26 июля 1937-го года
в дневниках
_________________________________________________________________________________________________
Дневники дрейфующей станции "Северный Полюс-1"
Эрнст Кренкель, 33 года, радист:
26 июля.
Мать пишет из Кисловодска:
«Твои телеграммы получила быстро через 36 часов они вызвали сенсацию тчк отважной четверке все шлют поздравления приветы тчк мой ответ произвел па почте конфуз просили подробный адрес я предлагала медвежий переулок».
И в самом деле, сочувствую телеграфисткам - в справочниках станция «Северный полюс» и почтово-телеграфное отделение при ней вряд ли значится. А раз не обозначена, значит и нет таковой...
Вечерняя Москва» приветствует «Сталинскую четверку, работающую на полную пятерку», и сообщает новости: 150-сильный буксир «Радист Кренкель», окрашенный в ослепительно белый цвет, заканчивается строительством в пермской судоверфи, сейчас находится в стадии испытаний, в августе ' вступит в эксплуатацию, 26-го - встреча Чкалова; завтра - старт и финиш скоростных воздушных тонок по маршруту Москва - Севастополь - Москва...
____________________________________________________________________________________________
Александр Гладков, драматург, 25 лет, Москва
26 июля.
Забавная штуковина жизнь. Сейчас я вспоминаю дни середины лета, когда я ушел из театра и хандрил, как дни самого полного безоблачного счастья. Вот бы только вернуть те дни, - разговоры с Лёвой перед сном и жест, с которым он ставил на круглый стол принесенную бутылку «Шамхора»...
Стараюсь больше читать, чтобы меньше думать. Прочел «Военную тайну» Гайдара. Неплохо, но есть какая-то едва уловимая фальшь. Перечитал «Фиесту» и «Прощай, оружие». Читаю из Лёвкиных книг воспоминания декабристов. Ждет очереди роман Олдингтона «Все люди враги».
Примечание: Лёва - брат Гладкова, арестованный в июле 1937.
Михаил Пришвин, 64 года, Загорск:
26 июля.
...
Встреча героев: многим даже довольно развитым людям хочется явлением героев удовлетворить свою потребность в этическом оптимизме (как жить иначе?). И вот они говорят: «Это хорошо!» Я сегодня ответил Анне Дм. на ее восторг, что всё-таки не мешает вспомнить героев нашей прошлой эпохи: Толстого и Достоевского. Те герои посвятили себя делу любви, эти - Чкалов и Громов - посвятили себя разрушению. «Впрочем, - сказал я, - при потребности в этическом оптимизме можно понять советских героев защитниками того, что сделано теми героями...» Так некогда были Пересвет и Ослябя - иноки-воины, были рыцари-крестоносцы. Но думают ли Громов и Чкалов о любви?
Александр Афиногенов, драматург, 33 года, Переделкино:
26/VII
Дмитрий Карамазов уже после суда спрашивал себя: готов ли? То есть к другой жизни готов ли? И сам себе отвечал - не готов. Прошел первый пыл вдохновенного гимна в рудниках, осталось желание быть с Грушенькой, бежать в Америку, отпустить бороду и жить на свободе. Так и я спрашиваю себя все время сейчас - готов ли я к новой моей жизни? Или все еще давит на меня обида за несправедливую проработку и удаление от любимого дела?
Или все еще жаль расстаться с вещами и удобствами?
По совести отвечаю - не жаль. И даже наоборот - вещи сейчас давят. То, что еще осталось у меня - слишком много, надо меньше, гораздо меньше, и домик совсем маленький и не здесь, а где-нибудь очень далеко. Потому что самая моя заветная мечта - уйти в отшельники, поселиться одному, либо вдвоем и с ребенком - и ни от кого не зависеть, ни с кем не быть связанным. Боюсь я людей сейчас, хоть и тянет порой к ним и посидеть, и поговорить, но боюсь. Уж такой урок жизни был, когда люди, которым верил больше всего, оказались предателями и врагами! Теперь кроме себя никому не верю - ни за кого не могу ручаться и хочу уйти далеко и так, чтобы жить, никого не затрагивая, чтобы мне никто, самый распоследний писателишко-халтурщик не мог завидовать. А перестанут завидовать, перестанут и желать гибели, перестанут клеветать, низвергать, ругать в печати и издеваться...
А ведь людей все-таки надо любить. Что же, что много кругом врагов оказалось и почти все знакомые прежние - либо арестованы, либо проработаны. Не без этого жизнь. И по совести говоря - какая же это была жизнь до сих пор - балованная, гладенькая, без ухабов и потрясений, как у Качалова. Но у Качалова хоть голос был, а где у меня право на такую безмятежную жизнь?
И оттого я смотрю в будущее безо всякого страха. Оттого и хочу испытать в жизни все, еще не испытанное, и главное, чтобы остаться при этом добрым к людям и не заноситься самому в мыслях, знать, что другие люди есть во столько раз лучше тебя!
Нет, нет, не знаю, как дальше, а сейчас отвечаю себе по совести - готов. А что продолжаю жить, как жил, это еще инерция, еще будет и время и силы - все изменить, уйти, либо уехать далеко, понять природу и жизнь совсем по-другому и тогда снова обрести давно утерянную веру в себя вместе с покоем. Покой уже есть, только пока решимости нет. В мыслях осознано, но надо провести в жизнь. Уход и одиночество как спасение.
