9 июля 1942-го года
в дневниках
Всеволод Вишневский, писатель, 41 год, военный корреспондент центральных газет, Ленинград:
9 июля.
Встал часов в 9 утра...
Гулял с Азаровым по полям, любовался природой; рвали цветы, смотрели на стадо коров. Азаров хотел «купить стакан молока». Шутили... Солнечно, жарко...
В 11.30 - собрание летчиков. Азаров прочел им поэму о Герое Советского Союза Василии Гречишникове, одном из славных бойцов гвардейского авиационного полка. Местами поэма риторична, местами, особенно к финалу, звучит с подлинной силой, волнует. Слушали очень внимательно... Просили автора написать о погибшем летчике Плоткине.
Из утреннего налета вернулись экипажи четырех торпедоносцев. Я пригласил их в круг, и они рассказали о боевой операции. Рассказ оперативный, суховатый.
Душно - предгрозовая духота. Серые жаркие тучи над городом, потемневшая Нева, камуфлированные корабли. У Финляндского вокзала толпы уезжающих - вывозят до десяти тысяч в день.
В Пубалте сегодня было совещание. Член Военного совета и начальник Пубалта изложили последние установки: Ленинград сделать военным городом; быстро вывезти лишних, слабых и т. п.; вывезти ряд заводов. Армия имеет достаточно сил и техники. Готовиться, повысить бдительность. Никто не имеет права оценивать временное затишье как ослабление боевых действий. Противник подвозит войска, много танков.
Сообщили, что погиб Джек Алтаузен.
Мысли о Ленинграде... Что ему, герою-борцу, еще выпадет на долю?
Вадим Шефнер, поэт, 27 лет, сотрудник армейской газеты Волховского фронта:
9 июля.
Написал стихотворение «В твоей комнате». В газете оно не пойдет. Написал письма Толе, Косте Зимкину, тете Вере, Боре Семенову. Письмо от Гали из Енисейска. Адреса не сообщает, т. е. едет дальше. В Ленинграде после падения Севастополя настроение стало тревожнее. Ожидается штурм Ленинграда. Прибавили хлеба. Теперь получаю 700 грамм. И крупы прибавили. Дела все-таки идут на лад!
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, Ленинград:
9 июля.
383[-й] день войны. Четверг. Ив. Ив. Толстой, оформляя свои документы перед отъездом, говорил в Управлении, что уезжает, выполняя лишь приказ. Он иначе ни за что бы не уехал.
- Но ведь о вас, ученых, так заботятся, - заметили ему.
На это он ответил:
- Забота эта немного напоминает ту, которую дети проявляют иногда из любви к мухе: зная, что она любит сладкое, кладут ее в банку с вареньем.
На службу приходил сегодня с обследованием наших хозяйственных нужд уполномоченный от горкома партии. Осветил ему все наши нужды и заявил, что перспектива холодной зимы без топлива нас очень пугает.
Крайне нервна, неровна и порой тяжела И. С. [Лосева]. То она месяцами сидела и только курила, то вдруг, как теперь, нервно и лихорадочно работает; даже таскает на себе материал, не жалея своих сил. Так как и я нервно напряжен, то чувствую иногда эту повышенную ее нервность вдвойне болезненнее.
Заходил сегодня один коллекционер. Он собрал все иллюстрированные письма, вышедшие в России. В коллекции более 3000 альбомов. Весит она до 2-х тонн. И теперь он не знает, что делать со своей коллекцией. Живет он на углу 11-й линии и Б[ольшого] проспекта. Начиная с апреля, четыре раза выбивались все стекла, рамы, фанера в окнах, выходящих на Большой проспект. Коллекция - смысл его жизни. Из-за нее он остался и остается в Ленинграде. Просил меня посоветовать, что ему делать со своим любимым детищем. Продавать свою коллекцию он не хочет. Я посоветовал передать ее в дар Академии наук и поместить на хранение в надежные помещения Пушкинского Дома или БАН.
Рыбак рыбака чует издалека - я переживал горе своего коллеги. Ведь мои-то собственные коллекции погибают!.. Времени на их обработку так и не хватило!
