8 октября 1917-го
в дневниках
Зинаида Гиппиус, поэт, 47 лет:
8 октября. Воскресенье. Красная Дача.
Нужно иметь недюжинные силы, чтобы не пасть духом. Я почти пала. Почти...
Керенский настоял, чтобы Пр-во уезжало в Москву. И с "Предпарламентом", который, под именем "Совета Российской Республики", вчера открылся в Мариинском Дворце. (Я и не написала, что у нас объявлено: пусть Россия называется республикой. Ну что ж, "пусть называется". Никого "слово" не утешило, ровно ничего не изменило).
Открытие нового места для говорения было кислое. Председатель - Авксентьев. Внедрили туда и к.-д., и "цензовые элементы". На первом же заседании Троцкий, с пособниками, устроил базарный скандал, после которого большевики, с угрозами, ушли. (Это их теперешняя тактика везде).
А "Совет Р." - тоже разошелся, до вторника. И то барские языки устали.
Внешнее положение - самое угрожающее. Весь Рижский залив взят, с островами. Но вряд ли до весны немцы и при теперешнем положении двинутся на Петербург.
Или, разве, если Керенский отъездом пр-ва ускорит дело. Отдаст Петербург сначала на бойню большевистскую, а потом и немцам. Уж очень хочется ему улепетнуть от своих августовских "спасителей". Еще выпустят ли? Они уже начали возмущаться.
Будет у нас, наконец, чистая "Петроградская" республика, сама себе голова анархическая.
Когда история преломит перспективы, - быть может, кто-нибудь вновь попробует надеть венец героя на Керенского. Но пусть зачтется и мой голос. Я говорю не лично. И я умею смотреть на близкое издали, не увлекаясь. Керенский был тем, чем был в начале революции. И Керенский сейчас - малодушный и несознательный человек; а так как фактически он стоит наверху - то в падении России на дно кровавого рва повинен - он. Он. Пусть это помнят. Жить становится невмоготу.
Владимир Палей, поэт, сын Великого князя Павла Александровича и Палей О. В., 20 лет, Царское Село
8 октября 1917, воскресение
Получил первые две части корректуры: «Весенние напевы» и «Мону Лизу». Задумал новую драматическую поэму «Психея“- не знаю, сделаю ли драму в стихах или либретто для А. Руманова. Во вторник попрошу Пунина дать мне либретто для А. Руманова. Во вторник попрошу Пунина дать мне покопаться в Публичной библиотеке, надо найти все о Чимарозе.
Завтра завтракаю у Гули, я с ними, вероятно, поеду в город
Опять было чувство отчуждения перед корректурой, словно не я писал...
Примечания
Руманов Аркадий Вениаминович (1876-1960) - литератор, один из доверенных лиц известного издателя И.Д. Сытина С 1916 г. один из директоров правления «Товарищества издательского и печатного дела А.Ф. Маркс», перешедшего с этого времени к И.Д. Сытину, заведующий петроградским отделением газеты «Русское слово».
Пунин Николай Николаевич (1888-1953) - искусствовед, впоследствии супруг А.А. Ахматовой.
Чимароза Доменико (1749-1801) - итальянский композитор, с 1789 по 1792 г. жил в Петербурге.
Алексей Орешников, 62 года, сотрудник Исторического музея, Москва:
По немецким сведениям на Эзеле ими взято 10 000 пленных, 50 орудий, много оружия и военного материала. Дума и Государственный Совет Временным правительством распущены. Здесь Родзянко делал доклад о положении в Петрограде; по его словам, 20 октября состоится выступление большевиков; из бесед с послами союзных держав он делает заключение, что державы никогда не станут говорить о мире за счет России, но в их речах сквозит глубокое чувство горечи и презрения к нам. Днем заходил к доктору Шмидту; изменился чрезвычайно, похудел, сгорбился; говорит, что у него расширение аорты; жаль его, хороший человек, очень гуманный и честный.
Юрий Готье, историк, академик, 44 года, директор Румянцевского музея, Москва:
8 октября.
Немцы подбираются к Финскому заливу; в предпарламенте переругались уже в первый день®. Демобилизуемые солдаты самых старых призывов везде бесчинствуют. Вчера слышал от Шамби, что товарищи-солдаты в Трапезунде разрисовывали и царапали фрески в византийских церквах, сохраненные под турецкой штукатуркой, и загадили нечистотами жертвенники этих прежде христианских, потом мусульманских святынь. Надвигается забастовка прислуги во всех учреждениях Министерства Народного Просвещения - на том основании, что «Плехановская» прибавка в 100 рублей долго не приходит. Когда на это «делегаты» указывали министру труда г. Кузьме Гвоздеву, то тот отвечал: «Бастуйте». Таким образом, глас безвременного правительства призывает к забастовке в правительственных учреждениях. Вчера было у меня собрание по исторической библиографии; говорили и о политике; разногласий было немного - очевидно, специальное историческое образование приводит к более или менее трезвым взглядам; как жаль, что историков так мало. Впрочем, схватились Пичета - порохом начиненный панславист, член Плехановского «Единства», и Фокин, именующий себя юнкером и gentry и сознающийся, что он более всего ненавидит крестьянина.
