29 июля 1937-го года
в дневниках
Александр Гладков, драматург, 25 лет, Москва:
Наш земляк и, кажется, дальний родственник Уд<ал>ов, всю жизнь бывший кадровым военным, потом перешедшим на педагогическую работу в одну из военных академий, затем ставший там заведующим библиотекой, человек обычно сдержанный и малоразговорчивый, как все его коллеги, в этом году ходивший по краю гибели, как будто он был пиратом или содержателем притона кокаинистов, встретившийся мне случайно в книжном магазине на Арбате, вдруг вылился рассказами о том, что ему пришлось этим летом слышать. Мы свернули в Плотников переулок, потом вышли на Пречистенку и пошли к Девичьему полю, а он все говорил и говорил <...> Многое он знает со слов своего близкого приятеля, личного секретаря Гамарника, почему-то еще не арестованного, а только переведенного в резерв.
Всего не запишешь, но вот кое-что. Почти весь май Гамарник пролежал больным дома с обострением диабета. Когда Тухачевский уезжал в Приволжский <военный> округ, он приезжал к нему прощаться. 31 мая вечером в НКО стало известно, что опечатан кабинет зама Гамарника Осепяна, а через час опечатали кабинет Г. и сейфы его секретарей (сразу после самоуб<ийства> Гамарника). 31 мая после полудня на квартиру к Г. приехал Блюхер и разговаривал с ним наедине. Тот был взволнован разговором. Домашние уже знали об аресте Уборевича, но от Г. это скрыли. Возможно, Б. ему рассказал. В пятом часу вечера приехали от Ворошилова Булин и Смородинов (управляющий делами НКО). Они говорили с ним минут 15. Когда они вышли из комнаты, но еще стояли в передней, раздались два выстрела. Они бросились обратно. Г. был уже мертв, и из виска сочилась кровь. Оказалось, что они приезжали ему сообщить о его снятии. Секретарь Гамарника узнал об этом, когда приехал в Красково на дачу. Ему рассказала жена, услышавшая сообщение по радио. А рано утром к нему приехал перепуганный шофер. В Москве им разрешили навестить вдову Г. В тот день Г. лежал в кабинете под простыней. Жена Г. была испугана и отмалчивалась. Слова «враг народа» еще не произносились. Кое-что рассказали шоферу дочь и домработница. Вдова всё звонила в НКО насчет похорон, но с ней не хотели разговаривать.
Он говорил и говорил, и я даже не мог вставить про Лёву. Он бы испугался и пожалел о своей откровенности.
Никого из крупных военных не «брали» дома или на службе, видимо, чтобы исключить сопротивление: их сначала куда-то отправляли, и уж потом арестовывали, когда не было личной охраны.
Александр Афиногенов, драматург, 33 года:
29/VII
Глава может называться "Возвращение к жизни"... Это день, в который я почувствовал вдруг, что снова жизнь играет кругом меня... снова строки газет зажили прежним к ним отношением. Как после тяжелого сна пробуждение всегда приятно - и я вижу, что люди радуются, ездят на экскурсии, пароходы переполнены, парки тоже, девушки загорают на берегу моря, все живет, как год назад, когда я еще был здоров и счастлив. И только маленькая моя судьба как-то выключена сейчас из общего потока жизни. Но разве в ней сейчас дело? И сознание того, что дело совсем не во мне и не в моих сетованиях на несправедливое мое исключение - это сознание - возвращает в жизнь.
Только в другую жизнь. Неудержимо тянет уйти к другим людям, стать самым незаметным, так чтобы о тебе все забыли и ты обо всех забыл, чтобы остались только самые простые потребности - и книги, и мысли о жизни... Как хорошо стать путевым сторожем, только не на станции даже, а на самом глухом пути - так чтобы раз в месяц приезжала лавка-вагон, покупать там спички и керосин, хлеб-муку на месяц - и самому охотиться на дичь, жить простой и незаметной жизнью и содержать свой участок в замечательном состоянии, а самому в свободное время читать и слушать птиц и узнавать природу...