...
На большом радиусе.
В воззвании Чан Кайши к армии и китайскому народу по случаю пятилетней годовщины Японо-китайской войны говорится между прочим: "Мы не только являемся авангардом в мировой борьбе против агрессоров, но также неоспоримым авторитетом в деле установления принципа справедливости для всего человечества и символом непобедимости и силы духа. Наша война является борьбой добра со злом, справедливости с грубой силой. За 5 лет войны, несмотря на бесконечные страдания и труд"
Вера Инбер, поэт, 51 год:
9 июля.
Вчера утром мы поехали в легковой машине на Карельский перешеек, в сторону Ладожского озера, в Воло-Ярви, на оборонные работы, к нашим студенткам. Дачи, бревенчатые терраски, усадебки, колодцы - все это пусто Довоенная жизнь давно ушла отсюда. На одном почтовом ящике задумчиво сидела пара скворцов. Мне показалось, что они, обманутые пустотой ящика, приняли его за скворешню и собирались обосноваться в нем.
Июльский день ликовал за городом. Обилие полевых цветов поражало. За этот год мы как-то забыли о них. Но резкий запах бензина долго преследовал нас, точнее - предшествовал нам, заглушая ароматы лесов и лугов. Перед нами быстро неслась военная цистерна с бензином, где забыли заткнуть втулку. Драгоценная жидкость лилась на шоссе, а оно было так пустынно, что некому было крикнуть лихому водителю, чтобы он остановился.
Мы довольно долго плутали, пока, наконец, не выехали прямо к баракам и палаткам, где жили студентки. Самые места оборонных работ были еще дальше. Мы отправились туда пешком.
Вдали, в темной лесной зелени, сияло Ладожское озеро. Вот уж куда вынесена теперь новая линия наших оборонных сооружений. Она отдалялась от города, по мере того как он отжимал от себя немцев. Но, вообще говоря, здесь и раньше блокадное кольцо имело самую большую свою протяженность. Ведь Ленинград не в центре кольца. В районе Кировского завода оно подходит к нам вплотную. Здесь оно на расстоянии 60 километров. Это наибольшее наше расстояние от противника.
Будущие блиндажи и траншеи, над которыми работают студентки, в точности следуют за извилинами маленькой речушки, заросшей кувшинками и унизанной стрекозами: ей и во сне не снилось, что она когда-нибудь станет «водным рубежом»!
Еще издали я увидела на травянистых берегах нечто вроде необыкновенно больших цветов - мальв, лилий, подсолнечников и маков; это сохли блузки, юбки и сорочки. Девушки стирают их утром в реке, чтобы надеть после работы все чистое.
Работа трудная. Почва глинистая, вязкая. Жгучая мошкара висит в воздухе. Все покусаны, обожжены солнцем до волдырей. Очень плохо с обувью. Нет хорошей воды для питья. Но главные претензии - почему так долго не шлют им на смену их однокурсников? И потом еще:
- Почему другие медвузы не работают? Только мы?
Особенно рьяно все эти вопросы задавала одна студентка, почти девочка (первый курс), черноглазая, босая, ноги в глине, нос защищен от загара зеленым листком. Но она же первая крикнула:
- Ну, довольно разговаривать! - и прыгнула в углубление, которое готовили для пулеметного гнезда.
Эти девушки сменили просторные, чистые аудитории на глинистые бугры и канавы, где «зачеты» принимают у них командующие армиями, - переэкзаменовок не полагается.
После обеда на лугу, между бараками, на закате состоялся митинг. Все сидели прямо на траве. К задним рядам подходили все новые группы, пришедшие с более далеких участков работы. Явилась в организованном порядке воинская часть и расположилась тут же. Горели костры, спасая нас от комаров.
Мы сидели на бугорке на большом пне. И. Д. сделал доклад. Когда он сказал, что мы оставили Севастополь, тень прошла по лицам, - здесь этого еще не знали. Во имя родины, во имя мести за Севастополь, лежащий от нас на другом конце страны, И. Д. призвал ленинградских девушек делать все для того, чтобы победили их отцы и братья. Потом я читала стихи.
