16 мая 1942-го года
в дневниках
Вадим Шефнер, поэт, 27 лет, сотрудник армейской газеты Волховского фронта, Кавголово:
16 мая. 16.20. С сегодняшнего дня мы едим в другой столовой. Оттуда виден большой трамплин. Помню, зимой 1940 года я с Наташей смотрел на соревнование. Сильное зрелище: человек метров 40 пролетает. A все холмы здесь исхожены нами на лыжах. Вчера вечером сюда приезжали Фадеев, Тихонов и Прокофьев. Читали стихи, а Фадеев рассказывал о Москве.
Серенький, но теплый день. Сижу на деревянной садовой, врытой в землю скамейке перед некрашеным столом сереньким. Тихо. Лишь иногда слышен полет самолета или дальний орудийный выстрел
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, Ленинград:
16 мая. 329[-й] день войны. Суббота. Сейчас многие взялись за перо и записывают то, что видят, слышат. Я могу быть спокойнее. Мои записи не единственные, если они и погибнут. Правда, они оригинальные и «по-своему» веденные. Но это относится больше к форме, а не к фактической стороне дела. И хорошо, что записывают и другие; это будет коррективом.
А записываю я изо дня в день все 329 уже истекших дней, ни на один день не прерывал записок. Я ничего в них не доказывал, а только передавал свои переживания, записывал, что слышат и видел. Я очень дорожу своими записями.
На корабле, который стоит у здания Сената и из-за которого так пострадал разбомбленный б[ывший] дом Лаваля (Управление ГАУ), между тремя трубами корабля натянуты декорации. На полотнище нарисованы окна, желтые стены и белые колонны. Получается впечатление фасада дома.
После долгого перерыва видел сегодня покойника на мостовой магистрали. Четыре женщины несли труп, завернутый в тряпки, на носилках. Я уже писал о том, что «транспортируют» теперь покойников как-то иначе, чем зимой, - и не прямо, кажется, на кладбище, а в ближайшие морги. Узнал, что в нашем доме в течение зимних месяцев из 200 жильцов умерло 65, т. е. около 35 %. Спецпаек почему-то так и не выдается за май месяц. Если бы не усиленное питание в столовой, которое мы сейчас имеем, трудно бы пришлось. На том, что дают карточки, прожить нельзя, а купить сейчас ничего невозможно. Кормят нас очень прилично, многих это усиленное питание спасает от неминуемой гибели.
...
Всеволод Вишневский, писатель, 41 год, военный корреспондент центральных газет, Ленинград:
16 мая.
Весь день работал над «Кронштадтом». Дошел до последней главы.
...Приказ о строжайшем засекречивании сообщений с флота. Вообще в последний период меры эти чувствуются: стало гораздо меньше болтовни.
Виделся с комиссаром Ладожской флотилии. Она пополняется баржами и другими плавсредствами. Ладожский лед уже идет по Неве, - в ближайшие дни флотилия поможет... Доставят из Осиновца первые грузы для Ленинграда.
Днем - письмо от Корнея Чуковского с просьбой отпустить в Ташкент его сына... Начальник ПУ посоветовался со мною; решили ответить вежливо, но прямо. Николай Чуковский сам не поедет в тыл...
Лидия Чуковская, 35 лет, Ташкент (NN - Анна Ахматова):
16 мая. После того, как NN была приглашена в ЦК, Радзинский с легкостью выхлопотал для нее в издательстве 1000 р. Вечером накануне NN дала мне доверенность, и вчера я отправилась их получать.
Денег мне не выдали: нужно было, чтобы NN самолично зашла подписать соглашение. Я позвонила ей.
Передала Зелинскому вновь отпечатанные стихи: куски из поэмы и «Но я предупреждаю вас». Не нравится мне этот человек: у него дурные глаза. Говорил он о книге нечто неопределенное, видно, что идей у него нет никаких, а больше страха.
Я ушла (с Лидой). Устав, мы присели среди дороги возле арыка на травку и скоро мимо нас вместе с Муром прошла NN, вся в белом, в парижской шляпе (Раневской), прекрасная, пышная.
