14 июля 1917-го
в дневниках
Никита Окунев, 48 лет, служащий пароходства "Самолёт", Москва:
14 июля. Сегодня с утра сам не свой. В сообщении из Ставки, где только самые скверные и неутешительные новости, для меня лично самое ужасное такие строки: «Некоторые части продолжают самовольно оставлять свои позиции, не выполняя возложенных на них боевых задач, но наряду с такими частями есть беззаветно выполняющие свои долг пред родиной и с ничтожным числом бойцов в своих рядах оказывающие противнику стойкое сопротивление, † За последнее время особенно отличился 416 пехотный полк, потерявший в жестоких боях почти всех своих старших начальников, включая своего командира полка.» Как раз в этом полку и мой сын, которому я хотел посвятить эту летопись, в надежде, что он и дети его через десятки лет прочтут мое немудрое сказание о войне и революции, но, видимо, Бог судил иначе. Как бы в этом сказании и даже вот на этом самом несчастливом листке не пришлось записать, если хватит мужества и сил, и о гибели моего героя-сына, и тогда читай эту горькую повесть один ты, бедный отец, и она будет для тебя самой ужасной, самой страшной за всю твою жизнь.
Но будь, что сделалось и что будет. На все Господня воля!
На соединенном заседании Совета рабочих, солдат и крестьян Керенский сказал: «От имени правительства торжественно обещаю, что все попытки восстановить монархию будут подавлены беспощадным образом». На этом же заседании постановлено заявить, что вожаки большевиков Ленин и Зиновьев подлежат суду, но скрываются.
Александр Блок, 36 лет, Петроград:
14 июля. Письмо от тети от 7 июля - о мамином беспокойстве, об одиночестве шахматовском и о том, что они собираются приехать в конце июля - начале августа на мамину квартиру.
Государство не может обойтись без смертной казни (Керенский!). Государство не может обойтись без секретных агентов, т. е. провокаторов. Государство не может обойтись без контр-шпионажа, между прочим заключающегося в «добывании языка». Братание кончилось тем, что батальонный командир потребовал «добыть языка». С немцами давно жили дружно, всем делились. Посовещались и не добыли. На следующий день командир повторил приказание с угрозой выслать весь батальон в дозор.
Батальонные и ротные комитеты на фронте бессильны. Ослушаться нельзя. Двух немцев, пришедших, по обыкновению, брататься (там - тоже не слушались начальства, и немцы тоже отказывались наступать), забрали и отправили в штаб дивизии (что с ними там делали - неизвестно, но обыкновенно «языки» подвергаются пытке и пр.). Немцы вывесили у проволочных заграждений плакат: верните наших двух товарищей, иначе вам будет плохо. Стали совещаться, что поступили подло, но вернуть уже не могли. Немцы вывесили второй плакат: пришлите нам одного из ваших, мы его отпустим. Смельчак нашелся, пошел к немцам. И вернулся обратно, цел. Немцы вывесили третий плакат: верните нам наших, как мы вернули вам вашего, иначе вам будет плохо. Когда это не подействовало, открыли огонь но нашим окопам. Два дня свирепствовала немецкая артиллерия (к нашим окопам уже наверняка пристрелялись, - что наши окопы?), и выбили из каждой роты по 60 человек (вчера рассказал мне швейцар). Какая страшная трагедия.
Его же рассказы: Керенского бранят, зачем начал наступление, когда одни согласны, а другие - нет. Без наступления и с братанием война бы кончилась. Что отравляли братающиеся немцы, - газетное вранье. Еще бранят Керенского за то, что никуда не годных белобилетников и стариков берут и держат, даром тратя казенные деньги, а молодых рабочих с заводов, которые пошли бы в бой, будучи уже обучены, если их смешать с другими, не берут.
Вы меня упрекаете в аристократизме? Но аристократ ближе к демократу, чем средний «буржуа».
День с утра такой же таинственно-холодный, как вчера, но к середине дня выходило солнышко, и сразу легче было на душе. А я тружусь над Виссарионовым (он - бедный труженик, бедный ребенок).
