10 мая 1942-го года
в дневниках
Всеволод Вишневский, писатель, 41 год, военный корреспондент центральных газет, Ленинград:
10 мая.
В полдень тревога. Света нет.
Идем с пятого этажа вниз по грязной, с осколками стекла лестнице. Ветер в коридорах. Внизу совсем темно, заколоченные уборные. «Летучая мышь» освещает убежище. Приглушенные разговоры. Комментируют сообщения о применении ОВ на Юге. «Это серьезное сообщение...» Кто же спорит?
...Приказ по армии о противохимическом наблюдении и обороне: надо уметь вести огонь в противогазах, отражать танковые и пехотные удары.
В Ленфронте дают добавочное питание начсоставу (а нам не дали). Первая категория: три стакана какао, шесть бутербродов, вторая категория - два стакана какао и четыре бутерброда и т. д. Талоны розовые, черные, зеленые... Шутят: «Вы какой?» - «Розовый».
Прибывает новая техника отечественного производства.
Были в отделении ЦО. Написали письмо - привет «Правде».
Поехали с С. К. «домой» к двум часам ночи. Ночной Ленинград пустынен. Дворцовый мост разведен. Ехали через Троицкий и Тучков. Иллюзия прогулки... Продолжить бы маршрут в Петергоф и Пушкин!
Ночью громоподобные редкие выстрелы - видимо, с Невы бьют корабли.
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, Ленинград:
10 мая. 323[-й] день войны. Воскресенье. Когда-нибудь историки и поэты расскажут о единственной дороге по льду Ладожского озера, соединявшей Ленинград со страной в самые страшные дни его блокады. Сегодня опубликованы списки награжденных, и в «Л[енинградской] пр[авде]» помещена перепечатка статьи из центральной «Правды». Этот ценный документ для истории моего времени и моего города я сохраняю в приложении к запискам.
...
Фрагменты впечатлений.
Когда я ехал по Невскому, вспоминал стихи Верхарна:
Гулы глухие орудий (кашель чугунный
безжалостных грудей)
Мерят печальные вздохи минут.
Циферблаты разбиты на башнях высоких;
не льется на площади ровный их свет
(словно очи столицы сменили ресницы);
времени более нет для сердец,
опьяненных, жестоких...
Не могу забыть и все вижу перед собой израненные дома на бульваре Профсоюзов. Сколько раз, проезжая по набережной на свою службу, я слышал разрывы на той стороне Невы. И вдруг мелькнет в памяти запечатленная зрением где-то в мозгу страшная дыра в стене, развороченная крыша здания б[ывшего] Синода (там, где помещался его архив), искалеченные шрапнельными пулями и осколками фасады домов... И еще, еще раз невольно вспоминаю страшное впечатление от виденного мною тупика. Не смерть страшна, а вот такой тупик.
Сегодня все время тревоги. День «пасмурный, с прояснением солнца» в разрывах облаков; этим, пожалуй, и пользуются стервятники.
Весь день работаю и к вечеру устал.
Мелочь: коробок спичек стоит 25 рублей. И покупают. Я не курю, и у нас пока спички есть.
Фрагменты.
«Человек живет целой колонией через 200 лет, целым селом через 400 лет, целым народом через 1000 лет.
Я не умираю вовсе, а умирает только мое сегодняшнее имя. Тело же и кровь продолжают жить - в детях, в их детях снова, и затем опять в детях - вечно!» Так думал В. В. Розанов. И не один он. Так думал и Уитмен:
...Я живу в детях, внуках в сотом поколении - я тысячею
рук работаю в человечестве.
Адам - я, бесконечный потомок и пращур, меняющий лишь
лица, ремесла, обитаемые страны... но все тот же, один...
Один.., но в то же время «он не один, он отец тех, кто станут отцами и сами, многолюдные царства таятся в нем, гордые, богатые республики, и те миллионы, кто придет от потомков потомков его!»
Смерти нет. Умирает лишь имя, «мое сегодняшнее имя». «Тело же и кровь продолжают жить... вечно».
Ну, а с тупиком-то как же быть? С тупиками-то?
Лидия Чуковская, 35 лет, Ташкент (NN - Анна Ахматова):
10 мая. Вчера я пришла к NN днем, даже утром. Она при мне прибрала комнату, оделась. Вечером должны были навестить ее Тихонов и Зелинский. Накануне я сдуру показала ей письмо Шнейдера с невнятными порицаниями ее книге.