Вечером я зашла к ней. Накануне я рычала на Дроботову за поцелуй в руку и в плечико. (Она ответила, что в Англии молоденькие девушки всегда целуют руки пожилым дамам. Гм!) NN, по-видимому с провокационной целью, заговорила об этом при Раневской. Раневская страшно заинтересовалась. Мы вышли с ней в коридор, и я высказала ей свою точку зрения в трех пунктах. Она была пьяна. Сказала: «вы - начетчик». Я смеялась. Раневская, при NN, заявила, что вызывает меня на дуэль на пушках. «Генералы, не ссорьтесь», - сказала NN. Баталов - который был при этом - очень звал Раневскую пройтись, но она ответила: «остаюсь, чтобы позлить ЛК»... Я ушла.
О своем посещении ЦК NN рассказала мне (позавчера) очень подробно. За ней прислали машину. Тов. Ломакин спросил, как она чувствует себя в Ташкенте?
- «Меня в Ташкенте никто не обидел», - сказала она.
- Этого мало - заметил Ломакин.
Затем он спросил ее о ее быте и она, конечно, как ей и надлежит, ответила, что живет отлично и ей ничего не надо. Чудовище! У нее никакого пайка, чердак вместо комнаты.
16-го состоялся вечер NN в доме Академиков. Я идти не собиралась, но маленькая Радзинская так многозначительно просила меня непременно пойти, что я отправилась. Мы с Беньяш вошли в зал, когда NN уже читала. Тут я снова увидела ее такой, какой не видала давно: не домашней Анной Андреевной, а Анной Ахматовой. Она была вся в белом, великолепная, с прекрасным лицом - с таким лицом, что все остальные вокруг казались рожами, чем-то нечеловечьим. Академические слушали хорошо. Она читала глубоким, лебединым голосом, без напряжения - только иногда трамвай с налета заглушал ее. Она прочла «Тростник» - весь - потом хотела совсем уйти, но публика запротестовала. В перерыве NN поручила мне написать записку Томашевским- в Тифлис -и передать Фр.Моис., которая туда летит.
Я спросила: что написать? - «Как что? Вы сами знаете, один вопрос», - ответила она зло.
Во втором отделении она читала старые стихи - что откроется. По книге.
Раневская, Беньяш, я, спускались с нею по лестнице. У нее в руках розы. Бать, сахарно-жеманная, - умоляла зайти к ней, посидеть, выпить вина. Но NN не хотела ни за что.
Мы вышли в благоуханную тьму. Удалось сесть в довольно пустой трамвай. NN сидела возле меня: - «Какое навозное занятие - выступать»,- сказала она.
Мы сошли у сквера, и потом все пошли к ней. Около двенадцати простились и поднялись. Раневская поднялась с нами. Но у ворот она вдруг вспомнила, что оставила у NN какие то вещи [зонтик] - и вернулась. Я не сомневалась, что она пошла ночевать.
Вчера я отправилась к NN днем, вместе с Квитко, который внезапно приехал на один день. Она была рада ему. Вспоминали дорогу. NN прочла «Вовочке» и «Первый дальнобойный». Квитке понравилось второе... По просьбе NN я написала записку Левику, чтобы он задал вопрос Инбер о В.Г.
Мы остались одни. В комнате было очень чистенько прибрано. NN была веселая, легкая, озорная. Разбирая свой ящик, подарила мне чистилочку для ногтей.
- «Ненавижу выступать, - сказала она. - Мне до сих пор с вчера тошно. Совершенно ненужное занятие. Трудно представить себе Пушкина или Баратынского выступающими, не правда ли? Пушкин читал стихи друзьям - Вяземскому, Дельвигу... Даже в свете не читал. Один раз его упросила Зинаида Волконская - тогда он прочел “Чернь”...»
- «И сколько пошлостей приходится выслушивать бесплатно! Вчера Благая все спрашивала меня: почему Вы не прочли хлыстик и перчатку».
- «Кстати, к вопросу о целовании рук: Пушкин и Дельвиг всегда при встрече целовали друг другу руки и меня это трогает».
Затем шел монолог о стихах-однодневках.
- С Пушкиным и Дельвигом - фальшивки, - сказала я.- Они целовали руки друг другу.
