21 сентября 1942-го года
в дневниках
Всеволод Вишневский, писатель, 41 год, политработник, Ленинград:
21 сентября.
Заморозки... С утра солнце, прохладно. Завтра на рассвете - пятнадцать месяцев войны.
Сталинград контратакует! Молодцы! Дерутся упорно и у Моздока.
Под Синявино наши жмут с трех сторон. Смотрел сегодня карту... Да, целый год - пробка на Синявино и на Мгу... Пробить надо «всего» четыре-пять километров... «Всего!»...
На Ладоге гонят и гонят грузы: на понтонах - вагоны, паровозы из Ленинграда на восточный берег; оттуда гонят цистерны на буксирах, вплавь. На озере появились итальянские торпедные катера. Один катер (штабной) захвачен нашими «охотниками». С конца августа возобновились воздушные удары немцев. В шлиссельбургской крепости Орешек осталось пятьдесят моряков. Это кадровая лихая молодежь. Убито пять, ранено двадцать, но все раненые вернулись в строй. Живут в подземельях, страдают «куриной слепотой», но не уходят. Вылезают и из 45-миллиметровых пушек по-снайперски бьют по немецким амбразурам на двести-триста метров. Потом утаскивают пушки в окопы. Стреляют и из 76-миллиметровой разболтанной пушки, изобретают свои способы.
У немцев до 30-40 процентов, порой 50 процентов 8-дюймовых снарядов не рвется. Наши после обстрелов их подбирают. Это называется «искать поросят»...
Поехали с С.К. в 11 часов в театр. Я прочел пьесу всей труппе...
Труппа дала о пьесе отличные отзывы. По-видимому, в комедийном жанре мы сделали что-то нужное, новое... Итак, «Раскинулось море широко» живет!
Холодно... Заметно желтеют листья... Ранние заморозки вредно отражаются на еще не убранных огородах. Среди населения опять слухи о предстоящем штурме Ленинграда.
Вера Инбер, поэт, 52 года, Ленинград:
21 сентября.
Под Моздоком убит генерал фон Клейст. Англичане бомбили Мюнхен. Под Сталинградом - устойчивее.
Когда сводка улучшается, это видно по лицам. Сразу видно: в трамвае и на улицах.
дневник
Ольга Берггольц, поэт, 32 года, Ленинград
21/IX-42.
Сталинград еще не взят, хотя шли уже бои на улицах, но, кажется, с улиц их выперли. О, если б удар им под Сталинградом - это перелом в войне, это, м<ожет> б<ыть>, эти мудаки откроют второй фронт. Боже! Не знаю, что сделала бы, чтоб помочь разгрому немцев под Ст<алингра>дом!
А я сейчас сижу, как идиотка, и жду звонка от секретарши Лизунова, - примет он меня или нет. Хочу клянчить у него квартиру, - Юра хочет «вить гнездо», что ж, пожалуй, самое время, так сказать, на штурм глядя.
Я определенно беременна, - осматривал врач и сказал, что около 3 мес<яцев>. Юраш счастлив, и я рада. Неужели бог благословит на этот раз? Господи, до чего же дикая у меня жизнь.
Ну, как же, ждать мне звонка, или идти сдавать Юркины карточки? Вот еще с ними не было бы скандала...(возможно, этот вопрос был связан с тем, что Е. П. Макогоненко был уже прикреплен к ПУБАЛТу, а по карточкам он числился как работник радиокомитета. Отдавать «лишние» карточки в условиях голода было непросто. Либо же речь о том, чтобы перерегистрировать продовольственные карточки на следующую декаду месяца.)
Удивительно понурое, безразличное состояние. Хочется спать, - видимо, дает себя знать состояние, - а спать - времени жалко, хотя все равно ничего не делаю, хотя и Юрки теперь целыми днями дома нет - никто не мешает...
Вот, пойду сейчас к Лизунову, - ох, до чего я не люблю обращаться к чинам с разными просьбами, ну, да ведь, кажется, надо...
Вчера вечером думала над новой поэмой - замысел большой, да хватит ли на него души? А надо, чтоб было с душой, - о том, о чем думали, чем жили с Колей, чем живем теперь с Юркой.
Ужасно понурое настроение.
Зачем-то - чуть не в десятый раз - перечла письма Исакович к Юрке, - зачем я это делаю? Разве он не мой?
Его быв<шая> жена в том письме писала ему, что была в Чкалове, значит, видела Исакович и сказала ей все, да кроме того Юрка уверяет, что послал ей «объяснительные письма». А мне ее не жаль ничуть почему-то, хотя, видимо, она тяжело переживает утрату Юрки. Она принадлежит к людям, «не нашедшим своего места в Отечественной войне», - а человек образованный, знает восточные языки, имела предложения интересной, хотя и опасной работы. Нет, погибшего бойца «жальчее», чем таких. Испугалась, спастись захотела? Ну, вот и спаслась. Нет, не жалко ничуть... Юра, как будто бы, не получает больше от нее писем, - но боюсь, что скрывает их... Ох, тяжелый, мутный у меня бабий характер.