_________________________________________________________________________________________________
Дневники дрейфующей станции "Северный Полюс-1"
Эрнст Кренкель, 33 года, радист:
26 июля.
Мать пишет из Кисловодска:
«Твои телеграммы получила быстро через 36 часов они вызвали сенсацию тчк отважной четверке все шлют поздравления приветы тчк мой ответ произвел па почте конфуз просили подробный адрес я предлагала медвежий переулок».
И в самом деле, сочувствую телеграфисткам - в справочниках станция «Северный полюс» и почтово-телеграфное отделение при ней вряд ли значится. А раз не обозначена, значит и нет таковой...
Вечерняя Москва» приветствует «Сталинскую четверку, работающую на полную пятерку», и сообщает новости: 150-сильный буксир «Радист Кренкель», окрашенный в ослепительно белый цвет, заканчивается строительством в пермской судоверфи, сейчас находится в стадии испытаний, в августе ' вступит в эксплуатацию, 26-го - встреча Чкалова; завтра - старт и финиш скоростных воздушных тонок по маршруту Москва - Севастополь - Москва...
____________________________________________________________________________________________
Александр Гладков, драматург, 25 лет, Москва
26 июля.
Забавная штуковина жизнь. Сейчас я вспоминаю дни середины лета, когда я ушел из театра и хандрил, как дни самого полного безоблачного счастья. Вот бы только вернуть те дни, - разговоры с Лёвой перед сном и жест, с которым он ставил на круглый стол принесенную бутылку «Шамхора»...
Стараюсь больше читать, чтобы меньше думать. Прочел «Военную тайну» Гайдара. Неплохо, но есть какая-то едва уловимая фальшь. Перечитал «Фиесту» и «Прощай, оружие». Читаю из Лёвкиных книг воспоминания декабристов. Ждет очереди роман Олдингтона «Все люди враги».
Примечание: Лёва - брат Гладкова, арестованный в июле 1937.
Михаил Пришвин, 64 года, Загорск:
26 июля.
...
Встреча героев: многим даже довольно развитым людям хочется явлением героев удовлетворить свою потребность в этическом оптимизме (как жить иначе?). И вот они говорят: «Это хорошо!» Я сегодня ответил Анне Дм. на ее восторг, что всё-таки не мешает вспомнить героев нашей прошлой эпохи: Толстого и Достоевского. Те герои посвятили себя делу любви, эти - Чкалов и Громов - посвятили себя разрушению. «Впрочем, - сказал я, - при потребности в этическом оптимизме можно понять советских героев защитниками того, что сделано теми героями...» Так некогда были Пересвет и Ослябя - иноки-воины, были рыцари-крестоносцы. Но думают ли Громов и Чкалов о любви?
Александр Афиногенов, драматург, 33 года, Переделкино:
26/VII
Дмитрий Карамазов уже после суда спрашивал себя: готов ли? То есть к другой жизни готов ли? И сам себе отвечал - не готов. Прошел первый пыл вдохновенного гимна в рудниках, осталось желание быть с Грушенькой, бежать в Америку, отпустить бороду и жить на свободе. Так и я спрашиваю себя все время сейчас - готов ли я к новой моей жизни? Или все еще давит на меня обида за несправедливую проработку и удаление от любимого дела?
Или все еще жаль расстаться с вещами и удобствами?
По совести отвечаю - не жаль. И даже наоборот - вещи сейчас давят. То, что еще осталось у меня - слишком много, надо меньше, гораздо меньше, и домик совсем маленький и не здесь, а где-нибудь очень далеко. Потому что самая моя заветная мечта - уйти в отшельники, поселиться одному, либо вдвоем и с ребенком - и ни от кого не зависеть, ни с кем не быть связанным. Боюсь я людей сейчас, хоть и тянет порой к ним и посидеть, и поговорить, но боюсь. Уж такой урок жизни был, когда люди, которым верил больше всего, оказались предателями и врагами! Теперь кроме себя никому не верю - ни за кого не могу ручаться и хочу уйти далеко и так, чтобы жить, никого не затрагивая, чтобы мне никто, самый распоследний писателишко-халтурщик не мог завидовать. А перестанут завидовать, перестанут и желать гибели, перестанут клеветать, низвергать, ругать в печати и издеваться...
А ведь людей все-таки надо любить. Что же, что много кругом врагов оказалось и почти все знакомые прежние - либо арестованы, либо проработаны. Не без этого жизнь. И по совести говоря - какая же это была жизнь до сих пор - балованная, гладенькая, без ухабов и потрясений, как у Качалова. Но у Качалова хоть голос был, а где у меня право на такую безмятежную жизнь?
И оттого я смотрю в будущее безо всякого страха. Оттого и хочу испытать в жизни все, еще не испытанное, и главное, чтобы остаться при этом добрым к людям и не заноситься самому в мыслях, знать, что другие люди есть во столько раз лучше тебя!
Нет, нет, не знаю, как дальше, а сейчас отвечаю себе по совести - готов. А что продолжаю жить, как жил, это еще инерция, еще будет и время и силы - все изменить, уйти, либо уехать далеко, понять природу и жизнь совсем по-другому и тогда снова обрести давно утерянную веру в себя вместе с покоем. Покой уже есть, только пока решимости нет. В мыслях осознано, но надо провести в жизнь. Уход и одиночество как спасение.