На обратном пути с нами произошла тягостная история: мы заблудились. При свете не гаснущей зари, в стоячих сумерках, мы долго ехали вдоль какого-то бесконечного полигона. Затем пошли поля, опутанные колючей проволокой. Нарисованные на щитках черепа и берцовые кости предупреждали, что здесь заминировано. Кусты стояли как неживые. Воздух не шевелился. Все было такое древнее, сумрачное, недвижимое, точно оставшееся от каких-то других войн. Лесная дорога, пропустив нашу машину, смыкалась вслед за ней. Мы ехали полчаса, час.
Вдруг Сергей Павлович говорит:
- А что, если мы этак заедем к немцам?
Тут не то что я (обо мне говорить нечего), но даже И. Д., вижу, испугался. У шофера руки задрожали. Как раз в эту минуту мы увидели далеко впереди деревянную сторожевую вышку, тоже пустую. Мы решили, что если до нее никого не встретим, повернем обратно и будем выбираться из этих недобрых мест.
Но у подножья вышки встретили патруль. Никогда еще мы не видели более привлекательных человеческих лиц.
Выяснилось, что мы едем правильно. Когда наши бумаги были тщательно проверены, мы угостили патрульных папиросами. Они закурили с наслаждением. Три живых папиросных дымка повисли в неподвижном воздухе. Мы долго оборачивались на них, смеясь над недавними страхами. А самих все еще пробирала дрожь.
Сергей Вавилов, физик, академик, 51 год:
9 июля.
Йошкар-Ола. В берендеевской И[ошкар]-О[ле], ci-devant Царевококшайске в эти летние дни много уютного и примиряющего. Зеленые улицы с деревянными домиками, досчатые панели, после дождя похожие на свежевымытые полы в избе, русские и черемисские бабы и мужики (положим, мужиков сейчас почти не видно) в белых рубахах, с вышитыми подолами, в чистеньких лаптях. Не хватает только церквей, да колокольного звона. Земляника на базаре. На заседании Ученого Совета в Оптическом И-те в окно высовывается голова, предлагающая купить молока. Здесь жить легче, легче и умирать.
На фронте опять тревога. Обывательские настроения прыгают от шапкозакидательства до глупого отчаяния.
«Аполлон и Дионис» Вересаева, «Человек из зеркала» Верфеля. Философические прыжки, новые версии «Фауста», но с таким же отсутствием результата. Вопль, слова, говорящиеся несколько тысяч лет, и ничего нового.
А о Николае ничего.
Лидия Чуковская, 35 лет, Ташкент (NN - Анна Ахматова):
9 июля.
Помирала.
...
В бреду
И твердые ласточки круглых бровей, -
и слезы.*
Приходила NN. Ей заплатили 800 р - только. Теперешней обложкой она довольна. Изъяты три стихотворения: «Все это разгадаешь ты один» , и... ой, забыла! «Август 1940», «Лондонцам».
Получила телеграмму от В.Г., что посылка дошла!!!! Вот. А она спорила, не хотела посылать «мертвому».
Светлана Сомова заходила к ней с каким-то дурным разговором: что она может ехать, но пусть знает, что опасно. К чему? Ведь запрещать умеют и без разговоров, когда надо.
Впрочем, никто не поедет.
Примечания.
И твердые ласточки круглых бровей - этой цитатой из Мандельштама начинается одно из ташкентских стихотворений Чуковской. Оно называется "В тифу", так как А. К. в это время тяжело болела брюшным тифом. Обращены стихи к неизвестной могиле мужа: "Какая отрада - сквозь лютый зной / Схватиться за слово поэта, / Чтоб строки на север вели за собой / К могиле, затерянной где-то". (Лидия Чуковская. Стихотворения. М., 1992)
Светлана Александровна Сомова (1911-1989), переводчица, поэтесса, в годы войны работала литконсультантом в ташкентском отделении Союза писателей. Автор очерка "Анна Ахматова в Ташкенте" (см. Воспоминания об Анне Ахматовой / Составители В.Я.Виленкин и В.А.Черных. Комментарии А.В.Курт и К.М.Поливанова. М.: Сов. писатель, 1991)
Всеволод Вишневский, писатель, 41 год, военный корреспондент центральных газет, Ленинград:
9 июля.
