11 августа 1942-го года
в стихах и в дневниках
***
Добра и зла, добра и зла -
Смысл, раскаленный добела.
Г. Иванов
Как правая и левая рука,
Твоя душа моей душе близка.
Но вихрь прошел, и бездна пролегла
От правого до левого крыла.
М. Цветаева
Если левая ручка - добро
И белее, чем серебро;
Холодна и нежней пера
И готова - подать с утра;
Если левая да ладонь
Говорит: не ласкай, не тронь.
Я - суженая, я - судьба.
Я перстами касаюсь лба, -
И прозрачнейший перстенек,
Как болотный, горит огонек -
Не согреет и так далек, -
Подойдешь, а он - наутек…
То на правой моей руке,
Как на классной да на доске,
Нарисованный символ зла
Подымает конец крыла;
Правой ручкой бы только бить,
Подзывать, получать, теребить;
Сверху ручка моя - смугла,
Горяча и кольцо сняла.
Но пожатье таких десниц!
Но объятье бескрылых птиц!
Но присяга таких перстов!
И у флага: а ты готов?
И когда им сойтись, Адам?
Ты познаешь, а я отдам.
И, как боги, Авель и Каин -
Семя наших извечных таин.
11.8.1942, Алла Головина.
Ольга Берггольц, 32 года, работник Радиокомитета Ленинграда:
О, бедный Homo sapiens,
Существованье - бред…
Немцы уже в районе Краснодара, Майкопа, Армавира. Черт знает что! Немыслимо вдумываться даже в размеры этого поражения, грозящего катастрофой. Э-эх, дела!
Вчера с Яшкой были у Маханова по поводу Юры, - не безуспешно, - по крайней мере, в приказе не будет никаких компрометирующих его политически формулировок и «руководство» поставлено в известность обо всей этой грязной истории. Юра, видимо, останется здесь редактором - это хорошо в смысле того, что мы сможем жить здесь, в Радио, где есть свет, а след, может быть, относительно тепло. Видимо, если немцы не кинутся на Л-д и не возьмут его, - придется и вторую зиму зимовать в кольце. Надеюсь, что прошлогоднего кошмара не повторится, принимаются меры - люди переселяются в первые этажи, покучнее, готовится топливо, говорят, что есть продуктовые запасы, хотя вот за июль академического пайка так и не дали, сволочи, но все же надо готовиться к худшему - к трудной, нудной зиме…
Ох, как мы увязли! Вчера шли с Яшкой из горкома и говорили о том, какая уже усталость гнездится в душе, сознание бесперспективности какой-то, долгих-долгих дней лишений, нужды, напряжения страшнейшего…
Нервозное, раздраженное, угрюмое состояние, немыслимо трудно работать, хотя едим неплохо и в городе после местных боев - тихо, то ли сбили ихние батареи, то ли они готовят чудовищный удар. Но работаю с диким усилием, - все кажется ненужным, смехотворно жалким по сравнению с положением в стране, и чувство собственной личной беспомощности - трудно преодолимо. Да и распустилась я, наверное, - «лавры» опьянили. Надо попытаться написать стихи «Именем Ленинграда», хотя дуб-Маханов в чем-то прав, когда говорит, что пора перестать кричать о героизме ленинградцев, надо написать стишки для 42-й - уж очень они привязались… Надо собрать и сдать книжку - собственно готовую уже, и как-то все кажется глупым, хотя я и знаю, что слово сейчас - это тоже сила…
От Сережи нет писем, - неужели мальчик погиб, ведь он где-то там был, на Юге… Надо запросить его мать, - мне так хочется, чтоб он вышел из этой каши живым. Боже мой! Неужели никогда уже не вернуться нам всем к морю, к безграничному, единственно нужному человеческому счастью - слиянию с природой и покоем? Я, наверное, все же хочу жить, хотя иногда кажется, что все равно - жить ли, погибнуть ли…
Странно, я люблю Юру и жду его ребенка, и хочу его, - а вот жажды жизни, ожесточенного протеста против гибели - нет. Может, это и лучше? А м. б., это равнодушие просто потому, что в Л-де сейчас спокойнее, чем где бы то ни было?
Примечание.
Из записи, сделанной Ольгой Берггольц в дневнике 25.07.1942: Главное: Юрку уволили из Радиокомитета и разбронировали по военному учету. Значит, его могут в любую минуту взять в армию, даже рядовым, значит - реальна наша разлука. А я почти наверняка уверена на этот раз, что беременна, хотя еще не проверялась.
Что же, так и не даст мне жизнь счастья - никогда?
Стоило вылезать из могилы, выходить с того света, с такой мукой продраться к нему, привязаться - чтоб разлучиться и - боже, боюсь верить сердцу - наверняка потерять его.
Его уволили потому, что по его отделу, по радио была дана поэма Шишовой. Горком запретил ее и сказал об этом Широкову, преду РК, а Широков забыл сказать об этом Юрке, и когда горком осатанел - «как так ослушались и дали», - Широков свалил все на Юрку. И его уволили. Виктор и Яшка вели себя при этом как последние бляди, особенно Виктор. Вот цена зимы, проведенной ими всеми вместе! Вот «новое» в отношениях ленинградцев… О, сволочи, сволочи. Яшка теперь что-то «выправляет», - но боюсь, что никто не поможет.