Говорят, такая тоска по жизни около природы - нездоровое, это - отрыв, отход... Пусть что угодно говорят, я слишком много в жизни слушал разговоров - я-то знаю, что только такая жизнь способна восстановить духовное мое равновесие, затянутся раны жестоких обид и несправедливостей, я вернусь примиренным и покойным, готовым к новой жизни на новой маленькой работе... Главное - никогда ни в чем и никому не стану теперь завидовать из тех, кто удачливее или выше меня. А есть зависть к простому труду и людям, которые совершенно не читают газет и не знают, ругают их там последними словами или хвалят. Хотя на меня это давно уже перестало действовать и странно - прочел случайно в "Красной нови" злую сатиру Безыменского о Кирфогене. Пасквильные стихи А. Безыменского "Как делается слава" ("Великий Кирфоген, известный драмодел...") были напечатаны в журнале "Красная новь", 1937, N 6, с.246-247 и отложил, совершенно спокойный и равнодушный, это ведь не обо мне, это об Афиногенове, а я уже давно, уже три месяца, как не он - а кто-то третий, которому еще и имени нет...
Но теперь, сегодня - это сознание близости к жизни наполняет радостью, прислушиваешься снова к словам последних новостей, читаешь про уборку богатейшего урожая, прилет Чкалова, их встречу в Кремле - и все это радует и волнует. Я снова вышел из летаргического сна, нокаут кончился, человек начинает жить…
Иван Майский, дипломат, 53 года, в годы ведения дневника - представитель СССР в Британии.
29 июля.
РАЗГОВОР С ЧЕМБЕРЛЕНОМ
1. По общепринятому в Англии обычаю, я давно уже собирался сделать официальный визит новому премьеру. Такие же намерения имелись и у других послов в Лондоне. Чемберлен, однако, с недели на неделю откладывал эти приемы, пока не подошел конец парламентской сессии. Тогда, желая перед отъездом на каникулы подчистить все хвосты, премьер стал быстро, одного за другим, принимать представителей различных великих держав - американца Бингхэм[а], итальянца Гранди и др[угих]. 29-го июля он принял меня в своем кабинете в Палате Общин. Зная, что премьер очень перегружен, я решил не терять зря времени и взять быка сразу за рога. Еще до свидания с Чемберленом у меня имелись сведения о том, что генеральной линией его внешней политики является заключение пакта четырех и в особенности урегулирование отношений Англии с Германией. Я хотел проверить данные сведения и потому сразу же поставил Чемберлену вопрос: каковы, по его мнению, наилучшие методы для достижения «умиротворения Европы»?
2. Чемберлен, который, видимо, не ожидал такого вопроса, несколько запнулся и не то удивленно, не то смущенно посмотрел на меня. Потом он начал отвечать, медленно выговаривая слова и от времени до времени запинаясь. «Я не могу указать какого-либо краткого пути к достижению такого результата, - начал Чемберлен, - умиротворение Европы -дело сложное и длительное. Оно требует большого терпения. Тут годятся всякие способы и всякие методы, которые могут дать результат. Надо ловить каждую представляющуюся возможность». Премьер-министр на мгновение замолчал, подумал и потом продолжал: «Я думаю, что первым и наиболее непосредственным шагом к умиротворению Европы могло бы быть благоприятное урегулирование испанского вопроса. Испания сейчас в центре внимания. Испанские события создают большое количество осложнений и конфликтов в Европе. Если испанская война не закончится быстро или, по крайней мере, не будет полностью локализована, можно опасаться в дальнейшем еще более серьезных потрясений в Европе. Надо кончить с Испанией - это первая предпосылка на пути к умиротворению Европы». Я спросил Чемберлена, что он понимает под выражением «надо урегулировать испанский вопрос»? Чемберлен опять помолчал, подумал и ответил: «Урегулировать испанский вопрос - это, на мой взгляд, значит превратить испанскую борьбу в чисто испанскую. Мы надеемся, что нам удастся в конечном счете добиться такого результата, - полагаю, и с Вашей помощью»? Я принял вызов и заметил, что такова же основная идея, проходящая красной нитью через испанскую политику советского правительства. Но вот как этой цели достигнуть? Ни для кого не секрет, что на стороне Франко сражается большая итальянская армия и многочисленные отряды немецких специалистов: летчиков, артиллеристов, танкистов и т.д. Думает ли Чемберлен, что итальянцы и немцы действительно готовы вывести своих так называемых «волонтеров» из Испании? Я в этом сомневаюсь. К такому скептицизму меня приводит 11-месячная работа в Комитете по невмешательству. А ведь эвакуация «волонтеров» - это в настоящий момент сердцевина всей проблемы невмешательства.
