3 октября 1942-го года
в дневниках
Софья Аверичева, актриса, 28 лет, доброволец, фронтовая разведчица, Смоленская область:
3 октября.
В роте произошла беда. Командный состав роты во главе с младшим лейтенантом Игнатьичевым пошел в командирскую разведку. Путь их лежал через батальон 1340-го полка. Дожидаясь наступления темноты, они остановились около КП батальона. Комбату капитану Судакову сообщили, что прервалась связь с боевым охранением. На поверку линии отправились два связиста. Наши командиры пошли вслед за связистами.
В дозоре двигались Дубровин, Зинин, а впереди лейтенант Горшков. Вошли в низину. И вдруг из-за кустов выскочили немцы и полицейские, огнем отрезали дозорных. Дубровин был убит. Окружая раненого Зинина, немцы орали: «Рус, сдавайся! Рус, хэндэ хох!» Но Зинин не сдался. С криком «Прощайте, товарищи! Да здравствует Родина!» подорвал себя и навалившихся на него гитлеровцев противотанковой гранатой.
Старший сержант Борисов и Алексей Федоров пробивались на помощь своему товарищу, но было уже поздно. Мертвый Дубровин лежал совершенно раздетый, рядом валялся ободок от часов. Неподалеку нашли труп Зинина. Горшков исчез бесследно. Как видно, его успели схватить живым.
Погибших похоронили здесь же, в низине.
В вещевом мешке у Зинина нашли неотосланное письмо. «Береги нашу доченьку, береги Ниночку», - умолял он свою жену.
В роте только и разговоров - о Кольке Терещенкове. Среди криков полицейских командиры ясно слышали его голос. Не будет пощады этому предателю!
Всеволод Вишневский, писатель, 41 год, политработник, Ленинград:
3 октября.
Еду на Бородинскую улицу к композиторам. Слушаю всю музыку к спектаклю. Все это светло, лирично, бодро. Молодцы Круц, Минх, Витлин и Будашкин - офицеры флота! Есть места просто блестящие. Мы сидели у раскрытого окна. Вся квартира как бы застыла с 22 июня 1941 года - рояль, ковры, картины, безделушки, фото... Пустынная улица осажденного города, а из окон льются бравурные песни. Вызов врагу в лицо... Хорошо!
...Вечером из Смольного сообщили: «Поездку товарища Вишневского просят задержать. Подробности письмом». Есть! Может быть, внешние причины, а может быть, флот не пускает. Узнаю. У меня удивительно ровное отношение к этой поездке. Работа везде есть, а сказать: «Я из Ленинграда» - все-таки лучше, много лучше, чем: «Я из Нью-Йорка». Дела у нас покрупнее!
После разборки бумаг я обрел удивительно хорошее настроение. Сделано много, огромное внутреннее удовлетворение. В «Известиях» сегодня моя статья. Утром слушал ее по радио из Моек-, вы. В «Красном флоте» 1 октября была напечатана моя речь у подводников и общий отчет о митинге. В эти дни - с 30 сентября по 3 октября - есть ощущение некоего итога, результата. В связи с предполагавшимся отъездом все суммировал.
Думаю о теме: уроки Севастополя и Сталинграда в применении к Ленинграду. Надо подготовить речь-очерк для радио (в Октябрьском цикле)... Написал свой план работ на октябрь
Ольга Берггольц, поэт, 32 года, Ленинград:
З/Х-42. Сталинград держится!
Чувствую себя довольно паршиво, - нечто близкое к гриппу, тяжелая башка. Опоздала на прием к Лизунову, а м<ожет> б<ыть>, он вручил бы уже ордер на квартиру, - теперь дело только за ней, т. к. некто Соловьев из О<тдельного> И<нженерного> Б<атальона>, где я выступала, обещал и дровишек привезти, и керосину, и даже машину и людей дать для перевозки вещичек Гришки Гук<овского> на новое место. Неужели может наступить момент, что у меня (у меня-то!) будет оборудованная квартира, в одной из комнат которой будет тепло, будет топиться печка и гореть светлая керосиновая лампа. Что ж, ведь и керосиновая лампа - не так уж плохо. В детстве на Палевском горели только керосиновые лампы, - в столовой висячая под огромным белым абажуром, в кухне - настенная с рефлектором, в гостиной зажигали бронзовую с круглым матовым абажуром, в маминой и папиной комнате - под зеленым колпаком. И квартира наша в детстве кажется мне залитой светом, теплом и чистотой. Она, кажется, была даже светлее при этих керосиновых разнообразных лампах, чем потом при электричестве, когда бабка экономила свет и ввинчивала только тусклые маленькие лампочки.