- «Вот видите, Л.К., это подтверждает мою правоту в споре с Вами. Вы всегда говорите, что лучше хоть немногие мои стихи напечатать... Нет, хуже. Читатели получают право писать такие письма, как это».
Потом заговорили о Раневской, которая утомляет NN обожанием и настойчивыми предложениями купить у нее - шляпу, платье и пр. «Деньги когда-нибудь потом». А вещи у нее все парижские.
- «Подарков принимать я не желаю, а покупать не могу. У меня вообще осталось двести рублей - ну, почти двести. Если мне за книгу заплатят, то я должна буду жить на них весь остаток жизни, а не покупать приданое. Да и не нужно мне шляпы. Я всю жизнь ходила в платке».
Пришла Раневская - остроумная, грустная, ревнивая как всегда.
NN предложила пройтись в Ботанический сад. Повязала голову шелковым белым платочком, и мы отправились.
Жара, залитая солнцем, зноем площадь.
Я заговорила о соловьях - о том, что теперь по вечерам иду прямо сквозь соловьиный строй.
Оказалось, что Раневская и NN (Раневская сегодня ночевала у NN) слышали ночью соловьев, но не одобрили их.
- «Это не птицы, это какие-то стосильные моторы», - сказала NN.
- «Это был кабацкий разгул», - сказала Раневская.
- «Вот в Ленинграде был соловей, - сказала NN, - нежный, робкий, но смелый. Он все начинал петь между двумя бомбежками».
- А я написала стихи про соловьев, - сказала я.
- «Как! И Вы! Соловей - враг поэтов», - сказала NN.
- Но Вы тоже писали.
- «Да, про серебристую прядь... Кстати, ни одного седого волоса у меня тогда не было».
Мы проникли в сад. (Туда пускают, если сделать вид, что идешь купить цветы.) Сели на скамью под дерево. Дивная прохлада и благоухание. Девушка несла в корзине огромные, неправдоподобные розы. Маки в траве. Желтая река и милый мостик.
- -«Прочтите про соловья», - вдруг сказала NN.
Я растерялась сначала, но все же прочла:
Горлышко полощет соловей.
Робкий голос, детский голос друга.
Под чужой луной, среди чужих теней
Скорбь берез и вольный запах луга.
Этот рокот я слыхала там,
Ласковое это трепетанье.
И к иным ночам, иным путям,
Светлое влечет воспоминанье.
- «Прочтите еще что-нибудь,- сказала NN.- Про военную песню. Оно чудесное».
Я прочла.
- «Прекрасно, правда? Очень хорошо. И надо печатать».
Про соловья, видно, ей не понравилось.
Раневская выпросила красную розу и поднесла NN.
Мы пошли. Я поднялась к ней, чтобы дать отдохнуть ногам.
Сегодня я пришла к ней - тоже днем - надеясь услыхать про вчерашний визит. Но оказалось, Тихонов болен и не был. У нее сидел Шкловский. Он имел наглость спросить меня, как поживает папа. Впрочем, при NN он очень тих и приличен. NN страшно расхваливала ему книгу (которую не читала [о детях] ), желая, по-видимому, чтобы он предпринял что-нибудь в кино в Алма-Ата. Комната понемногу наполнялась: Браганцева, Мур, Хазин, Дроботова. Пили вино.
Да, забыла написать. Вчера Радзинская предложила NN какую-то услугу. NN отказалась и сказала так:
- «Нет, нет, если я позволю сделать это, то я сама перейду в стан вязальщиц, надену очки, возьму спицы, сяду над помойной ямой, как они, и буду осуждать Ахматову».
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
10 мая.
Потеплело чуть-чуть. После холодов и этому очень обрадовались. Когда же будет тепло? Разработал вступление к роману, как борьбу за имя.
Кончил «Бесы».
Вся жизнь русского народа выразилась в двух ее пророках: Достоевском и Толстом.
В «Бесах» «общее дело» вскрыто как личное дело властолюбцев. Властолюбие как сила греха. Истоки властолюбия самообман. Результат самообмана «общее дело».
Раздумывая о «порядочном обществе» тещи, об утрате которого она вздыхает и ненавидит «болото». Это общество состоит из нескольких лиц, посещение которых там, в городе, вызывало обыкновенно домашние секретные восклицания: - Ах, вот опять Ел. Конст., опять принесло Раттая. Нечего уж говорить о людях соседних квартир, улицы. Всему этому я противопоставляю «Болото», т. е. любое место земного шара, на котором в равном количестве живет истинно достойный человек. Я вовсе не чувствую утраты той или иной среды, потому что знаю: во всякой среде, во всяком месте найдется мой друг. Мне представляется досадным это определение места лучшим, где живет мой старый друг, напр., Александр Мих. Ну, и пусть он там себе живет, я же найду себе в любой среде, в любом месте хорошего человека, того же Александра Михайловича в другой форме.