Варвара Малахиева-Мирович, переводчик, мемуарист, 73 года, Москва:
21 сентября.
Утро. Солнце. Почти мороз. Осколочки прожитых дней. Зачем они? Кому могут понадобиться? Не знаю. Они попали мне в глаз. И если я их таким образом не извлеку на эти страницы, они будут мешать «видеть, слышать, понимать». Вероятно, для этого и нужно их записать. Только для этого. Флобер прав (читаю его письма): пишут писатели для себя (это он говорит о себе). Но я развиваю его мысль дальше: нет писателей, пишущих не для себя. Можно делить их на три категории: грубо корыстные, пишут для денег, для славы. Проповедники (искренние), агитаторы, памфлетисты не могут не писать, если они пишут для дела их жизни - значит, для себя, это стало делом их жизни. Поэты - не могут не слагать песен, как не может не петь певчая птица. И песня их - утоление потребы их души. А за чертой писательской среды - то проникая в нее, то ни разу в нее не вступая, безымянные или приобретшие впоследствии имя - мемуаристы и авторы дневников и заметок (в типе розановских «Опавших листьев») удачных и неудачных, художественно-ценных (Женин Андрей, Юлиан, Лис) и вне вопроса о художественности (стопа тетрадей больше пуда весом покойной Зины Денисьевской, умного и добросовестного летописца своей жизни и того, что видела и слышала в окружающей среде и в событиях общеисторического характера).
Такие авторы пишут, потому что нуждаются в четкой регистрации всего пережитого ими. Нужно, чтобы не канули в пучину забвения те камушки, из которых строятся их мосты, которыми мостят они свою дорогу от преходящего к вечному. Вот почему и нужно бывает подбирать и такие осколки.
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
21 сентября.
...
Нет двух людей в человеке, человек один и если он разделяется, то с этим нужно бороться и их соединять. Эта сила, соединяющая в единство множество живущих в нас существ, и есть человек сам по себе, личность.
Личность человека есть самоорганизующая сила. Монархия - это общественная организация по образу организации личной. А коммунист на личность смотрит, как ребенок на игрушку, он ломает игрушку, чтобы достать из нее и воспользоваться внутренней силой организации. От этого тайна организации делается еще более таинственной.
Всеволод Вишневский, писатель, 41 год, политработник, Ленинград:
21 сентября.
Заморозки... С утра солнце, прохладно. Завтра на рассвете - пятнадцать месяцев войны.
Сталинград контратакует! Молодцы! Дерутся упорно и у Моздока.
Под Синявино наши жмут с трех сторон. Смотрел сегодня карту... Да, целый год - пробка на Синявино и на Мгу... Пробить надо «всего» четыре-пять километров... «Всего!»...
На Ладоге гонят и гонят грузы: на понтонах - вагоны, паровозы из Ленинграда на восточный берег; оттуда гонят цистерны на буксирах, вплавь. На озере появились итальянские торпедные катера. Один катер (штабной) захвачен нашими «охотниками». С конца августа возобновились воздушные удары немцев. В шлиссельбургской крепости Орешек осталось пятьдесят моряков. Это кадровая лихая молодежь. Убито пять, ранено двадцать, но все раненые вернулись в строй. Живут в подземельях, страдают «куриной слепотой», но не уходят. Вылезают и из 45-миллиметровых пушек по-снайперски бьют по немецким амбразурам на двести-триста метров. Потом утаскивают пушки в окопы. Стреляют и из 76-миллиметровой разболтанной пушки, изобретают свои способы.
У немцев до 30-40 процентов, порой 50 процентов 8-дюймовых снарядов не рвется. Наши после обстрелов их подбирают. Это называется «искать поросят»...
Поехали с С.К. в 11 часов в театр. Я прочел пьесу всей труппе...
Труппа дала о пьесе отличные отзывы. По-видимому, в комедийном жанре мы сделали что-то нужное, новое... Итак, «Раскинулось море широко» живет!
Холодно... Заметно желтеют листья... Ранние заморозки вредно отражаются на еще не убранных огородах. Среди населения опять слухи о предстоящем штурме Ленинграда.
Вера Инбер, поэт, 52 года, Ленинград:
21 сентября.
Под Моздоком убит генерал фон Клейст. Англичане бомбили Мюнхен. Под Сталинградом - устойчивее.
Когда сводка улучшается, это видно по лицам. Сразу видно: в трамвае и на улицах.
дневник
Ольга Берггольц, поэт, 32 года, Ленинград
21/IX-42.