А в гостиной у Грустилиных (Грустилины, родственники О.Ф. Берггольц со стороны матери) была высокая-высокая лампа с бронзовой девушкой-подставкой и пышным темным абажуром... Все Грустилины, кроме тети Вали, умерли этой зимой. Наш дом, где было детство, где родилась Ирочка, где бывал влюбленный, молодой, очень красивый Коля, - наверное, уже сломали. Даже дома того теперь нет, а не только той жизни... Неужели мне теперь придется отказаться и от квартиры на Троицкой, и уже проходить мимо нее, как мимо не-моего, чужого дома, и потом кто-нибудь будет жить в этой квартире, где почти 11 лет прожили мы с Колей, где была Майка, Коля, его болезнь, 37 год, тюрьма, война?.. Все это как-то очень малопонятно.
Тимофей Лядский, 29 лет, летчик, пилот Ил-2, Москва:
3 октября.
Волнующим было получение первого ордена. Без 10 минут 12 нас, около 100 человек, пригласили в зал им. Свердлова в Кремле. Объявили, что ордена будет вручать Калинин. Ровно в 12, после боя кремлевских курантов, в зал вошел Михаил Иванович. Его встретили аплодисментами. Старичок низкого роста с белой бородкой. Однако еще бодрый. Говорит очень тихо. На расстоянии десяти метров не слышно. Началась процедура вручения. Горкин зачитывал фамилии. Михаил Иванович вручал ордена с документами, после чего жал руку. Примерно семидесятым вызвали меня. Перед началом процедуры предупредили, чтобы не сильно жали руку Калинину... Затем сделали общее фото.
Наша группа состояла из 37 человек авиаторов и работников конструкторского бюро Ильюшина.
Ордена вручили быстро. Примерно за полчаса.
Когда я возвратился в полк, в столовой как раз давали красное вино. Мне дали перед ужином 200 граммов. После ужина сходил в штаб, где меня поздравили.
3 октября, получив Красную Звезду, нашел в газете строчки и о себе. Пусть теперь знают мои друзья и особенно недруги, что я заслужил орден.
Е. Д. Зайцевой оставил 200 рублей и просил, чтобы 100 рублей отправила Груне. От нее до сих пор нет письма.
Со дня на день ждем вылета на фронт. Попрошусь в охотники. Интересная работа. Звеном или парой летать в плохую погоду на низких высотах по тылам немцев и разыскивать цели по принципу что попадется. Ничем не связан, никому не обязан. Раздолье.
Софья Аверичева, актриса, 28 лет, доброволец, фронтовая разведчица, Смоленская область:
3 октября.
В роте произошла беда. Командный состав роты во главе с младшим лейтенантом Игнатьичевым пошел в командирскую разведку. Путь их лежал через батальон 1340-го полка. Дожидаясь наступления темноты, они остановились около КП батальона. Комбату капитану Судакову сообщили, что прервалась связь с боевым охранением. На поверку линии отправились два связиста. Наши командиры пошли вслед за связистами.
В дозоре двигались Дубровин, Зинин, а впереди лейтенант Горшков. Вошли в низину. И вдруг из-за кустов выскочили немцы и полицейские, огнем отрезали дозорных. Дубровин был убит. Окружая раненого Зинина, немцы орали: «Рус, сдавайся! Рус, хэндэ хох!» Но Зинин не сдался. С криком «Прощайте, товарищи! Да здравствует Родина!» подорвал себя и навалившихся на него гитлеровцев противотанковой гранатой.
Старший сержант Борисов и Алексей Федоров пробивались на помощь своему товарищу, но было уже поздно. Мертвый Дубровин лежал совершенно раздетый, рядом валялся ободок от часов. Неподалеку нашли труп Зинина. Горшков исчез бесследно. Как видно, его успели схватить живым.
Погибших похоронили здесь же, в низине.
В вещевом мешке у Зинина нашли неотосланное письмо. «Береги нашу доченьку, береги Ниночку», - умолял он свою жену.
В роте только и разговоров - о Кольке Терещенкове. Среди криков полицейских командиры ясно слышали его голос. Не будет пощады этому предателю!
Всеволод Вишневский, писатель, 41 год, политработник, Ленинград:
3 октября.
Еду на Бородинскую улицу к композиторам. Слушаю всю музыку к спектаклю. Все это светло, лирично, бодро. Молодцы Круц, Минх, Витлин и Будашкин - офицеры флота! Есть места просто блестящие. Мы сидели у раскрытого окна. Вся квартира как бы застыла с 22 июня 1941 года - рояль, ковры, картины, безделушки, фото... Пустынная улица осажденного города, а из окон льются бравурные песни. Вызов врагу в лицо... Хорошо!
