочем и Д.А. Михайлов, принявший на себя труд корректуры, и моя мать, и все мои друзья подстрекали меня к печатанию сборника. В марте я уехал в полк, чтобы вернуться только в сентябре. В июне я получил корректуру, в августе приехала готовая книга и застала меня в штабе у папа, под аэропланными бомбами. Я был очень горд и даже всплакнул от волнения и радости.
В октябре я вновь уехал на фронт, уже в качестве ординарца при моем отце, потом мы поехали в Киев и оттуда прямо в Крым, куда уже отправились моя мать и мои маленькие сестры Ирина и Наталия. Вернулись мы за три недели до Рождества, а там произошло убийство Распутина, арест и ссылка Дмитрия... Я А.Ф. потерял из виду, изредка сообщаясь с ним письменно: он мне прислал брошюру о К.Р., я ему послал книгу стихов... В начале 1917-го я болел сильной и продолжительной простудой, потом нагрянула Гроза.. И только летом 1917, когда А.Ф. переселился в Павловск на дачу своей давнишней приятельницы, очаровательно-доброй и достойной Е.В. Пономаревой, мне наконец удалось опять его увидеть. Несколько раз в течение этого лета ездил я в Павловск и возвращался каждый раз душевно успокоенным. Сам А.Ф., Е.В. Пономарева, ее племянник и племянница Устиновы - все меня ласкали и заставляли забывать о тяжелой, давящей действительности, похожей на кошмар. На даче было тихо, солнечно и бесконечно-мирно и отрадно. Там же познакомился я и с Mr. Gaylord'oм, директором общества «Маяк» («Маяк» - общество содействия нравственному, умственному и физическому развитию молодых людей. Почетным попечителем общества был принц А.П. Ольденбургский, председателем - И.В. Мещанинов, главным директором-распорядителем - Ф.А. Гейлорд), который прелестно перевел на английский язык несколько моих стихотворений. Само собой, и меня упрашивали декламировать, но я часто уклонялся я всегда ненавидел читать громко свои стихи не очень близким знакомым. А.Ф. рассказывал без конца, черпая из своих книг «На жизненном пути» или просто вспоминая что-нибудь мимолетное, d’inachevé (Незаконченное (фр.)), как сказал бы Козьма Прутков... Так узнал я происхождение «Воскресения» и «Живого трупа», взятых из судебной хроники. Часы летели... А.Ф. ходил в своем вечном сером сюртуке, с круглыми однозапончатыми манишками 60-х годов, в панаме и со своей неизменной палкой. Я так его полюбил, что он стал казаться мне родным и давно-давно знакомым человеком. Я готов был сказать ему многое, чего бы я не сказал священнику... Я знаю, что великий грех-неискренно исповедоваться, но со мной это бывало - и не раз. Очень уж мне несимпатичны современные духовные пастыри, и как я ни старался побороть в себе человеческую слабость губы не выговаривали всего. Homo Sum... Но А.Ф. я был готов все сказать при случае. Он бы понял и простил лучше священника.
Примечание: Анато́лий Фёдорович Ко́ни (28 января (9 февраля) 1844, Санкт-Петербург - 17 сентября 1927, Ленинград) - русский юрист, судья, государственный и общественный деятель, литератор, судебный оратор, действительный тайный советник, член Государственного совета Российской империи (1907-1917). Почётный академик Санкт-Петербургской академии наук по разряду изящной словесности (1900), доктор уголовного права Харьковского университета (1890), профессор Петроградского университета (1918-1922).
Автор произведений «На жизненном пути», «Судебные речи», «Отцы и дети судебной реформы», биографического очерка «Федор Петрович Гааз», многочисленных воспоминаний о коллегах и деятелях российской культуры.
В 1878 году суд присяжных под председательством А. Ф. Кони вынес оправдательный приговор по делу Веры Засулич. Руководил расследованием многих уголовных дел (например, о крушении императорского поезда, о гибели летом 1894 года парохода «Владимир»).
Юрий Готье, историк, академик, 44 года, директор Румянцевского музея, Москва:
13 октября.