Иван Бунин, 46 лет, имение под Ельцом
8 октября.
11 ч. утра. Вчера долго не мог заснуть - ужасная мысль о Юлии, о Маше, о себе - останусь один в мире, если Юлий не выздоровеет, и кажется: если даже будет успех, сделаю что-нибудь - для кого, если Юлия не будет! Заснул почти в два.
Нынче проснулся в 8 1/2. Бешенство на Софью - уехали в Измалково! На меня внимания не обращают. Послал с Лозинским: Кусковой, Бунину, Нилусу, Черемнову, Колино письмо к Мите о въезде в Москву (запретили!). Поехал один на дрожках в Скородное - круг обычный (начиная со стороны северной). Утро изумительное. Все крыши, вся земля были белые. Поехал через аллею, ветер вычистил ее середину, вся листва сметена на бока. Думал: «Могучим блеском полон голый сад, синим и сияющим эфиром». В поле дорога еще тверда, кое-где начинает потеть. В каждой колее, где тень, - голубая сахарная пудра. По жнивью под солнцем блеск алмазов по остаткам изморози. В лесу светлей, чем думалось. Иногда улавливал горечь листвы мокрой. Повернул по опушке мимо северной стороны леса - тени осинок по блестящей мокрой листве. В лощинке, полной деревьев, блеск мелкого стекла - сучки, оставшиеся листики. Вдоль восточной стороны, там, где всегда грязь и ухабы по кусочку дороги между деревьями, грязь салится, под салом земля еще твердая; бледно-водянистые зеленя налево, за лугом направо лес, по косогору лежащий - веет сизоватый дым, весь почти голый - осинник, среди этого верхушки берез удлиненными купами желтеют (неярко, грязно, темная охра, что ли), выделяются. На просеке снова вдали дроги, лошадь - рубят! О, негодяи, дикая сволочь! Думал о своей «Деревне». Как верно там все! Надо написать предисловие: будущему историку - верь мне, я взял типическое. Да вообще пора свою жизнь написать, спустить шкуру со всей сволочи, какую видел, со всех этих Венгеровых и т.д.
Свернул на лесную дорогу, идущую от Победимовых, - направо. Вся в ухабах глубоких грязи, засыпанной листвой (перед этим все глядел на верхушки берез, сохранивших розовато- и рыжевато-желтую мелкую листву на изумительном небе). Дубы все в коричневой сухой листве. Среди стволов блеклая, вялая сырая зелень под листвой. Думал - здесь особенно похоже на весну. Если бы ехал весной, тут, в затишье, среди стволов, на спуске с горы, было бы жарко, птицы были бы, сладость, мука радостная, полная надежд на что-то - и на любовь, как всегда! - были бы. Въехал на гору - еще среди стволов четыре подводы, баба с топором, мальчишка. Выехал из лесу - далеко-далеко налево, на юго-востоке, над лугами возле Предтечева светлый белесый пар под солнцем, над ним полный света горизонт. В голове - Одесса, Керчь, утро в ней, солнце, синь густая моря, белый город...
Понемножку читал эти дни «Село Степанчиково». Чудовищно! Уже пятьдесят страниц - и ни на йоту, все долбит одно и то же! Пошлейшая болтовня, лубочная в своей литературности! <...> Всю жизнь об одном, «о подленьком, о гаденьком»!
В три часа поехали с Колей на Прилепы за конопляным маслом для замазки. Хозяин маслобойки - богач, большой рост, великий удельный князь, холодно серьезен, застали среди двора, ноль внимания. «Масло - два рубля фунт». Пошли в маслобойку, заговорили - и вдруг чудесная добрая улыбка. Вот кем Русь-то строилась. О своих односельчанах как о швали говорил.
Закат с легчайшим, чуть фиолетовым туманом за бахтеяровской усадьбой на зеленях и по бахтеяровскому саду и Колонтаевка в нем. Солнце за бахтеяровским садом садилось огромным расплавленным шаром из золотого, чуть шафранового стекла. Пошел в контору. Там безобразничал негодяй Зайчик.
Ночью гуляли. Туман находил на нас холодный. Вверху звезды.
8 двенадцать часов вышел - там вяз смутной массой. Звезды туманны. Юпитер распустил пленку голубоватую.