Вчера я жалел себя, что приходится уходить из парка в Шувалове. Жить бы (пожить) в деревне, и с Любой.
Двадцать две страницы первого допроса Виссарионова.
В хвостах, говорит Агния, страшно ругают «буржуазию». Какого-то чиновника чуть не разорвали. Рабочий говорит: «Что мне 50 рублей?») Курица стоит 7 рублей.
Занятие А. Н. Хвостовым (толстым): противно и интересно вместе. Вот придворные помои, гнусные сенсации, жизнь подонков общества во всея ее наготе.
Александр Бенуа, художник, 47 лет, на даче:
Пятница. Серый, холодный день. К кофе Дуня испекла олонецких «калиток» - ватрушек из толокна с творогом. Очень вкусны!
Из «Биржевки» узнал о сформировании правительства спасения, о крепнущем движении против большевиков, об аресте Каменева и Хаустова, о Керенском, вернувшемся с фронта и участвовавшем в экстренном заседании на самом вокзале, о том, что Тарнополь снова занят нами, а отступление остановлено. С каждой неделей становится все темнее и безнадежнее. Хуже всего, что так «опрокинуто» отношение к войне, которую теперь, к великому утешению всех тех, кто пуще всего боится демобилизации, уже никак попросту не кончить... Но уже совершенно несомненно, что слух про Ревель - утка. Об этом ни полслова.
День прошел в такой же, если еще не хуже (ибо снова дождь) маете. Увлекаюсь Стендалем. Прошел красками вчерашний этюд в Кривцово-Зинкино. Раскрасил старую композицию «Венецианского ресторана». Она дает возможность собрать красивый букет красок и показать быт XVIII в. с неиспользованной стороны. Получил два номера «Новой жизни». При «Пилатовом непротивлении» Керенского восстанавливается смертная казнь, благо сам Александр Федорович уже использовал для своей популярности ее отмену, вовсе «не национальную» по существу. Теперь, пожалуй, начнется период рубки голов или вполне «национальное» вешание всех по очереди, пока не восстановится Николай с Питиримом или с Пуришкевичем - Феликс Юсупов будет на амплуа Фредерикса. Горький должен переживать очень тяжелое время из-за клеветы Бурцева. Я бы ему написал сочувственное письмо, если бы верил в незыблемость и мужество его житейской и политической философии. А то напишешь, а тут как раз он и поддастся снова в сторону, начнет хитрить и финтить. Нет, это не Лев Николаевич Толстой и даже не Ромен Роллан.
Но я вообще не знаю, что же я теперь буду писать в «Новой жизни»? Раз вопрос снова ставится так, как в первые дни войны, что самое обсуждение ее бытия, сути и продолжения может быть сочтено за предательскую игру в пользу Германии, то как же о ней говорить чистосердечно? Раз снова взяла верх вся система лжи газетных и политических людей, раз вновь сооружены все смертоносные фортеции капитализма (употреблю этот социалистический термин для обозначения чего-то иного, нежели то узкоспециальное и «классовое, что подразумевают социалисты), то словам совести или хотя бы простого обывательского и здравого смысла уже не место. Теперь мы снова превращаемся в «рабов», и «кандалы наши на сей раз кует тот самый демагог, который бросил людям революцию. А уж о мечте, о каком-то обновленном приближении к христианству нечего и думать. Если следовать этой мечте, то не с чувством большой опасности, а с полным сознанием того, что тебя бросят на съедение диким зверям. Но на это едва ли у кого-нибудь в наше время хватит храбрости! При первой угрозе, только «по дороге к цирку', всякий, пожалуй, и отречется. И кто знает, пожалуй, и Лев Николаевич при таких *обстоятельствах отрекся бы. и уже наверное отрекся бы Ромен Ролдан. Между тем вся трагедия великой международной войны стала возможной именно благодаря отсутствию подлинной храбрости. Говорят, самоубийцы - это люди особенно малодушные, и именно такими малодушными самоубийцами представляются мне ныне люди всех народов, которые .лучше погибнут от пуль, голода, чумы и чего что дно. но только бы их не заставили быть стойкими в шеях их религий. Все «историческое христианство» (включая сюда и идею Великого инквизитора - вовсе, разумеется, не локализованную в католицизме) есть, в сущности, история таких же «подлогов малодушия». В общем, получается Иудина, а не Петрова церковь. Петр хоть и отрекся, да потом плакал и пошел на смерть с радостью. А Иудина церковь так и должна кончить, как ее основатель - самоубийством.