...Вечером из Смольного сообщили: «Поездку товарища Вишневского просят задержать. Подробности письмом». Есть! Может быть, внешние причины, а может быть, флот не пускает. Узнаю. У меня удивительно ровное отношение к этой поездке. Работа везде есть, а сказать: «Я из Ленинграда» - все-таки лучше, много лучше, чем: «Я из Нью-Йорка». Дела у нас покрупнее!
После разборки бумаг я обрел удивительно хорошее настроение. Сделано много, огромное внутреннее удовлетворение. В «Известиях» сегодня моя статья. Утром слушал ее по радио из Моек-, вы. В «Красном флоте» 1 октября была напечатана моя речь у подводников и общий отчет о митинге. В эти дни - с 30 сентября по 3 октября - есть ощущение некоего итога, результата. В связи с предполагавшимся отъездом все суммировал.
Думаю о теме: уроки Севастополя и Сталинграда в применении к Ленинграду. Надо подготовить речь-очерк для радио (в Октябрьском цикле)... Написал свой план работ на октябрь
Ольга Берггольц, поэт, 32 года, Ленинград:
З/Х-42. Сталинград держится!
Чувствую себя довольно паршиво, - нечто близкое к гриппу, тяжелая башка. Опоздала на прием к Лизунову, а м<ожет> б<ыть>, он вручил бы уже ордер на квартиру, - теперь дело только за ней, т. к. некто Соловьев из О<тдельного> И<нженерного> Б<атальона>, где я выступала, обещал и дровишек привезти, и керосину, и даже машину и людей дать для перевозки вещичек Гришки Гук<овского> на новое место. Неужели может наступить момент, что у меня (у меня-то!) будет оборудованная квартира, в одной из комнат которой будет тепло, будет топиться печка и гореть светлая керосиновая лампа. Что ж, ведь и керосиновая лампа - не так уж плохо. В детстве на Палевском горели только керосиновые лампы, - в столовой висячая под огромным белым абажуром, в кухне - настенная с рефлектором, в гостиной зажигали бронзовую с круглым матовым абажуром, в маминой и папиной комнате - под зеленым колпаком. И квартира наша в детстве кажется мне залитой светом, теплом и чистотой. Она, кажется, была даже светлее при этих керосиновых разнообразных лампах, чем потом при электричестве, когда бабка экономила свет и ввинчивала только тусклые маленькие лампочки.
А в гостиной у Грустилиных (Грустилины, родственники О.Ф. Берггольц со стороны матери) была высокая-высокая лампа с бронзовой девушкой-подставкой и пышным темным абажуром... Все Грустилины, кроме тети Вали, умерли этой зимой. Наш дом, где было детство, где родилась Ирочка, где бывал влюбленный, молодой, очень красивый Коля, - наверное, уже сломали. Даже дома того теперь нет, а не только той жизни... Неужели мне теперь придется отказаться и от квартиры на Троицкой, и уже проходить мимо нее, как мимо не-моего, чужого дома, и потом кто-нибудь будет жить в этой квартире, где почти 11 лет прожили мы с Колей, где была Майка, Коля, его болезнь, 37 год, тюрьма, война?.. Все это как-то очень малопонятно.
Тимофей Лядский, 29 лет, летчик, пилот Ил-2, Москва:
3 октября.
Волнующим было получение первого ордена. Без 10 минут 12 нас, около 100 человек, пригласили в зал им. Свердлова в Кремле. Объявили, что ордена будет вручать Калинин. Ровно в 12, после боя кремлевских курантов, в зал вошел Михаил Иванович. Его встретили аплодисментами. Старичок низкого роста с белой бородкой. Однако еще бодрый. Говорит очень тихо. На расстоянии десяти метров не слышно. Началась процедура вручения. Горкин зачитывал фамилии. Михаил Иванович вручал ордена с документами, после чего жал руку. Примерно семидесятым вызвали меня. Перед началом процедуры предупредили, чтобы не сильно жали руку Калинину... Затем сделали общее фото.
Наша группа состояла из 37 человек авиаторов и работников конструкторского бюро Ильюшина.
Ордена вручили быстро. Примерно за полчаса.
Когда я возвратился в полк, в столовой как раз давали красное вино. Мне дали перед ужином 200 граммов. После ужина сходил в штаб, где меня поздравили.
3 октября, получив Красную Звезду, нашел в газете строчки и о себе. Пусть теперь знают мои друзья и особенно недруги, что я заслужил орден.
Е. Д. Зайцевой оставил 200 рублей и просил, чтобы 100 рублей отправила Груне. От нее до сих пор нет письма.
Со дня на день ждем вылета на фронт. Попрошусь в охотники. Интересная работа. Звеном или парой летать в плохую погоду на низких высотах по тылам немцев и разыскивать цели по принципу что попадется. Ничем не связан, никому не обязан. Раздолье.