Сталинград еще не взят, хотя шли уже бои на улицах, но, кажется, с улиц их выперли. О, если б удар им под Сталинградом - это перелом в войне, это, м<ожет> б<ыть>, эти мудаки откроют второй фронт. Боже! Не знаю, что сделала бы, чтоб помочь разгрому немцев под Ст<алингра>дом!
А я сейчас сижу, как идиотка, и жду звонка от секретарши Лизунова, - примет он меня или нет. Хочу клянчить у него квартиру, - Юра хочет «вить гнездо», что ж, пожалуй, самое время, так сказать, на штурм глядя.
Я определенно беременна, - осматривал врач и сказал, что около 3 мес<яцев>. Юраш счастлив, и я рада. Неужели бог благословит на этот раз? Господи, до чего же дикая у меня жизнь.
Ну, как же, ждать мне звонка, или идти сдавать Юркины карточки? Вот еще с ними не было бы скандала...(возможно, этот вопрос был связан с тем, что Е. П. Макогоненко был уже прикреплен к ПУБАЛТу, а по карточкам он числился как работник радиокомитета. Отдавать «лишние» карточки в условиях голода было непросто. Либо же речь о том, чтобы перерегистрировать продовольственные карточки на следующую декаду месяца.)
Удивительно понурое, безразличное состояние. Хочется спать, - видимо, дает себя знать состояние, - а спать - времени жалко, хотя все равно ничего не делаю, хотя и Юрки теперь целыми днями дома нет - никто не мешает...
Вот, пойду сейчас к Лизунову, - ох, до чего я не люблю обращаться к чинам с разными просьбами, ну, да ведь, кажется, надо...
Вчера вечером думала над новой поэмой - замысел большой, да хватит ли на него души? А надо, чтоб было с душой, - о том, о чем думали, чем жили с Колей, чем живем теперь с Юркой.
Ужасно понурое настроение.
Зачем-то - чуть не в десятый раз - перечла письма Исакович к Юрке, - зачем я это делаю? Разве он не мой?
Его быв<шая> жена в том письме писала ему, что была в Чкалове, значит, видела Исакович и сказала ей все, да кроме того Юрка уверяет, что послал ей «объяснительные письма». А мне ее не жаль ничуть почему-то, хотя, видимо, она тяжело переживает утрату Юрки. Она принадлежит к людям, «не нашедшим своего места в Отечественной войне», - а человек образованный, знает восточные языки, имела предложения интересной, хотя и опасной работы. Нет, погибшего бойца «жальчее», чем таких. Испугалась, спастись захотела? Ну, вот и спаслась. Нет, не жалко ничуть... Юра, как будто бы, не получает больше от нее писем, - но боюсь, что скрывает их... Ох, тяжелый, мутный у меня бабий характер.
Варвара Малахиева-Мирович, переводчик, мемуарист, 73 года, Москва:
21 сентября.
Утро. Солнце. Почти мороз. Осколочки прожитых дней. Зачем они? Кому могут понадобиться? Не знаю. Они попали мне в глаз. И если я их таким образом не извлеку на эти страницы, они будут мешать «видеть, слышать, понимать». Вероятно, для этого и нужно их записать. Только для этого. Флобер прав (читаю его письма): пишут писатели для себя (это он говорит о себе). Но я развиваю его мысль дальше: нет писателей, пишущих не для себя. Можно делить их на три категории: грубо корыстные, пишут для денег, для славы. Проповедники (искренние), агитаторы, памфлетисты не могут не писать, если они пишут для дела их жизни - значит, для себя, это стало делом их жизни. Поэты - не могут не слагать песен, как не может не петь певчая птица. И песня их - утоление потребы их души. А за чертой писательской среды - то проникая в нее, то ни разу в нее не вступая, безымянные или приобретшие впоследствии имя - мемуаристы и авторы дневников и заметок (в типе розановских «Опавших листьев») удачных и неудачных, художественно-ценных (Женин Андрей, Юлиан, Лис) и вне вопроса о художественности (стопа тетрадей больше пуда весом покойной Зины Денисьевской, умного и добросовестного летописца своей жизни и того, что видела и слышала в окружающей среде и в событиях общеисторического характера).
Такие авторы пишут, потому что нуждаются в четкой регистрации всего пережитого ими. Нужно, чтобы не канули в пучину забвения те камушки, из которых строятся их мосты, которыми мостят они свою дорогу от преходящего к вечному. Вот почему и нужно бывает подбирать и такие осколки.
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
21 сентября.
...
Нет двух людей в человеке, человек один и если он разделяется, то с этим нужно бороться и их соединять. Эта сила, соединяющая в единство множество живущих в нас существ, и есть человек сам по себе, личность.
Личность человека есть самоорганизующая сила. Монархия - это общественная организация по образу организации личной. А коммунист на личность смотрит, как ребенок на игрушку, он ломает игрушку, чтобы достать из нее и воспользоваться внутренней силой организации. От этого тайна организации делается еще более таинственной.