Зинаида Гиппиус, поэт, 47 лет:
8 октября. Воскресенье. Красная Дача.
Нужно иметь недюжинные силы, чтобы не пасть духом. Я почти пала. Почти...
Керенский настоял, чтобы Пр-во уезжало в Москву. И с "Предпарламентом", который, под именем "Совета Российской Республики", вчера открылся в Мариинском Дворце. (Я и не написала, что у нас объявлено: пусть Россия называется республикой. Ну что ж, "пусть называется". Никого "слово" не утешило, ровно ничего не изменило).
Открытие нового места для говорения было кислое. Председатель - Авксентьев. Внедрили туда и к.-д., и "цензовые элементы". На первом же заседании Троцкий, с пособниками, устроил базарный скандал, после которого большевики, с угрозами, ушли. (Это их теперешняя тактика везде).
А "Совет Р." - тоже разошелся, до вторника. И то барские языки устали.
Внешнее положение - самое угрожающее. Весь Рижский залив взят, с островами. Но вряд ли до весны немцы и при теперешнем положении двинутся на Петербург.
Или, разве, если Керенский отъездом пр-ва ускорит дело. Отдаст Петербург сначала на бойню большевистскую, а потом и немцам. Уж очень хочется ему улепетнуть от своих августовских "спасителей". Еще выпустят ли? Они уже начали возмущаться.
Будет у нас, наконец, чистая "Петроградская" республика, сама себе голова анархическая.
Когда история преломит перспективы, - быть может, кто-нибудь вновь попробует надеть венец героя на Керенского. Но пусть зачтется и мой голос. Я говорю не лично. И я умею смотреть на близкое издали, не увлекаясь. Керенский был тем, чем был в начале революции. И Керенский сейчас - малодушный и несознательный человек; а так как фактически он стоит наверху - то в падении России на дно кровавого рва повинен - он. Он. Пусть это помнят. Жить становится невмоготу.
Владимир Палей, поэт, сын Великого князя Павла Александровича и Палей О. В., 20 лет, Царское Село
8 октября 1917, воскресение
Получил первые две части корректуры: «Весенние напевы» и «Мону Лизу». Задумал новую драматическую поэму «Психея“- не знаю, сделаю ли драму в стихах или либретто для А. Руманова. Во вторник попрошу Пунина дать мне либретто для А. Руманова. Во вторник попрошу Пунина дать мне покопаться в Публичной библиотеке, надо найти все о Чимарозе.
Завтра завтракаю у Гули, я с ними, вероятно, поеду в город
Опять было чувство отчуждения перед корректурой, словно не я писал...
Примечания
Руманов Аркадий Вениаминович (1876-1960) - литератор, один из доверенных лиц известного издателя И.Д. Сытина С 1916 г. один из директоров правления «Товарищества издательского и печатного дела А.Ф. Маркс», перешедшего с этого времени к И.Д. Сытину, заведующий петроградским отделением газеты «Русское слово».
Пунин Николай Николаевич (1888-1953) - искусствовед, впоследствии супруг А.А. Ахматовой.
Чимароза Доменико (1749-1801) - итальянский композитор, с 1789 по 1792 г. жил в Петербурге.
Алексей Орешников, 62 года, сотрудник Исторического музея, Москва:
По немецким сведениям на Эзеле ими взято 10 000 пленных, 50 орудий, много оружия и военного материала. Дума и Государственный Совет Временным правительством распущены. Здесь Родзянко делал доклад о положении в Петрограде; по его словам, 20 октября состоится выступление большевиков; из бесед с послами союзных держав он делает заключение, что державы никогда не станут говорить о мире за счет России, но в их речах сквозит глубокое чувство горечи и презрения к нам. Днем заходил к доктору Шмидту; изменился чрезвычайно, похудел, сгорбился; говорит, что у него расширение аорты; жаль его, хороший человек, очень гуманный и честный.
Юрий Готье, историк, академик, 44 года, директор Румянцевского музея, Москва:
8 октября.
Немцы подбираются к Финскому заливу; в предпарламенте переругались уже в первый день®. Демобилизуемые солдаты самых старых призывов везде бесчинствуют. Вчера слышал от Шамби, что товарищи-солдаты в Трапезунде разрисовывали и царапали фрески в византийских церквах, сохраненные под турецкой штукатуркой, и загадили нечистотами жертвенники этих прежде христианских, потом мусульманских святынь. Надвигается забастовка прислуги во всех учреждениях Министерства Народного Просвещения - на том основании, что «Плехановская» прибавка в 100 рублей долго не приходит. Когда на это «делегаты» указывали министру труда г. Кузьме Гвоздеву, то тот отвечал: «Бастуйте». Таким образом, глас безвременного правительства призывает к забастовке в правительственных учреждениях. Вчера было у меня собрание по исторической библиографии; говорили и о политике; разногласий было немного - очевидно, специальное историческое образование приводит к более или менее трезвым взглядам; как жаль, что историков так мало. Впрочем, схватились Пичета - порохом начиненный панславист, член Плехановского «Единства», и Фокин, именующий себя юнкером и gentry и сознающийся, что он более всего ненавидит крестьянина.