Я раздумывал об этой моей исключительной способности вызывать из «болота» на каждом месте хороших людей, об этом чувстве всеобщего скрытого и всюдного человека - есть ли это качество положительное или отрицательное. Оно отрицательное, потому что сопровождается вниманием к среднему человеку, отклонением привязанностей, привычек и готовностью к замене одного другим. Оно отрицательное, потому что сопровождается равнодушием к распространенному человеку. Только благодаря такому равнодушию мог я 30 лет прожить с женщиной без всяких попыток уйти от нее. («В среднем» все такие.) Но только благодаря такому равнодушию к среднему человеку, душа моя превращается в сито, через которое вся мелочь проваливается и остаются немногие, независимые от среды, времени и места хорошие люди. Только благодаря этому ситу, этой глубоко скрытой жажде хорошего человека, настоящего, я мог дождаться моего настоящего друга и вызывать из хаоса жизни человеческой друзей-читателей. Эта способность отбора вполне соответствует моей памяти: память плохая «на все» и очень хорошая на то, что надо.
Мое внимание к человеку возбуждается не внешним обликом; напротив, внешний облик складывается во мне по внутреннему восприятию, вследствие чего бывает брюнетка для всех у меня, в моем представлении становится блондинкой. Так вот Клавдия Бор., в которую я короткое время был влюблен, остается во мне как северная женщина с глазами бледной звездочки, белокурая и грациозная фигурка, выходящая из облаков или тумана. На самом же деле у нее глаза карие, лицо смуглое, с монгольскими скулами, с цыганскими заплетьями на руках.
Есть люди наивные, у которых их «простота» приводит к открытым Америкам. И есть люди действительно простые сердцем, как дети: и, встречая всем известные Америки, выражают свое удивление или восхищение, или, может быть, негодование совершенно по-своему, как будто до них мы ничего не слыхали об Америке. Через них-то Америка действительно вновь открывается и больше того, через них-то нам и раскрывается путь бесконечных открытий бесконечного Нового Света. Это люди, которые следуют завету: будьте как дети.
Всеволод Вишневский, писатель, 41 год, военный корреспондент центральных газет, Ленинград:
10 мая.
В полдень тревога. Света нет.
Идем с пятого этажа вниз по грязной, с осколками стекла лестнице. Ветер в коридорах. Внизу совсем темно, заколоченные уборные. «Летучая мышь» освещает убежище. Приглушенные разговоры. Комментируют сообщения о применении ОВ на Юге. «Это серьезное сообщение...» Кто же спорит?
...Приказ по армии о противохимическом наблюдении и обороне: надо уметь вести огонь в противогазах, отражать танковые и пехотные удары.
В Ленфронте дают добавочное питание начсоставу (а нам не дали). Первая категория: три стакана какао, шесть бутербродов, вторая категория - два стакана какао и четыре бутерброда и т. д. Талоны розовые, черные, зеленые... Шутят: «Вы какой?» - «Розовый».
Прибывает новая техника отечественного производства.
Были в отделении ЦО. Написали письмо - привет «Правде».
Поехали с С. К. «домой» к двум часам ночи. Ночной Ленинград пустынен. Дворцовый мост разведен. Ехали через Троицкий и Тучков. Иллюзия прогулки... Продолжить бы маршрут в Петергоф и Пушкин!
Ночью громоподобные редкие выстрелы - видимо, с Невы бьют корабли.
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, Ленинград:
10 мая. 323[-й] день войны. Воскресенье. Когда-нибудь историки и поэты расскажут о единственной дороге по льду Ладожского озера, соединявшей Ленинград со страной в самые страшные дни его блокады. Сегодня опубликованы списки награжденных, и в «Л[енинградской] пр[авде]» помещена перепечатка статьи из центральной «Правды». Этот ценный документ для истории моего времени и моего города я сохраняю в приложении к запискам.
...
Фрагменты впечатлений.
Когда я ехал по Невскому, вспоминал стихи Верхарна:
Гулы глухие орудий (кашель чугунный
безжалостных грудей)
Мерят печальные вздохи минут.
Циферблаты разбиты на башнях высоких;
не льется на площади ровный их свет
(словно очи столицы сменили ресницы);
времени более нет для сердец,
опьяненных, жестоких...