3. Чемберлен ответил не сразу. Он посмотрел сначала в окошко, потом на потолок и, наконец, медленно начал: «Не подлежит сомнению, что Муссолини очень хочет видеть Испанию фашистской. Всего лишь два дня тому назад в разговоре со мной Гранди передал мне личное послание от Муссолини, в котором он, заверяя меня в отсутствии у Италии каких-либо территориальных амбиций в отношении Испании, в то же время доказывал необходимость победы Франко. Эта победа, по мнению Муссолини, нужна для того, чтобы избежать превращения Испании в «большевистское государство». Если Франко потерпит поражение, торжество коммунизма в Испании будто бы неизбежно. А с этим Италия не могла бы примириться. Я не согласен с оценкой Муссолини. Я не думаю, чтобы в Испании при каких бы то ни было условиях сейчас могли победить коммунисты. Но таковы настроения Муссолини. Тем не менее я не прихожу в отчаяние. Я не думаю, чтобы это было последнее слово главы итальянского государства. Надо только иметь выдержку и терпение. Он отойдет от своих теперешних позиций, и тогда его можно будет убедить вывести из Испании итальянских легионеров». Я сказал: «Вашими бы устами, да мед пить. Мое правительство было бы чрезвычайно радо, если бы Ваш прогноз осуществился. К сожалению, пока я не вижу обнадеживающих симптомов в указанном направлении». Чемберлен, однако, поддерживал высказанную им ранее мысль и вновь повторил о необходимости выдержки и терпения.
4. Далее, премьер-министр поинтересовался, что мы думаем об испанском конфликте и какова позиция СССР в данном вопросе. Я дал Чемберлену необходимое объяснение, подчеркнув в особенности наше желание ликвидировать интервенцию и превратить испанский конфликт в чисто испанский. Верные нашим общим принципам, мы и здесь стремимся к тому, чтобы испанскому народу было обеспечено «право на национальное самоопределение». Мы не задаемся целью насаждать в Испании коммунистический или какой-либо иной строй. Вопрос о той или иной форме правления - дело самого испанского народа. Но мы стараемся в меру наших сил и возможностей предотвратить иностранное вмешательство, откуда бы оно ни исходило, во внутренние испанские дела. В борьбе за обеспечение Испании возможности самостоятельно решать свою судьбу мы старались и стараемся по возможности координировать свои действия с действиями Англии и Франции. На протяжении минувших 11 месяцев у нас бывали разногласия по тем или иным практическим вопросам, связанным с испанской проблемой, у нас могут быть такие разногласия и впредь. Я хочу надеяться, однако, что эти разногласия не будут преувеличиваться ни с чьей стороны и что они не помешают общей работе СССР и Великобритании в деле укрепления мира. Чемберлен выслушал мои объяснения с большим вниманием и видимым сочувствием. Однако сразу же после этого выяснилось, что он понял их по-своему. Премьер-министр сказал: «Вот Муссолини хочет создания в Испании фашистского государства, а вы этого не хотите. Перед нами две крайности. Англия старается занимать среднюю позицию между вами и Муссолини». Я возразил, что Чемберлен неправильно характеризует фактическое положение вещей. В самом деле, Муссолини хочет установления в Испании вполне определенного режима - фашистского, СССР же, наоборот, вовсе не стремится к установлению в Испании какого-либо определенного режима, скажем, социалистического, коммунистического и т.п. СССР хочет только того, чтобы все другие державы оставили Испанию в покое и предоставили ей возможность самостоятельно установить такой режим, какого пожелают испанские народные массы. Между позицией Италии и позицией СССР очень большая разница. Только теперь Чемберлен вынужден был согласиться, что разница действительно существует и что она весьма серьезна. Он высказал одобрение по адресу нашей позиции и прибавил, что она принципиально очень близко совпадает с позицией Великобритании. «К сожалению, однако, - добавил Чемберлен, - я очень боюсь, что испанскую проблему нам не удастся так скоро решить, без этого трудно себе мыслить возможность каких-либо серьезных мероприятий по действительному умиротворению Европы».