Иван Бунин, 46 лет, имение под Ельцом
8 октября.
11 ч. утра. Вчера долго не мог заснуть - ужасная мысль о Юлии, о Маше, о себе - останусь один в мире, если Юлий не выздоровеет, и кажется: если даже будет успех, сделаю что-нибудь - для кого, если Юлия не будет! Заснул почти в два.
Нынче проснулся в 8 1/2. Бешенство на Софью - уехали в Измалково! На меня внимания не обращают. Послал с Лозинским: Кусковой, Бунину, Нилусу, Черемнову, Колино письмо к Мите о въезде в Москву (запретили!). Поехал один на дрожках в Скородное - круг обычный (начиная со стороны северной). Утро изумительное. Все крыши, вся земля были белые. Поехал через аллею, ветер вычистил ее середину, вся листва сметена на бока. Думал: «Могучим блеском полон голый сад, синим и сияющим эфиром». В поле дорога еще тверда, кое-где начинает потеть. В каждой колее, где тень, - голубая сахарная пудра. По жнивью под солнцем блеск алмазов по остаткам изморози. В лесу светлей, чем думалось. Иногда улавливал горечь листвы мокрой. Повернул по опушке мимо северной стороны леса - тени осинок по блестящей мокрой листве. В лощинке, полной деревьев, блеск мелкого стекла - сучки, оставшиеся листики. Вдоль восточной стороны, там, где всегда грязь и ухабы по кусочку дороги между деревьями, грязь салится, под салом земля еще твердая; бледно-водянистые зеленя налево, за лугом направо лес, по косогору лежащий - веет сизоватый дым, весь почти голый - осинник, среди этого верхушки берез удлиненными купами желтеют (неярко, грязно, темная охра, что ли), выделяются. На просеке снова вдали дроги, лошадь - рубят! О, негодяи, дикая сволочь! Думал о своей «Деревне». Как верно там все! Надо написать предисловие: будущему историку - верь мне, я взял типическое. Да вообще пора свою жизнь написать, спустить шкуру со всей сволочи, какую видел, со всех этих Венгеровых и т.д.
Свернул на лесную дорогу, идущую от Победимовых, - направо. Вся в ухабах глубоких грязи, засыпанной листвой (перед этим все глядел на верхушки берез, сохранивших розовато- и рыжевато-желтую мелкую листву на изумительном небе). Дубы все в коричневой сухой листве. Среди стволов блеклая, вялая сырая зелень под листвой. Думал - здесь особенно похоже на весну. Если бы ехал весной, тут, в затишье, среди стволов, на спуске с горы, было бы жарко, птицы были бы, сладость, мука радостная, полная надежд на что-то - и на любовь, как всегда! - были бы. Въехал на гору - еще среди стволов четыре подводы, баба с топором, мальчишка. Выехал из лесу - далеко-далеко налево, на юго-востоке, над лугами возле Предтечева светлый белесый пар под солнцем, над ним полный света горизонт. В голове - Одесса, Керчь, утро в ней, солнце, синь густая моря, белый город...
Понемножку читал эти дни «Село Степанчиково». Чудовищно! Уже пятьдесят страниц - и ни на йоту, все долбит одно и то же! Пошлейшая болтовня, лубочная в своей литературности! <...> Всю жизнь об одном, «о подленьком, о гаденьком»!
В три часа поехали с Колей на Прилепы за конопляным маслом для замазки. Хозяин маслобойки - богач, большой рост, великий удельный князь, холодно серьезен, застали среди двора, ноль внимания. «Масло - два рубля фунт». Пошли в маслобойку, заговорили - и вдруг чудесная добрая улыбка. Вот кем Русь-то строилась. О своих односельчанах как о швали говорил.
Закат с легчайшим, чуть фиолетовым туманом за бахтеяровской усадьбой на зеленях и по бахтеяровскому саду и Колонтаевка в нем. Солнце за бахтеяровским садом садилось огромным расплавленным шаром из золотого, чуть шафранового стекла. Пошел в контору. Там безобразничал негодяй Зайчик.
Ночью гуляли. Туман находил на нас холодный. Вверху звезды.
8 двенадцать часов вышел - там вяз смутной массой. Звезды туманны. Юпитер распустил пленку голубоватую.