Сегодня и вчера - Совещание общественных деятелей, на которое я получил приглашение. Я был на двух заседаниях из 4-х - на общем и на военном; и не был на тех, где обсуждался вопрос об учредительном собрании и вопросы экономические. На первом собрании для меня лично на этом заседании новым было то, что преобладающей нотой была любовь к отечеству, любовь к родине. Кроме того, было провозглашаемо, что не мы контрреволюционеры, а - большевики; третья нота - поход против Керенского. В первый день наиболее интересны были речи Евдокимова, кооператора из раскаявшихся с.-д. или с.-p., который просил не осуждать революционную демократию и вспоминал, как он сам двадцать лет назад пел «Интернационал» в роще около Иваново-Вознесенска; затем интересен знаменитый Федор Боткин [?] - это бывший эмигрант и интеллигент; первое я вывел из его слов, что он с начала войны сражался в рядах французской армии, второе видно по его облику и его речи - он, кроме того, прирожденный оратор. Он, несомненно, кавказец, т. е. русский с примесью грузинской или армянской крови. Еще ярко и с темпераментом говорил кн. Евгений [Трубецкой]. Зато бледны и рассудочны были речи Новгородцева и Кизеветтера: ясная мысль, хорошая речь, а сердца нет. От первого заседания осталось впечатление скорее бодрое. Сегодня - военные вопросы: три оратора из офицерского союза говорили резко и дельно и освещали офицерский вопрос с надлежащей стороны; конечно, центральным моментом были речи Брусилова и Рузского; первый говорил резко по тону, точно рубил, сухо, отчетливо, как сухи и отчетливы черты его лица; Рузский тянет, делает паузы, но видно, что это говорит умный человек; он даже прослезился, говоря о положении армии; впрочем, всплакнул и Брусилов. Они оба говорили, что Америки они не открывают, и для меня они действительно существенно нового не сказали ничего - ясно, что для воссоздания армии надо выгнать из нее политику, восстановить дисциплину, не революционную, а единственную и единую, которая всегда существовала, и вернуть власть командному составу. Но интересно было видеть их и слышать - этих тузов русской армии, за которыми есть положительные деяния и за которыми останется слава.
Будет ли толк от совещания? Кто знает? Говорили о[б] организации союза разных союзов в связи с Московским совещанием. Быть может, это придаст реальную силу общественным деятелям, а без реальной силы все это только один призрак. Однако впечатления уныния я не вынес и во второй день.
Москва вся полна слухами о городской забастовке и о выступлениях большевиков - не то 15, не то 20-го. Что это - испуганная фантазия терроризованного обывателя или что-нибудь действительно готовится?
На войне опять временное затишье; утешают только французы, которые опять одержали частичную, но крупную победу.
Иван Бунин, 47 лет, имение под Ельцом:
13 октября.
Вот-вот выборы в Учредительное собрание. У нас ни единая душа не интересуется этим.
Русский народ взывает к Богу только в горе великом. Сейчас счастлив - где эта религиозность! А в каком жалком положении и как жалко наше духовенство! Слышно ли его в наше, такое ужасное время? Вот церковный собор - кто им интересуется и что он сказал народу? Ах, Мережковские м...!
Понемногу читаю «Леонардо да Винчи» Мережковского. Ужасный «народился» разговор. Длинно, мертво, натащено из книг. Местами недурно, но почем знать, может быть, ворованное! Несносно долбленье одного и того же про характер Леонардо, противно-слащаво, несносно, как он натягивает все на свою идейку - Христос - Антихрист!
«Нигде не видал таких красок - темных и в то же время таких ярких, как драгоценные камни» (стекла в соборе). «Монах откинул куколь с головы».
«Побледневшее на солнце, почти не видное пламя».
«Пахло чадом оливкового масла, тухлыми яйцами, кислым вином, плесенью погребов». «Ненавидящий проницательней любящего» (Леонардо). «У художников подражание друг другу, готовым образцам» (Леонардо). «Для великого содержания нужна великая свобода» (Леонардо).
Quant'é bella giovenezza.
Ma si fugge tuttavia
Chi vuol esser lieto, sia:
Di doman: non c'é certeza {*}.
{Как ни прекрасна юность,
Все же она убегает;
Кто хочет радоваться, пусть радуется,
В завтрашнем дне нет уверенности.
(Перевод с ит. С. Ошерова)}
День темный, позднеосенний, хмурый. Ветер шумит, порою дождь.
Как нежны, выбриты бывают лица итальянских попов! Вечером и ночью ветер, дождь.