5. Премьер-министр опять помолчал и затем заговорил на другую тему: «Меня постоянно тяготит одна мысль: нынешняя Европа полна страхов и подозрений. Страны и государства не доверяют друг другу. Если одна держава начинает вооружаться, другая немедленно же начинает думать, что эти вооружения направлены против нее и, чтобы парировать действительную или воображаемую опасность, тоже хватается за вооружения. Так одно цепляется за другое, и в результате все мы тратим колоссальные деньги непроизводительно на орудия смерти и разрушения, деньги, которые с гораздо большей пользой могли бы израсходовать на улучшение положения широких слоев населения. Говоря это, я не хочу бросить какой-либо упрек по адресу Вашей страны; мы ведь сами тоже вооружаемся. Ваша страна - я в это твердо верю - не хочет войны, не угрожает своим соседям, и мы бы хотели с вами сотрудничать в деле защиты мира. Перед Вашей страной стоят крупнейшие проблемы внутренней реконструкции и разработки ее естественных богатств. Я кое-что слышал и читал о Вашей великолепной стране и знаю, что естественные богатства ее поистине неисчислимы. Эта внутренняя работа должна занять у вас много лет и десятилетий, и, конечно, вам невыгодно и нежелательно нарушать ее мирный ход какими-либо внешними осложнениями. Но есть на свете и другие страны, которые настроены несколько иначе. Вот, например, Германия. Немцы не перестают говорить о странах “имущих” и “неимущих”. Не знаю, к какой категории стран они вас причисляют, но нас, Великобританию, они относят к категории “имущих”, а себя к категории “неимущих”. На этой базе в Германии ведется большая агитация и раздуваются весьма опасные страсти, а в результате страхи и напряжение в Европе только увеличиваются. Надо с этим как-нибудь покончить. Я понимаю, что сразу такого результата достигнуть нельзя. Потребуются годы и годы для умиротворения Европы. Но нельзя ли сделать хотя бы первый шаг к созданию более благоприятной атмосферы в нашей части света»? Я спросил, что конкретно Чемберлен имеет в виду. Премьер-министр ответил: «Наряду с испанским вторым очень важным и очень срочным вопросом является вопрос германский. Я считал бы очень важным заставить немцев от общих фраз об “имущих” и “неимущих” державах, фраз, точный смысл которых никому не ясен, перейти к практическому деловому обсуждению немецких пожеланий. Если бы мы могли сесть с немцами за один стол и с карандашом в руках пройтись по всем их жалобам, претензиям и желаниям, то это в сильной степени способствовало бы прояснению атмосферы или, по крайней мере, уточнению существующей ситуации. Мы знали бы тогда, чего немцы хотят, и знали бы также, возможно ли удовлетворение германских требований. Если возможно, мы бы пошли Германии максимально навстречу, если невозможно, - мы приняли бы другие решения. Такова, мне кажется, важнейшая потребность момента. Германия, конечно, не единственная проблема Европы, но она самая главная. И мне хотелось бы, чтобы европейские державы твердо и последовательно пошли по пути разрешения данной проблемы, не отвлекаясь второстепенными вопросами и не задерживаясь из-за разных мелочей. Ясно, что умиротворение Европы зависит не только от разрешения германской проблемы. Есть целый ряд других вопросов, требующих урегулирования. Мы должны стремиться к общеевропейскому соглашению, - такова наша цель, но во всяком случае начало должно быть положено разрешением германской проблемы». В ответ я вкратце изложил свои сомнения насчет эффективности того пути к «умиротворению Европы», который рисуется Чемберлену. Премьеру это, видимо, не совсем понравилось, однако, не желая вступать в дальнейшую полемику, он поспешил ответить, что вопрос, который мы обсуждали, очень сложный вопрос и что по нему могут быть вполне честные расхождения во мнениях. Во всяком случае Ч[емберлен] всегда готов выслушать соображения инакомыслящих.
6. На этом деловая часть разговора закончилась. Дальше пошли уже чисто протокольные вещи, которые не стоит записывать. Общее впечатление от разговора с Ч[емберленом] сводится у меня к тому, что сейчас он серьезно носится с идеей пакта четырех и организации западной безопасности, будучи готов для достижения этой цели идти далеко навстречу Германии и Италии. Однако, если бы в процессе дальнейших событий для него стало ясно, что соглашение с этими обеими странами невозможно или что за него приходится платить неприемлемой для Англии ценой, он занял бы в отношении фашистских держав гораздо более твердую позицию, чем занимал Болдуин.