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, Ленинград:
11 августа. 416[-й] день войны. Вторник. Последний день в Ленинграде.
Прощался с городом. Прощался со сфинксами... Пустынно на набережной. Утром от нашего дома до Академии навстречу мне попалось не больше трех человек - военные, и две женщины на плечах пронесли гроб...
На службе обходил хранилища с глубоким волнующим чувством. На время или навсегда их оставляю?
Дома суматоха. Как всегда, еще много не собрано. 4 часа. А в 7 часов придет автобус за вещами и за нами!
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
11 августа. Видел во сне, будто собираю себе от разных лиц пропуска. Приходит Пушкин, смотрит на них и большую часть рвет. - Оставьте, - говорит, - вот только это, с этим пропустят. После этого спокойно и долго беседую с ним, и, между прочим, рассказываю ему, что геройский выстрел его в Дантеса вначале как-то не очень обращал на себя внимание общества и только теперь стали понимать его, как пример высокого мужества.
Митраша принес свое очередное письмо с восторженным толкованием «Жень-шеня». Нашел общий язык с тещей. Удивительно, как мог Лев Толстой выносить толстовцев. И вообще - что делать с поклонниками? Ответ: то, что делает красавица - она пользуется поклонниками, чтобы создавать себе славу. Значит, средство отделаться от поклонника - это стереть его личность множеством.
Собирали грибы с Лялей в хорошем настроении под впечатлением от революции в Индии. Болтали о возрождении Востока и предстоящей нам деятельности и т. п. Интересны проходящие, мало оформленные мысли при собирании грибов, например, что взяли один гриб, а другой маленький оставили и вернулись к маленькому сорвать: а то ему одному будет скучно; или... много всего!
Joie de vie. Боровик, поднимаясь из моховой кочки возле дерева, встретил на пути своем тонкую веточку и стал поднимать ее. Но эта веточка концом своим попала в развилку другой ветки и перестала поддаваться под натиском гриба. Она врезалась в шляпу гриба. День был теплый, после дождя земля паркая. Мы смеялись от радости жизни, казалось, все в лесу с нами вместе смеялось. А тот могучий боровик, поднимаясь все больше и больше, резал себя. Мы застали его, когда он, этот глупый боровик, напором собственной силы жизни разрезал себя пополам. Уложив несчастный гриб в корзинку, мы о себе подумали: не режем ли мы себя своей радостью жизни? И оба замолчали.
***
Добра и зла, добра и зла -
Смысл, раскаленный добела.
Г. Иванов
Как правая и левая рука,
Твоя душа моей душе близка.
Но вихрь прошел, и бездна пролегла
От правого до левого крыла.
М. Цветаева
Если левая ручка - добро
И белее, чем серебро;
Холодна и нежней пера
И готова - подать с утра;
Если левая да ладонь
Говорит: не ласкай, не тронь.
Я - суженая, я - судьба.
Я перстами касаюсь лба, -
И прозрачнейший перстенек,
Как болотный, горит огонек -
Не согреет и так далек, -
Подойдешь, а он - наутек…
То на правой моей руке,
Как на классной да на доске,
Нарисованный символ зла
Подымает конец крыла;
Правой ручкой бы только бить,
Подзывать, получать, теребить;
Сверху ручка моя - смугла,
Горяча и кольцо сняла.
Но пожатье таких десниц!
Но объятье бескрылых птиц!
Но присяга таких перстов!
И у флага: а ты готов?
И когда им сойтись, Адам?
Ты познаешь, а я отдам.
И, как боги, Авель и Каин -
Семя наших извечных таин.
11.8.1942, Алла Головина.
Ольга Берггольц, 32 года, работник Радиокомитета Ленинграда:
О, бедный Homo sapiens,
Существованье - бред…
Немцы уже в районе Краснодара, Майкопа, Армавира. Черт знает что! Немыслимо вдумываться даже в размеры этого поражения, грозящего катастрофой. Э-эх, дела!