Георгий Князев, историк-архивист, 30 лет, Петроград:
14 июля. Пятница. Как люди старого порядка шли с какой-то неодолимой фатальностью к гибели, так шли и люди нового порядка к той же гибели. Весь май, весь июнь мы были бессильными свидетелями того ужаса - неизбежного приближения гибели. И ничего не могли поделать...
Удастся ли теперь что-либо сделать Керенскому в Москве. Им созывается Особое совещание, своего рода малое Учредительное собрание, из представителей от всех классов и общественных организаций, а также от рабочих и торгово-промышленных кругов.*
• Речь идет о Государственном совещании, состоявшемся в Москве 12 - 15 (25 - 28) августа 1917 г. под председательством А.Ф. Керенского.
Василий Кравков, 58 лет, военврач в действующей армии:
27 июля (14 июля).
[...] Военный союз офицеров, чиновник[ов] и врачей при штабе Верховн[ого] главнок[омандующ]его выступил с энергичным требованием, а Корнилов - с ультимативным требованием к Временному «революционному» правительству ввиду исключительной серьезности момента - возвратить все отнятые права командующего состава и восстановить прежнюю дисциплину (палочную!) в войсках; в противном случае Корнилов слагает с себя всю ответственность за гибельные последствия «революционной» свистопляски и разложения в армиях. Давно бы пора было выступить всем военачальствующим с такими категорическими предложениями! Армия - и не папуасская-готтентотская, а армия, из вполне сознательных культурных граждан составленная, не может быть армией без железной дисциплины кулака и страха перед наказанием смертью! Солдаты из здравомыслящих теперь и сами убедились в необходимости жестокой палки для своих товарищей, совсем обалдевших от избытка дарованных им свобод!
Никита Окунев, 48 лет, служащий пароходства "Самолёт", Москва:
14 июля. Сегодня с утра сам не свой. В сообщении из Ставки, где только самые скверные и неутешительные новости, для меня лично самое ужасное такие строки: «Некоторые части продолжают самовольно оставлять свои позиции, не выполняя возложенных на них боевых задач, но наряду с такими частями есть беззаветно выполняющие свои долг пред родиной и с ничтожным числом бойцов в своих рядах оказывающие противнику стойкое сопротивление, † За последнее время особенно отличился 416 пехотный полк, потерявший в жестоких боях почти всех своих старших начальников, включая своего командира полка.» Как раз в этом полку и мой сын, которому я хотел посвятить эту летопись, в надежде, что он и дети его через десятки лет прочтут мое немудрое сказание о войне и революции, но, видимо, Бог судил иначе. Как бы в этом сказании и даже вот на этом самом несчастливом листке не пришлось записать, если хватит мужества и сил, и о гибели моего героя-сына, и тогда читай эту горькую повесть один ты, бедный отец, и она будет для тебя самой ужасной, самой страшной за всю твою жизнь.
Но будь, что сделалось и что будет. На все Господня воля!
На соединенном заседании Совета рабочих, солдат и крестьян Керенский сказал: «От имени правительства торжественно обещаю, что все попытки восстановить монархию будут подавлены беспощадным образом». На этом же заседании постановлено заявить, что вожаки большевиков Ленин и Зиновьев подлежат суду, но скрываются.
Александр Блок, 36 лет, Петроград:
14 июля. Письмо от тети от 7 июля - о мамином беспокойстве, об одиночестве шахматовском и о том, что они собираются приехать в конце июля - начале августа на мамину квартиру.
Государство не может обойтись без смертной казни (Керенский!). Государство не может обойтись без секретных агентов, т. е. провокаторов. Государство не может обойтись без контр-шпионажа, между прочим заключающегося в «добывании языка». Братание кончилось тем, что батальонный командир потребовал «добыть языка». С немцами давно жили дружно, всем делились. Посовещались и не добыли. На следующий день командир повторил приказание с угрозой выслать весь батальон в дозор.