Встал часов в 9 утра...
Гулял с Азаровым по полям, любовался природой; рвали цветы, смотрели на стадо коров. Азаров хотел «купить стакан молока». Шутили... Солнечно, жарко...
В 11.30 - собрание летчиков. Азаров прочел им поэму о Герое Советского Союза Василии Гречишникове, одном из славных бойцов гвардейского авиационного полка. Местами поэма риторична, местами, особенно к финалу, звучит с подлинной силой, волнует. Слушали очень внимательно... Просили автора написать о погибшем летчике Плоткине.
Из утреннего налета вернулись экипажи четырех торпедоносцев. Я пригласил их в круг, и они рассказали о боевой операции. Рассказ оперативный, суховатый.
Душно - предгрозовая духота. Серые жаркие тучи над городом, потемневшая Нева, камуфлированные корабли. У Финляндского вокзала толпы уезжающих - вывозят до десяти тысяч в день.
В Пубалте сегодня было совещание. Член Военного совета и начальник Пубалта изложили последние установки: Ленинград сделать военным городом; быстро вывезти лишних, слабых и т. п.; вывезти ряд заводов. Армия имеет достаточно сил и техники. Готовиться, повысить бдительность. Никто не имеет права оценивать временное затишье как ослабление боевых действий. Противник подвозит войска, много танков.
Сообщили, что погиб Джек Алтаузен.
Мысли о Ленинграде... Что ему, герою-борцу, еще выпадет на долю?
Вадим Шефнер, поэт, 27 лет, сотрудник армейской газеты Волховского фронта:
9 июля.
Написал стихотворение «В твоей комнате». В газете оно не пойдет. Написал письма Толе, Косте Зимкину, тете Вере, Боре Семенову. Письмо от Гали из Енисейска. Адреса не сообщает, т. е. едет дальше. В Ленинграде после падения Севастополя настроение стало тревожнее. Ожидается штурм Ленинграда. Прибавили хлеба. Теперь получаю 700 грамм. И крупы прибавили. Дела все-таки идут на лад!
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, Ленинград:
9 июля.
383[-й] день войны. Четверг. Ив. Ив. Толстой, оформляя свои документы перед отъездом, говорил в Управлении, что уезжает, выполняя лишь приказ. Он иначе ни за что бы не уехал.
- Но ведь о вас, ученых, так заботятся, - заметили ему.
На это он ответил:
- Забота эта немного напоминает ту, которую дети проявляют иногда из любви к мухе: зная, что она любит сладкое, кладут ее в банку с вареньем.
На службу приходил сегодня с обследованием наших хозяйственных нужд уполномоченный от горкома партии. Осветил ему все наши нужды и заявил, что перспектива холодной зимы без топлива нас очень пугает.
Крайне нервна, неровна и порой тяжела И. С. [Лосева]. То она месяцами сидела и только курила, то вдруг, как теперь, нервно и лихорадочно работает; даже таскает на себе материал, не жалея своих сил. Так как и я нервно напряжен, то чувствую иногда эту повышенную ее нервность вдвойне болезненнее.
Заходил сегодня один коллекционер. Он собрал все иллюстрированные письма, вышедшие в России. В коллекции более 3000 альбомов. Весит она до 2-х тонн. И теперь он не знает, что делать со своей коллекцией. Живет он на углу 11-й линии и Б[ольшого] проспекта. Начиная с апреля, четыре раза выбивались все стекла, рамы, фанера в окнах, выходящих на Большой проспект. Коллекция - смысл его жизни. Из-за нее он остался и остается в Ленинграде. Просил меня посоветовать, что ему делать со своим любимым детищем. Продавать свою коллекцию он не хочет. Я посоветовал передать ее в дар Академии наук и поместить на хранение в надежные помещения Пушкинского Дома или БАН.
Рыбак рыбака чует издалека - я переживал горе своего коллеги. Ведь мои-то собственные коллекции погибают!.. Времени на их обработку так и не хватило!
...
На большом радиусе.