- «Я и не провожу никаких аналогий, - сказала NN. - Я просто вспомнила».
- У вас странный характер, - сказала я. - Вы бываете бесконечно снисходительны и бесконечно строги. И никогда не угадаешь, в каком случае Вы проявите то или другое.
Я не сказала ей, что я имею в виду. Но меня поражает ее снисходительность к Раневской. Или, действительно, шумное обожание так подкупает? Или она не осведомлена о ее репутации? Я то лично не склонна считаться с репутациями, но NN склонна весьма. Когда Беньяш предлагала ей поехать вместо меня с ней в Алма-Ата переводить Джамбула, NN говорила мне:
- «Я не могу ехать с женщиной такой репутации как Беньяш, хотя очень ее люблю».
Какой скандал был, когда ей пришло в голову, что кто-то может подумать, что она много пьет! (История с Беньяш и Радзинской). А с Раневской она пьет ежедневно на глазах у вязальщиц! И разрешает ей оставаться ночевать.
Сегодня Лидочка объясняла мне, что NN недостаточно меня ценит, любит и пр. Не знаю. Я люблю слушать ее и смотреть на нее. И нужно ли, чтобы гора, или облако, или море любили меня? И- еще - то, чего Лида не знает: всех, кого я любила, я любила сильнее, чем они любили меня. (Меня сильно любили мой Желтков, Цезарь - но это потому, что я их не любила ни секунды.)
Лежа на кровати, закинув руки, она прочла:
Заснуть огорченной, проснуться влюбленной,
Увидеть красный мак.
Какая-то сила сегодня входила
В твое святилище, мрак.
- «Нравится?»
- Очень.
- «Я не знаю, что будет дальше и не знаю еще про что это. Тут какой-то сон».
Потом прочла четыре другие строки - мир, подпруга, упруга - которые мне не понравились.
Сегодня я у нее не была, а она, в мое отсутствие, заходила ко мне - взять свою рукопись, которую обещал занести, но не занес Зелинский.
Вчера утром папа по моей просьбе написал письмо Ломакину об истинных нуждах NN (паек, обеды, поликлиника), и я отнесла его.
Вадим Шефнер, поэт, 27 лет, сотрудник армейской газеты Волховского фронта, Кавголово:
16 мая. 16.20. С сегодняшнего дня мы едим в другой столовой. Оттуда виден большой трамплин. Помню, зимой 1940 года я с Наташей смотрел на соревнование. Сильное зрелище: человек метров 40 пролетает. A все холмы здесь исхожены нами на лыжах. Вчера вечером сюда приезжали Фадеев, Тихонов и Прокофьев. Читали стихи, а Фадеев рассказывал о Москве.
Серенький, но теплый день. Сижу на деревянной садовой, врытой в землю скамейке перед некрашеным столом сереньким. Тихо. Лишь иногда слышен полет самолета или дальний орудийный выстрел
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, Ленинград:
16 мая. 329[-й] день войны. Суббота. Сейчас многие взялись за перо и записывают то, что видят, слышат. Я могу быть спокойнее. Мои записи не единственные, если они и погибнут. Правда, они оригинальные и «по-своему» веденные. Но это относится больше к форме, а не к фактической стороне дела. И хорошо, что записывают и другие; это будет коррективом.
А записываю я изо дня в день все 329 уже истекших дней, ни на один день не прерывал записок. Я ничего в них не доказывал, а только передавал свои переживания, записывал, что слышат и видел. Я очень дорожу своими записями.
На корабле, который стоит у здания Сената и из-за которого так пострадал разбомбленный б[ывший] дом Лаваля (Управление ГАУ), между тремя трубами корабля натянуты декорации. На полотнище нарисованы окна, желтые стены и белые колонны. Получается впечатление фасада дома.
После долгого перерыва видел сегодня покойника на мостовой магистрали. Четыре женщины несли труп, завернутый в тряпки, на носилках. Я уже писал о том, что «транспортируют» теперь покойников как-то иначе, чем зимой, - и не прямо, кажется, на кладбище, а в ближайшие морги. Узнал, что в нашем доме в течение зимних месяцев из 200 жильцов умерло 65, т. е. около 35 %. Спецпаек почему-то так и не выдается за май месяц. Если бы не усиленное питание в столовой, которое мы сейчас имеем, трудно бы пришлось. На том, что дают карточки, прожить нельзя, а купить сейчас ничего невозможно. Кормят нас очень прилично, многих это усиленное питание спасает от неминуемой гибели.