Вчера с Яшкой были у Маханова по поводу Юры, - не безуспешно, - по крайней мере, в приказе не будет никаких компрометирующих его политически формулировок и «руководство» поставлено в известность обо всей этой грязной истории. Юра, видимо, останется здесь редактором - это хорошо в смысле того, что мы сможем жить здесь, в Радио, где есть свет, а след, может быть, относительно тепло. Видимо, если немцы не кинутся на Л-д и не возьмут его, - придется и вторую зиму зимовать в кольце. Надеюсь, что прошлогоднего кошмара не повторится, принимаются меры - люди переселяются в первые этажи, покучнее, готовится топливо, говорят, что есть продуктовые запасы, хотя вот за июль академического пайка так и не дали, сволочи, но все же надо готовиться к худшему - к трудной, нудной зиме…
Ох, как мы увязли! Вчера шли с Яшкой из горкома и говорили о том, какая уже усталость гнездится в душе, сознание бесперспективности какой-то, долгих-долгих дней лишений, нужды, напряжения страшнейшего…
Нервозное, раздраженное, угрюмое состояние, немыслимо трудно работать, хотя едим неплохо и в городе после местных боев - тихо, то ли сбили ихние батареи, то ли они готовят чудовищный удар. Но работаю с диким усилием, - все кажется ненужным, смехотворно жалким по сравнению с положением в стране, и чувство собственной личной беспомощности - трудно преодолимо. Да и распустилась я, наверное, - «лавры» опьянили. Надо попытаться написать стихи «Именем Ленинграда», хотя дуб-Маханов в чем-то прав, когда говорит, что пора перестать кричать о героизме ленинградцев, надо написать стишки для 42-й - уж очень они привязались… Надо собрать и сдать книжку - собственно готовую уже, и как-то все кажется глупым, хотя я и знаю, что слово сейчас - это тоже сила…
От Сережи нет писем, - неужели мальчик погиб, ведь он где-то там был, на Юге… Надо запросить его мать, - мне так хочется, чтоб он вышел из этой каши живым. Боже мой! Неужели никогда уже не вернуться нам всем к морю, к безграничному, единственно нужному человеческому счастью - слиянию с природой и покоем? Я, наверное, все же хочу жить, хотя иногда кажется, что все равно - жить ли, погибнуть ли…
Странно, я люблю Юру и жду его ребенка, и хочу его, - а вот жажды жизни, ожесточенного протеста против гибели - нет. Может, это и лучше? А м. б., это равнодушие просто потому, что в Л-де сейчас спокойнее, чем где бы то ни было?
Примечание.
Из записи, сделанной Ольгой Берггольц в дневнике 25.07.1942: Главное: Юрку уволили из Радиокомитета и разбронировали по военному учету. Значит, его могут в любую минуту взять в армию, даже рядовым, значит - реальна наша разлука. А я почти наверняка уверена на этот раз, что беременна, хотя еще не проверялась.
Что же, так и не даст мне жизнь счастья - никогда?
Стоило вылезать из могилы, выходить с того света, с такой мукой продраться к нему, привязаться - чтоб разлучиться и - боже, боюсь верить сердцу - наверняка потерять его.
Его уволили потому, что по его отделу, по радио была дана поэма Шишовой. Горком запретил ее и сказал об этом Широкову, преду РК, а Широков забыл сказать об этом Юрке, и когда горком осатанел - «как так ослушались и дали», - Широков свалил все на Юрку. И его уволили. Виктор и Яшка вели себя при этом как последние бляди, особенно Виктор. Вот цена зимы, проведенной ими всеми вместе! Вот «новое» в отношениях ленинградцев… О, сволочи, сволочи. Яшка теперь что-то «выправляет», - но боюсь, что никто не поможет.
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, Ленинград:
11 августа. 416[-й] день войны. Вторник. Последний день в Ленинграде.
Прощался с городом. Прощался со сфинксами... Пустынно на набережной. Утром от нашего дома до Академии навстречу мне попалось не больше трех человек - военные, и две женщины на плечах пронесли гроб...
На службе обходил хранилища с глубоким волнующим чувством. На время или навсегда их оставляю?
Дома суматоха. Как всегда, еще много не собрано. 4 часа. А в 7 часов придет автобус за вещами и за нами!
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
11 августа. Видел во сне, будто собираю себе от разных лиц пропуска. Приходит Пушкин, смотрит на них и большую часть рвет. - Оставьте, - говорит, - вот только это, с этим пропустят. После этого спокойно и долго беседую с ним, и, между прочим, рассказываю ему, что геройский выстрел его в Дантеса вначале как-то не очень обращал на себя внимание общества и только теперь стали понимать его, как пример высокого мужества.
Митраша принес свое очередное письмо с восторженным толкованием «Жень-шеня». Нашел общий язык с тещей. Удивительно, как мог Лев Толстой выносить толстовцев. И вообще - что делать с поклонниками? Ответ: то, что делает красавица - она пользуется поклонниками, чтобы создавать себе славу. Значит, средство отделаться от поклонника - это стереть его личность множеством.
Собирали грибы с Лялей в хорошем настроении под впечатлением от революции в Индии. Болтали о возрождении Востока и предстоящей нам деятельности и т. п. Интересны проходящие, мало оформленные мысли при собирании грибов, например, что взяли один гриб, а другой маленький оставили и вернулись к маленькому сорвать: а то ему одному будет скучно; или... много всего!
Joie de vie. Боровик, поднимаясь из моховой кочки возле дерева, встретил на пути своем тонкую веточку и стал поднимать ее. Но эта веточка концом своим попала в развилку другой ветки и перестала поддаваться под натиском гриба. Она врезалась в шляпу гриба. День был теплый, после дождя земля паркая. Мы смеялись от радости жизни, казалось, все в лесу с нами вместе смеялось. А тот могучий боровик, поднимаясь все больше и больше, резал себя. Мы застали его, когда он, этот глупый боровик, напором собственной силы жизни разрезал себя пополам. Уложив несчастный гриб в корзинку, мы о себе подумали: не режем ли мы себя своей радостью жизни? И оба замолчали.