В воззвании Чан Кайши к армии и китайскому народу по случаю пятилетней годовщины Японо-китайской войны говорится между прочим: "Мы не только являемся авангардом в мировой борьбе против агрессоров, но также неоспоримым авторитетом в деле установления принципа справедливости для всего человечества и символом непобедимости и силы духа. Наша война является борьбой добра со злом, справедливости с грубой силой. За 5 лет войны, несмотря на бесконечные страдания и труд"
Вера Инбер, поэт, 51 год:
9 июля.
Вчера утром мы поехали в легковой машине на Карельский перешеек, в сторону Ладожского озера, в Воло-Ярви, на оборонные работы, к нашим студенткам. Дачи, бревенчатые терраски, усадебки, колодцы - все это пусто Довоенная жизнь давно ушла отсюда. На одном почтовом ящике задумчиво сидела пара скворцов. Мне показалось, что они, обманутые пустотой ящика, приняли его за скворешню и собирались обосноваться в нем.
Июльский день ликовал за городом. Обилие полевых цветов поражало. За этот год мы как-то забыли о них. Но резкий запах бензина долго преследовал нас, точнее - предшествовал нам, заглушая ароматы лесов и лугов. Перед нами быстро неслась военная цистерна с бензином, где забыли заткнуть втулку. Драгоценная жидкость лилась на шоссе, а оно было так пустынно, что некому было крикнуть лихому водителю, чтобы он остановился.
Мы довольно долго плутали, пока, наконец, не выехали прямо к баракам и палаткам, где жили студентки. Самые места оборонных работ были еще дальше. Мы отправились туда пешком.
Вдали, в темной лесной зелени, сияло Ладожское озеро. Вот уж куда вынесена теперь новая линия наших оборонных сооружений. Она отдалялась от города, по мере того как он отжимал от себя немцев. Но, вообще говоря, здесь и раньше блокадное кольцо имело самую большую свою протяженность. Ведь Ленинград не в центре кольца. В районе Кировского завода оно подходит к нам вплотную. Здесь оно на расстоянии 60 километров. Это наибольшее наше расстояние от противника.
Будущие блиндажи и траншеи, над которыми работают студентки, в точности следуют за извилинами маленькой речушки, заросшей кувшинками и унизанной стрекозами: ей и во сне не снилось, что она когда-нибудь станет «водным рубежом»!
Еще издали я увидела на травянистых берегах нечто вроде необыкновенно больших цветов - мальв, лилий, подсолнечников и маков; это сохли блузки, юбки и сорочки. Девушки стирают их утром в реке, чтобы надеть после работы все чистое.
Работа трудная. Почва глинистая, вязкая. Жгучая мошкара висит в воздухе. Все покусаны, обожжены солнцем до волдырей. Очень плохо с обувью. Нет хорошей воды для питья. Но главные претензии - почему так долго не шлют им на смену их однокурсников? И потом еще:
- Почему другие медвузы не работают? Только мы?
Особенно рьяно все эти вопросы задавала одна студентка, почти девочка (первый курс), черноглазая, босая, ноги в глине, нос защищен от загара зеленым листком. Но она же первая крикнула:
- Ну, довольно разговаривать! - и прыгнула в углубление, которое готовили для пулеметного гнезда.
Эти девушки сменили просторные, чистые аудитории на глинистые бугры и канавы, где «зачеты» принимают у них командующие армиями, - переэкзаменовок не полагается.
После обеда на лугу, между бараками, на закате состоялся митинг. Все сидели прямо на траве. К задним рядам подходили все новые группы, пришедшие с более далеких участков работы. Явилась в организованном порядке воинская часть и расположилась тут же. Горели костры, спасая нас от комаров.
Мы сидели на бугорке на большом пне. И. Д. сделал доклад. Когда он сказал, что мы оставили Севастополь, тень прошла по лицам, - здесь этого еще не знали. Во имя родины, во имя мести за Севастополь, лежащий от нас на другом конце страны, И. Д. призвал ленинградских девушек делать все для того, чтобы победили их отцы и братья. Потом я читала стихи.