Батальонные и ротные комитеты на фронте бессильны. Ослушаться нельзя. Двух немцев, пришедших, по обыкновению, брататься (там - тоже не слушались начальства, и немцы тоже отказывались наступать), забрали и отправили в штаб дивизии (что с ними там делали - неизвестно, но обыкновенно «языки» подвергаются пытке и пр.). Немцы вывесили у проволочных заграждений плакат: верните наших двух товарищей, иначе вам будет плохо. Стали совещаться, что поступили подло, но вернуть уже не могли. Немцы вывесили второй плакат: пришлите нам одного из ваших, мы его отпустим. Смельчак нашелся, пошел к немцам. И вернулся обратно, цел. Немцы вывесили третий плакат: верните нам наших, как мы вернули вам вашего, иначе вам будет плохо. Когда это не подействовало, открыли огонь но нашим окопам. Два дня свирепствовала немецкая артиллерия (к нашим окопам уже наверняка пристрелялись, - что наши окопы?), и выбили из каждой роты по 60 человек (вчера рассказал мне швейцар). Какая страшная трагедия.
Его же рассказы: Керенского бранят, зачем начал наступление, когда одни согласны, а другие - нет. Без наступления и с братанием война бы кончилась. Что отравляли братающиеся немцы, - газетное вранье. Еще бранят Керенского за то, что никуда не годных белобилетников и стариков берут и держат, даром тратя казенные деньги, а молодых рабочих с заводов, которые пошли бы в бой, будучи уже обучены, если их смешать с другими, не берут.
Вы меня упрекаете в аристократизме? Но аристократ ближе к демократу, чем средний «буржуа».
День с утра такой же таинственно-холодный, как вчера, но к середине дня выходило солнышко, и сразу легче было на душе. А я тружусь над Виссарионовым (он - бедный труженик, бедный ребенок).
Вчера я жалел себя, что приходится уходить из парка в Шувалове. Жить бы (пожить) в деревне, и с Любой.
Двадцать две страницы первого допроса Виссарионова.
В хвостах, говорит Агния, страшно ругают «буржуазию». Какого-то чиновника чуть не разорвали. Рабочий говорит: «Что мне 50 рублей?») Курица стоит 7 рублей.
Занятие А. Н. Хвостовым (толстым): противно и интересно вместе. Вот придворные помои, гнусные сенсации, жизнь подонков общества во всея ее наготе.
Александр Бенуа, художник, 47 лет, на даче:
Пятница. Серый, холодный день. К кофе Дуня испекла олонецких «калиток» - ватрушек из толокна с творогом. Очень вкусны!
Из «Биржевки» узнал о сформировании правительства спасения, о крепнущем движении против большевиков, об аресте Каменева и Хаустова, о Керенском, вернувшемся с фронта и участвовавшем в экстренном заседании на самом вокзале, о том, что Тарнополь снова занят нами, а отступление остановлено. С каждой неделей становится все темнее и безнадежнее. Хуже всего, что так «опрокинуто» отношение к войне, которую теперь, к великому утешению всех тех, кто пуще всего боится демобилизации, уже никак попросту не кончить... Но уже совершенно несомненно, что слух про Ревель - утка. Об этом ни полслова.
День прошел в такой же, если еще не хуже (ибо снова дождь) маете. Увлекаюсь Стендалем. Прошел красками вчерашний этюд в Кривцово-Зинкино. Раскрасил старую композицию «Венецианского ресторана». Она дает возможность собрать красивый букет красок и показать быт XVIII в. с неиспользованной стороны. Получил два номера «Новой жизни». При «Пилатовом непротивлении» Керенского восстанавливается смертная казнь, благо сам Александр Федорович уже использовал для своей популярности ее отмену, вовсе «не национальную» по существу. Теперь, пожалуй, начнется период рубки голов или вполне «национальное» вешание всех по очереди, пока не восстановится Николай с Питиримом или с Пуришкевичем - Феликс Юсупов будет на амплуа Фредерикса. Горький должен переживать очень тяжелое время из-за клеветы Бурцева. Я бы ему написал сочувственное письмо, если бы верил в незыблемость и мужество его житейской и политической философии. А то напишешь, а тут как раз он и поддастся снова в сторону, начнет хитрить и финтить. Нет, это не Лев Николаевич Толстой и даже не Ромен Роллан.