Александр Гладков, драматург, 25 лет, Москва:
Наш земляк и, кажется, дальний родственник Уд<ал>ов, всю жизнь бывший кадровым военным, потом перешедшим на педагогическую работу в одну из военных академий, затем ставший там заведующим библиотекой, человек обычно сдержанный и малоразговорчивый, как все его коллеги, в этом году ходивший по краю гибели, как будто он был пиратом или содержателем притона кокаинистов, встретившийся мне случайно в книжном магазине на Арбате, вдруг вылился рассказами о том, что ему пришлось этим летом слышать. Мы свернули в Плотников переулок, потом вышли на Пречистенку и пошли к Девичьему полю, а он все говорил и говорил <...> Многое он знает со слов своего близкого приятеля, личного секретаря Гамарника, почему-то еще не арестованного, а только переведенного в резерв.
Всего не запишешь, но вот кое-что. Почти весь май Гамарник пролежал больным дома с обострением диабета. Когда Тухачевский уезжал в Приволжский <военный> округ, он приезжал к нему прощаться. 31 мая вечером в НКО стало известно, что опечатан кабинет зама Гамарника Осепяна, а через час опечатали кабинет Г. и сейфы его секретарей (сразу после самоуб<ийства> Гамарника). 31 мая после полудня на квартиру к Г. приехал Блюхер и разговаривал с ним наедине. Тот был взволнован разговором. Домашние уже знали об аресте Уборевича, но от Г. это скрыли. Возможно, Б. ему рассказал. В пятом часу вечера приехали от Ворошилова Булин и Смородинов (управляющий делами НКО). Они говорили с ним минут 15. Когда они вышли из комнаты, но еще стояли в передней, раздались два выстрела. Они бросились обратно. Г. был уже мертв, и из виска сочилась кровь. Оказалось, что они приезжали ему сообщить о его снятии. Секретарь Гамарника узнал об этом, когда приехал в Красково на дачу. Ему рассказала жена, услышавшая сообщение по радио. А рано утром к нему приехал перепуганный шофер. В Москве им разрешили навестить вдову Г. В тот день Г. лежал в кабинете под простыней. Жена Г. была испугана и отмалчивалась. Слова «враг народа» еще не произносились. Кое-что рассказали шоферу дочь и домработница. Вдова всё звонила в НКО насчет похорон, но с ней не хотели разговаривать.
Он говорил и говорил, и я даже не мог вставить про Лёву. Он бы испугался и пожалел о своей откровенности.
Никого из крупных военных не «брали» дома или на службе, видимо, чтобы исключить сопротивление: их сначала куда-то отправляли, и уж потом арестовывали, когда не было личной охраны.
Александр Афиногенов, драматург, 33 года:
29/VII
Глава может называться "Возвращение к жизни"... Это день, в который я почувствовал вдруг, что снова жизнь играет кругом меня... снова строки газет зажили прежним к ним отношением. Как после тяжелого сна пробуждение всегда приятно - и я вижу, что люди радуются, ездят на экскурсии, пароходы переполнены, парки тоже, девушки загорают на берегу моря, все живет, как год назад, когда я еще был здоров и счастлив. И только маленькая моя судьба как-то выключена сейчас из общего потока жизни. Но разве в ней сейчас дело? И сознание того, что дело совсем не во мне и не в моих сетованиях на несправедливое мое исключение - это сознание - возвращает в жизнь.
Только в другую жизнь. Неудержимо тянет уйти к другим людям, стать самым незаметным, так чтобы о тебе все забыли и ты обо всех забыл, чтобы остались только самые простые потребности - и книги, и мысли о жизни... Как хорошо стать путевым сторожем, только не на станции даже, а на самом глухом пути - так чтобы раз в месяц приезжала лавка-вагон, покупать там спички и керосин, хлеб-муку на месяц - и самому охотиться на дичь, жить простой и незаметной жизнью и содержать свой участок в замечательном состоянии, а самому в свободное время читать и слушать птиц и узнавать природу...