...
Всеволод Вишневский, писатель, 41 год, военный корреспондент центральных газет, Ленинград:
16 мая.
Весь день работал над «Кронштадтом». Дошел до последней главы.
...Приказ о строжайшем засекречивании сообщений с флота. Вообще в последний период меры эти чувствуются: стало гораздо меньше болтовни.
Виделся с комиссаром Ладожской флотилии. Она пополняется баржами и другими плавсредствами. Ладожский лед уже идет по Неве, - в ближайшие дни флотилия поможет... Доставят из Осиновца первые грузы для Ленинграда.
Днем - письмо от Корнея Чуковского с просьбой отпустить в Ташкент его сына... Начальник ПУ посоветовался со мною; решили ответить вежливо, но прямо. Николай Чуковский сам не поедет в тыл...
Лидия Чуковская, 35 лет, Ташкент (NN - Анна Ахматова):
16 мая. После того, как NN была приглашена в ЦК, Радзинский с легкостью выхлопотал для нее в издательстве 1000 р. Вечером накануне NN дала мне доверенность, и вчера я отправилась их получать.
Денег мне не выдали: нужно было, чтобы NN самолично зашла подписать соглашение. Я позвонила ей.
Передала Зелинскому вновь отпечатанные стихи: куски из поэмы и «Но я предупреждаю вас». Не нравится мне этот человек: у него дурные глаза. Говорил он о книге нечто неопределенное, видно, что идей у него нет никаких, а больше страха.
Я ушла (с Лидой). Устав, мы присели среди дороги возле арыка на травку и скоро мимо нас вместе с Муром прошла NN, вся в белом, в парижской шляпе (Раневской), прекрасная, пышная.
Вечером я зашла к ней. Накануне я рычала на Дроботову за поцелуй в руку и в плечико. (Она ответила, что в Англии молоденькие девушки всегда целуют руки пожилым дамам. Гм!) NN, по-видимому с провокационной целью, заговорила об этом при Раневской. Раневская страшно заинтересовалась. Мы вышли с ней в коридор, и я высказала ей свою точку зрения в трех пунктах. Она была пьяна. Сказала: «вы - начетчик». Я смеялась. Раневская, при NN, заявила, что вызывает меня на дуэль на пушках. «Генералы, не ссорьтесь», - сказала NN. Баталов - который был при этом - очень звал Раневскую пройтись, но она ответила: «остаюсь, чтобы позлить ЛК»... Я ушла.
О своем посещении ЦК NN рассказала мне (позавчера) очень подробно. За ней прислали машину. Тов. Ломакин спросил, как она чувствует себя в Ташкенте?
- «Меня в Ташкенте никто не обидел», - сказала она.
- Этого мало - заметил Ломакин.
Затем он спросил ее о ее быте и она, конечно, как ей и надлежит, ответила, что живет отлично и ей ничего не надо. Чудовище! У нее никакого пайка, чердак вместо комнаты.
16-го состоялся вечер NN в доме Академиков. Я идти не собиралась, но маленькая Радзинская так многозначительно просила меня непременно пойти, что я отправилась. Мы с Беньяш вошли в зал, когда NN уже читала. Тут я снова увидела ее такой, какой не видала давно: не домашней Анной Андреевной, а Анной Ахматовой. Она была вся в белом, великолепная, с прекрасным лицом - с таким лицом, что все остальные вокруг казались рожами, чем-то нечеловечьим. Академические слушали хорошо. Она читала глубоким, лебединым голосом, без напряжения - только иногда трамвай с налета заглушал ее. Она прочла «Тростник» - весь - потом хотела совсем уйти, но публика запротестовала. В перерыве NN поручила мне написать записку Томашевским- в Тифлис -и передать Фр.Моис., которая туда летит.
Я спросила: что написать? - «Как что? Вы сами знаете, один вопрос», - ответила она зло.