На обратном пути с нами произошла тягостная история: мы заблудились. При свете не гаснущей зари, в стоячих сумерках, мы долго ехали вдоль какого-то бесконечного полигона. Затем пошли поля, опутанные колючей проволокой. Нарисованные на щитках черепа и берцовые кости предупреждали, что здесь заминировано. Кусты стояли как неживые. Воздух не шевелился. Все было такое древнее, сумрачное, недвижимое, точно оставшееся от каких-то других войн. Лесная дорога, пропустив нашу машину, смыкалась вслед за ней. Мы ехали полчаса, час.
Вдруг Сергей Павлович говорит:
- А что, если мы этак заедем к немцам?
Тут не то что я (обо мне говорить нечего), но даже И. Д., вижу, испугался. У шофера руки задрожали. Как раз в эту минуту мы увидели далеко впереди деревянную сторожевую вышку, тоже пустую. Мы решили, что если до нее никого не встретим, повернем обратно и будем выбираться из этих недобрых мест.
Но у подножья вышки встретили патруль. Никогда еще мы не видели более привлекательных человеческих лиц.
Выяснилось, что мы едем правильно. Когда наши бумаги были тщательно проверены, мы угостили патрульных папиросами. Они закурили с наслаждением. Три живых папиросных дымка повисли в неподвижном воздухе. Мы долго оборачивались на них, смеясь над недавними страхами. А самих все еще пробирала дрожь.
Сергей Вавилов, физик, академик, 51 год:
9 июля.
Йошкар-Ола. В берендеевской И[ошкар]-О[ле], ci-devant Царевококшайске в эти летние дни много уютного и примиряющего. Зеленые улицы с деревянными домиками, досчатые панели, после дождя похожие на свежевымытые полы в избе, русские и черемисские бабы и мужики (положим, мужиков сейчас почти не видно) в белых рубахах, с вышитыми подолами, в чистеньких лаптях. Не хватает только церквей, да колокольного звона. Земляника на базаре. На заседании Ученого Совета в Оптическом И-те в окно высовывается голова, предлагающая купить молока. Здесь жить легче, легче и умирать.
На фронте опять тревога. Обывательские настроения прыгают от шапкозакидательства до глупого отчаяния.
«Аполлон и Дионис» Вересаева, «Человек из зеркала» Верфеля. Философические прыжки, новые версии «Фауста», но с таким же отсутствием результата. Вопль, слова, говорящиеся несколько тысяч лет, и ничего нового.
А о Николае ничего.
Лидия Чуковская, 35 лет, Ташкент (NN - Анна Ахматова):
9 июля.
Помирала.
...
В бреду
И твердые ласточки круглых бровей, -
и слезы.*
Приходила NN. Ей заплатили 800 р - только. Теперешней обложкой она довольна. Изъяты три стихотворения: «Все это разгадаешь ты один» , и... ой, забыла! «Август 1940», «Лондонцам».
Получила телеграмму от В.Г., что посылка дошла!!!! Вот. А она спорила, не хотела посылать «мертвому».
Светлана Сомова заходила к ней с каким-то дурным разговором: что она может ехать, но пусть знает, что опасно. К чему? Ведь запрещать умеют и без разговоров, когда надо.
Впрочем, никто не поедет.
Примечания.
И твердые ласточки круглых бровей - этой цитатой из Мандельштама начинается одно из ташкентских стихотворений Чуковской. Оно называется "В тифу", так как А. К. в это время тяжело болела брюшным тифом. Обращены стихи к неизвестной могиле мужа: "Какая отрада - сквозь лютый зной / Схватиться за слово поэта, / Чтоб строки на север вели за собой / К могиле, затерянной где-то". (Лидия Чуковская. Стихотворения. М., 1992)
Светлана Александровна Сомова (1911-1989), переводчица, поэтесса, в годы войны работала литконсультантом в ташкентском отделении Союза писателей. Автор очерка "Анна Ахматова в Ташкенте" (см. Воспоминания об Анне Ахматовой / Составители В.Я.Виленкин и В.А.Черных. Комментарии А.В.Курт и К.М.Поливанова. М.: Сов. писатель, 1991)