Говорят, такая тоска по жизни около природы - нездоровое, это - отрыв, отход... Пусть что угодно говорят, я слишком много в жизни слушал разговоров - я-то знаю, что только такая жизнь способна восстановить духовное мое равновесие, затянутся раны жестоких обид и несправедливостей, я вернусь примиренным и покойным, готовым к новой жизни на новой маленькой работе... Главное - никогда ни в чем и никому не стану теперь завидовать из тех, кто удачливее или выше меня. А есть зависть к простому труду и людям, которые совершенно не читают газет и не знают, ругают их там последними словами или хвалят. Хотя на меня это давно уже перестало действовать и странно - прочел случайно в "Красной нови" злую сатиру Безыменского о Кирфогене. Пасквильные стихи А. Безыменского "Как делается слава" ("Великий Кирфоген, известный драмодел...") были напечатаны в журнале "Красная новь", 1937, N 6, с.246-247 и отложил, совершенно спокойный и равнодушный, это ведь не обо мне, это об Афиногенове, а я уже давно, уже три месяца, как не он - а кто-то третий, которому еще и имени нет...
Но теперь, сегодня - это сознание близости к жизни наполняет радостью, прислушиваешься снова к словам последних новостей, читаешь про уборку богатейшего урожая, прилет Чкалова, их встречу в Кремле - и все это радует и волнует. Я снова вышел из летаргического сна, нокаут кончился, человек начинает жить…
Иван Майский, дипломат, 53 года, в годы ведения дневника - представитель СССР в Британии.
29 июля.
РАЗГОВОР С ЧЕМБЕРЛЕНОМ
1. По общепринятому в Англии обычаю, я давно уже собирался сделать официальный визит новому премьеру. Такие же намерения имелись и у других послов в Лондоне. Чемберлен, однако, с недели на неделю откладывал эти приемы, пока не подошел конец парламентской сессии. Тогда, желая перед отъездом на каникулы подчистить все хвосты, премьер стал быстро, одного за другим, принимать представителей различных великих держав - американца Бингхэм[а], итальянца Гранди и др[угих]. 29-го июля он принял меня в своем кабинете в Палате Общин. Зная, что премьер очень перегружен, я решил не терять зря времени и взять быка сразу за рога. Еще до свидания с Чемберленом у меня имелись сведения о том, что генеральной линией его внешней политики является заключение пакта четырех и в особенности урегулирование отношений Англии с Германией. Я хотел проверить данные сведения и потому сразу же поставил Чемберлену вопрос: каковы, по его мнению, наилучшие методы для достижения «умиротворения Европы»?
2. Чемберлен, который, видимо, не ожидал такого вопроса, несколько запнулся и не то удивленно, не то смущенно посмотрел на меня. Потом он начал отвечать, медленно выговаривая слова и от времени до времени запинаясь. «Я не могу указать какого-либо краткого пути к достижению такого результата, - начал Чемберлен, - умиротворение Европы -дело сложное и длительное. Оно требует большого терпения. Тут годятся всякие способы и всякие методы, которые могут дать результат. Надо ловить каждую представляющуюся возможность». Премьер-министр на мгновение замолчал, подумал и потом продолжал: «Я думаю, что первым и наиболее непосредственным шагом к умиротворению Европы могло бы быть благоприятное урегулирование испанского вопроса. Испания сейчас в центре внимания. Испанские события создают большое количество осложнений и конфликтов в Европе. Если испанская война не закончится быстро или, по крайней мере, не будет полностью локализована, можно опасаться в дальнейшем еще более серьезных потрясений в Европе. Надо кончить с Испанией - это первая предпосылка на пути к умиротворению Европы». Я спросил Чемберлена, что он понимает под выражением «надо урегулировать испанский вопрос»? Чемберлен опять помолчал, подумал и ответил: «Урегулировать испанский вопрос - это, на мой взгляд, значит превратить испанскую борьбу в чисто испанскую. Мы надеемся, что нам удастся в конечном счете добиться такого результата, - полагаю, и с Вашей помощью»? Я принял вызов и заметил, что такова же основная идея, проходящая красной нитью через испанскую политику советского правительства. Но вот как этой цели достигнуть? Ни для кого не секрет, что на стороне Франко сражается большая итальянская армия и многочисленные отряды немецких специалистов: летчиков, артиллеристов, танкистов и т.д. Думает ли Чемберлен, что итальянцы и немцы действительно готовы вывести своих так называемых «волонтеров» из Испании? Я в этом сомневаюсь. К такому скептицизму меня приводит 11-месячная работа в Комитете по невмешательству. А ведь эвакуация «волонтеров» - это в настоящий момент сердцевина всей проблемы невмешательства.