Но я вообще не знаю, что же я теперь буду писать в «Новой жизни»? Раз вопрос снова ставится так, как в первые дни войны, что самое обсуждение ее бытия, сути и продолжения может быть сочтено за предательскую игру в пользу Германии, то как же о ней говорить чистосердечно? Раз снова взяла верх вся система лжи газетных и политических людей, раз вновь сооружены все смертоносные фортеции капитализма (употреблю этот социалистический термин для обозначения чего-то иного, нежели то узкоспециальное и «классовое, что подразумевают социалисты), то словам совести или хотя бы простого обывательского и здравого смысла уже не место. Теперь мы снова превращаемся в «рабов», и «кандалы наши на сей раз кует тот самый демагог, который бросил людям революцию. А уж о мечте, о каком-то обновленном приближении к христианству нечего и думать. Если следовать этой мечте, то не с чувством большой опасности, а с полным сознанием того, что тебя бросят на съедение диким зверям. Но на это едва ли у кого-нибудь в наше время хватит храбрости! При первой угрозе, только «по дороге к цирку', всякий, пожалуй, и отречется. И кто знает, пожалуй, и Лев Николаевич при таких *обстоятельствах отрекся бы. и уже наверное отрекся бы Ромен Ролдан. Между тем вся трагедия великой международной войны стала возможной именно благодаря отсутствию подлинной храбрости. Говорят, самоубийцы - это люди особенно малодушные, и именно такими малодушными самоубийцами представляются мне ныне люди всех народов, которые .лучше погибнут от пуль, голода, чумы и чего что дно. но только бы их не заставили быть стойкими в шеях их религий. Все «историческое христианство» (включая сюда и идею Великого инквизитора - вовсе, разумеется, не локализованную в католицизме) есть, в сущности, история таких же «подлогов малодушия». В общем, получается Иудина, а не Петрова церковь. Петр хоть и отрекся, да потом плакал и пошел на смерть с радостью. А Иудина церковь так и должна кончить, как ее основатель - самоубийством.
Георгий Князев, историк-архивист, 30 лет, Петроград:
14 июля. Пятница. Как люди старого порядка шли с какой-то неодолимой фатальностью к гибели, так шли и люди нового порядка к той же гибели. Весь май, весь июнь мы были бессильными свидетелями того ужаса - неизбежного приближения гибели. И ничего не могли поделать...
Удастся ли теперь что-либо сделать Керенскому в Москве. Им созывается Особое совещание, своего рода малое Учредительное собрание, из представителей от всех классов и общественных организаций, а также от рабочих и торгово-промышленных кругов.*
• Речь идет о Государственном совещании, состоявшемся в Москве 12 - 15 (25 - 28) августа 1917 г. под председательством А.Ф. Керенского.
Василий Кравков, 58 лет, военврач в действующей армии:
27 июля (14 июля).
[...] Военный союз офицеров, чиновник[ов] и врачей при штабе Верховн[ого] главнок[омандующ]его выступил с энергичным требованием, а Корнилов - с ультимативным требованием к Временному «революционному» правительству ввиду исключительной серьезности момента - возвратить все отнятые права командующего состава и восстановить прежнюю дисциплину (палочную!) в войсках; в противном случае Корнилов слагает с себя всю ответственность за гибельные последствия «революционной» свистопляски и разложения в армиях. Давно бы пора было выступить всем военачальствующим с такими категорическими предложениями! Армия - и не папуасская-готтентотская, а армия, из вполне сознательных культурных граждан составленная, не может быть армией без железной дисциплины кулака и страха перед наказанием смертью! Солдаты из здравомыслящих теперь и сами убедились в необходимости жестокой палки для своих товарищей, совсем обалдевших от избытка дарованных им свобод!