Во втором отделении она читала старые стихи - что откроется. По книге.
Раневская, Беньяш, я, спускались с нею по лестнице. У нее в руках розы. Бать, сахарно-жеманная, - умоляла зайти к ней, посидеть, выпить вина. Но NN не хотела ни за что.
Мы вышли в благоуханную тьму. Удалось сесть в довольно пустой трамвай. NN сидела возле меня: - «Какое навозное занятие - выступать»,- сказала она.
Мы сошли у сквера, и потом все пошли к ней. Около двенадцати простились и поднялись. Раневская поднялась с нами. Но у ворот она вдруг вспомнила, что оставила у NN какие то вещи [зонтик] - и вернулась. Я не сомневалась, что она пошла ночевать.
Вчера я отправилась к NN днем, вместе с Квитко, который внезапно приехал на один день. Она была рада ему. Вспоминали дорогу. NN прочла «Вовочке» и «Первый дальнобойный». Квитке понравилось второе... По просьбе NN я написала записку Левику, чтобы он задал вопрос Инбер о В.Г.
Мы остались одни. В комнате было очень чистенько прибрано. NN была веселая, легкая, озорная. Разбирая свой ящик, подарила мне чистилочку для ногтей.
- «Ненавижу выступать, - сказала она. - Мне до сих пор с вчера тошно. Совершенно ненужное занятие. Трудно представить себе Пушкина или Баратынского выступающими, не правда ли? Пушкин читал стихи друзьям - Вяземскому, Дельвигу... Даже в свете не читал. Один раз его упросила Зинаида Волконская - тогда он прочел “Чернь”...»
- «И сколько пошлостей приходится выслушивать бесплатно! Вчера Благая все спрашивала меня: почему Вы не прочли хлыстик и перчатку».
- «Кстати, к вопросу о целовании рук: Пушкин и Дельвиг всегда при встрече целовали друг другу руки и меня это трогает».
Затем шел монолог о стихах-однодневках.
- С Пушкиным и Дельвигом - фальшивки, - сказала я.- Они целовали руки друг другу.
- «Я и не провожу никаких аналогий, - сказала NN. - Я просто вспомнила».
- У вас странный характер, - сказала я. - Вы бываете бесконечно снисходительны и бесконечно строги. И никогда не угадаешь, в каком случае Вы проявите то или другое.
Я не сказала ей, что я имею в виду. Но меня поражает ее снисходительность к Раневской. Или, действительно, шумное обожание так подкупает? Или она не осведомлена о ее репутации? Я то лично не склонна считаться с репутациями, но NN склонна весьма. Когда Беньяш предлагала ей поехать вместо меня с ней в Алма-Ата переводить Джамбула, NN говорила мне:
- «Я не могу ехать с женщиной такой репутации как Беньяш, хотя очень ее люблю».
Какой скандал был, когда ей пришло в голову, что кто-то может подумать, что она много пьет! (История с Беньяш и Радзинской). А с Раневской она пьет ежедневно на глазах у вязальщиц! И разрешает ей оставаться ночевать.
Сегодня Лидочка объясняла мне, что NN недостаточно меня ценит, любит и пр. Не знаю. Я люблю слушать ее и смотреть на нее. И нужно ли, чтобы гора, или облако, или море любили меня? И- еще - то, чего Лида не знает: всех, кого я любила, я любила сильнее, чем они любили меня. (Меня сильно любили мой Желтков, Цезарь - но это потому, что я их не любила ни секунды.)
Лежа на кровати, закинув руки, она прочла:
Заснуть огорченной, проснуться влюбленной,
Увидеть красный мак.
Какая-то сила сегодня входила
В твое святилище, мрак.
- «Нравится?»
- Очень.
- «Я не знаю, что будет дальше и не знаю еще про что это. Тут какой-то сон».
Потом прочла четыре другие строки - мир, подпруга, упруга - которые мне не понравились.
Сегодня я у нее не была, а она, в мое отсутствие, заходила ко мне - взять свою рукопись, которую обещал занести, но не занес Зелинский.
Вчера утром папа по моей просьбе написал письмо Ломакину об истинных нуждах NN (паек, обеды, поликлиника), и я отнесла его.