3. Чемберлен ответил не сразу. Он посмотрел сначала в окошко, потом на потолок и, наконец, медленно начал: «Не подлежит сомнению, что Муссолини очень хочет видеть Испанию фашистской. Всего лишь два дня тому назад в разговоре со мной Гранди передал мне личное послание от Муссолини, в котором он, заверяя меня в отсутствии у Италии каких-либо территориальных амбиций в отношении Испании, в то же время доказывал необходимость победы Франко. Эта победа, по мнению Муссолини, нужна для того, чтобы избежать превращения Испании в «большевистское государство». Если Франко потерпит поражение, торжество коммунизма в Испании будто бы неизбежно. А с этим Италия не могла бы примириться. Я не согласен с оценкой Муссолини. Я не думаю, чтобы в Испании при каких бы то ни было условиях сейчас могли победить коммунисты. Но таковы настроения Муссолини. Тем не менее я не прихожу в отчаяние. Я не думаю, чтобы это было последнее слово главы итальянского государства. Надо только иметь выдержку и терпение. Он отойдет от своих теперешних позиций, и тогда его можно будет убедить вывести из Испании итальянских легионеров». Я сказал: «Вашими бы устами, да мед пить. Мое правительство было бы чрезвычайно радо, если бы Ваш прогноз осуществился. К сожалению, пока я не вижу обнадеживающих симптомов в указанном направлении». Чемберлен, однако, поддерживал высказанную им ранее мысль и вновь повторил о необходимости выдержки и терпения.
4. Далее, премьер-министр поинтересовался, что мы думаем об испанском конфликте и какова позиция СССР в данном вопросе. Я дал Чемберлену необходимое объяснение, подчеркнув в особенности наше желание ликвидировать интервенцию и превратить испанский конфликт в чисто испанский. Верные нашим общим принципам, мы и здесь стремимся к тому, чтобы испанскому народу было обеспечено «право на национальное самоопределение». Мы не задаемся целью насаждать в Испании коммунистический или какой-либо иной строй. Вопрос о той или иной форме правления - дело самого испанского народа. Но мы стараемся в меру наших сил и возможностей предотвратить иностранное вмешательство, откуда бы оно ни исходило, во внутренние испанские дела. В борьбе за обеспечение Испании возможности самостоятельно решать свою судьбу мы старались и стараемся по возможности координировать свои действия с действиями Англии и Франции. На протяжении минувших 11 месяцев у нас бывали разногласия по тем или иным практическим вопросам, связанным с испанской проблемой, у нас могут быть такие разногласия и впредь. Я хочу надеяться, однако, что эти разногласия не будут преувеличиваться ни с чьей стороны и что они не помешают общей работе СССР и Великобритании в деле укрепления мира. Чемберлен выслушал мои объяснения с большим вниманием и видимым сочувствием. Однако сразу же после этого выяснилось, что он понял их по-своему. Премьер-министр сказал: «Вот Муссолини хочет создания в Испании фашистского государства, а вы этого не хотите. Перед нами две крайности. Англия старается занимать среднюю позицию между вами и Муссолини». Я возразил, что Чемберлен неправильно характеризует фактическое положение вещей. В самом деле, Муссолини хочет установления в Испании вполне определенного режима - фашистского, СССР же, наоборот, вовсе не стремится к установлению в Испании какого-либо определенного режима, скажем, социалистического, коммунистического и т.п. СССР хочет только того, чтобы все другие державы оставили Испанию в покое и предоставили ей возможность самостоятельно установить такой режим, какого пожелают испанские народные массы. Между позицией Италии и позицией СССР очень большая разница. Только теперь Чемберлен вынужден был согласиться, что разница действительно существует и что она весьма серьезна. Он высказал одобрение по адресу нашей позиции и прибавил, что она принципиально очень близко совпадает с позицией Великобритании. «К сожалению, однако, - добавил Чемберлен, - я очень боюсь, что испанскую проблему нам не удастся так скоро решить, без этого трудно себе мыслить возможность каких-либо серьезных мероприятий по действительному умиротворению Европы».
5. Премьер-министр опять помолчал и затем заговорил на другую тему: «Меня постоянно тяготит одна мысль: нынешняя Европа полна страхов и подозрений. Страны и государства не доверяют друг другу. Если одна держава начинает вооружаться, другая немедленно же начинает думать, что эти вооружения направлены против нее и, чтобы парировать действительную или воображаемую опасность, тоже хватается за вооружения. Так одно цепляется за другое, и в результате все мы тратим колоссальные деньги непроизводительно на орудия смерти и разрушения, деньги, которые с гораздо большей пользой могли бы израсходовать на улучшение положения широких слоев населения. Говоря это, я не хочу бросить какой-либо упрек по адресу Вашей страны; мы ведь сами тоже вооружаемся. Ваша страна - я в это твердо верю - не хочет войны, не угрожает своим соседям, и мы бы хотели с вами сотрудничать в деле защиты мира. Перед Вашей страной стоят крупнейшие проблемы внутренней реконструкции и разработки ее естественных богатств. Я кое-что слышал и читал о Вашей великолепной стране и знаю, что естественные богатства ее поистине неисчислимы. Эта внутренняя работа должна занять у вас много лет и десятилетий, и, конечно, вам невыгодно и нежелательно нарушать ее мирный ход какими-либо внешними осложнениями. Но есть на свете и другие страны, которые настроены несколько иначе. Вот, например, Германия. Немцы не перестают говорить о странах “имущих” и “неимущих”. Не знаю, к какой категории стран они вас причисляют, но нас, Великобританию, они относят к категории “имущих”, а себя к категории “неимущих”. На этой базе в Германии ведется большая агитация и раздуваются весьма опасные страсти, а в результате страхи и напряжение в Европе только увеличиваются. Надо с этим как-нибудь покончить. Я понимаю, что сразу такого результата достигнуть нельзя. Потребуются годы и годы для умиротворения Европы. Но нельзя ли сделать хотя бы первый шаг к созданию более благоприятной атмосферы в нашей части света»? Я спросил, что конкретно Чемберлен имеет в виду. Премьер-министр ответил: «Наряду с испанским вторым очень важным и очень срочным вопросом является вопрос германский. Я считал бы очень важным заставить немцев от общих фраз об “имущих” и “неимущих” державах, фраз, точный смысл которых никому не ясен, перейти к практическому деловому обсуждению немецких пожеланий. Если бы мы могли сесть с немцами за один стол и с карандашом в руках пройтись по всем их жалобам, претензиям и желаниям, то это в сильной степени способствовало бы прояснению атмосферы или, по крайней мере, уточнению существующей ситуации. Мы знали бы тогда, чего немцы хотят, и знали бы также, возможно ли удовлетворение германских требований. Если возможно, мы бы пошли Германии максимально навстречу, если невозможно, - мы приняли бы другие решения. Такова, мне кажется, важнейшая потребность момента. Германия, конечно, не единственная проблема Европы, но она самая главная. И мне хотелось бы, чтобы европейские державы твердо и последовательно пошли по пути разрешения данной проблемы, не отвлекаясь второстепенными вопросами и не задерживаясь из-за разных мелочей. Ясно, что умиротворение Европы зависит не только от разрешения германской проблемы. Есть целый ряд других вопросов, требующих урегулирования. Мы должны стремиться к общеевропейскому соглашению, - такова наша цель, но во всяком случае начало должно быть положено разрешением германской проблемы». В ответ я вкратце изложил свои сомнения насчет эффективности того пути к «умиротворению Европы», который рисуется Чемберлену. Премьеру это, видимо, не совсем понравилось, однако, не желая вступать в дальнейшую полемику, он поспешил ответить, что вопрос, который мы обсуждали, очень сложный вопрос и что по нему могут быть вполне честные расхождения во мнениях. Во всяком случае Ч[емберлен] всегда готов выслушать соображения инакомыслящих.
6. На этом деловая часть разговора закончилась. Дальше пошли уже чисто протокольные вещи, которые не стоит записывать. Общее впечатление от разговора с Ч[емберленом] сводится у меня к тому, что сейчас он серьезно носится с идеей пакта четырех и организации западной безопасности, будучи готов для достижения этой цели идти далеко навстречу Германии и Италии. Однако, если бы в процессе дальнейших событий для него стало ясно, что соглашение с этими обеими странами невозможно или что за него приходится платить неприемлемой для Англии ценой, он занял бы в отношении фашистских держав гораздо более твердую позицию, чем занимал Болдуин.