Не могу забыть и все вижу перед собой израненные дома на бульваре Профсоюзов. Сколько раз, проезжая по набережной на свою службу, я слышал разрывы на той стороне Невы. И вдруг мелькнет в памяти запечатленная зрением где-то в мозгу страшная дыра в стене, развороченная крыша здания б[ывшего] Синода (там, где помещался его архив), искалеченные шрапнельными пулями и осколками фасады домов... И еще, еще раз невольно вспоминаю страшное впечатление от виденного мною тупика. Не смерть страшна, а вот такой тупик.
Сегодня все время тревоги. День «пасмурный, с прояснением солнца» в разрывах облаков; этим, пожалуй, и пользуются стервятники.
Весь день работаю и к вечеру устал.
Мелочь: коробок спичек стоит 25 рублей. И покупают. Я не курю, и у нас пока спички есть.
Фрагменты.
«Человек живет целой колонией через 200 лет, целым селом через 400 лет, целым народом через 1000 лет.
Я не умираю вовсе, а умирает только мое сегодняшнее имя. Тело же и кровь продолжают жить - в детях, в их детях снова, и затем опять в детях - вечно!» Так думал В. В. Розанов. И не один он. Так думал и Уитмен:
...Я живу в детях, внуках в сотом поколении - я тысячею
рук работаю в человечестве.
Адам - я, бесконечный потомок и пращур, меняющий лишь
лица, ремесла, обитаемые страны... но все тот же, один...
Один.., но в то же время «он не один, он отец тех, кто станут отцами и сами, многолюдные царства таятся в нем, гордые, богатые республики, и те миллионы, кто придет от потомков потомков его!»
Смерти нет. Умирает лишь имя, «мое сегодняшнее имя». «Тело же и кровь продолжают жить... вечно».
Ну, а с тупиком-то как же быть? С тупиками-то?
Лидия Чуковская, 35 лет, Ташкент (NN - Анна Ахматова):
10 мая. Вчера я пришла к NN днем, даже утром. Она при мне прибрала комнату, оделась. Вечером должны были навестить ее Тихонов и Зелинский. Накануне я сдуру показала ей письмо Шнейдера с невнятными порицаниями ее книге.
- «Вот видите, Л.К., это подтверждает мою правоту в споре с Вами. Вы всегда говорите, что лучше хоть немногие мои стихи напечатать... Нет, хуже. Читатели получают право писать такие письма, как это».
Потом заговорили о Раневской, которая утомляет NN обожанием и настойчивыми предложениями купить у нее - шляпу, платье и пр. «Деньги когда-нибудь потом». А вещи у нее все парижские.
- «Подарков принимать я не желаю, а покупать не могу. У меня вообще осталось двести рублей - ну, почти двести. Если мне за книгу заплатят, то я должна буду жить на них весь остаток жизни, а не покупать приданое. Да и не нужно мне шляпы. Я всю жизнь ходила в платке».
Пришла Раневская - остроумная, грустная, ревнивая как всегда.
NN предложила пройтись в Ботанический сад. Повязала голову шелковым белым платочком, и мы отправились.
Жара, залитая солнцем, зноем площадь.
Я заговорила о соловьях - о том, что теперь по вечерам иду прямо сквозь соловьиный строй.
Оказалось, что Раневская и NN (Раневская сегодня ночевала у NN) слышали ночью соловьев, но не одобрили их.
- «Это не птицы, это какие-то стосильные моторы», - сказала NN.
- «Это был кабацкий разгул», - сказала Раневская.
- «Вот в Ленинграде был соловей, - сказала NN, - нежный, робкий, но смелый. Он все начинал петь между двумя бомбежками».
- А я написала стихи про соловьев, - сказала я.
- «Как! И Вы! Соловей - враг поэтов», - сказала NN.
- Но Вы тоже писали.
- «Да, про серебристую прядь... Кстати, ни одного седого волоса у меня тогда не было».
Мы проникли в сад. (Туда пускают, если сделать вид, что идешь купить цветы.) Сели на скамью под дерево. Дивная прохлада и благоухание. Девушка несла в корзине огромные, неправдоподобные розы. Маки в траве. Желтая река и милый мостик.
- -«Прочтите про соловья», - вдруг сказала NN.
Я растерялась сначала, но все же прочла:
Горлышко полощет соловей.
Робкий голос, детский голос друга.
Под чужой луной, среди чужих теней
Скорбь берез и вольный запах луга.
Этот рокот я слыхала там,
Ласковое это трепетанье.
И к иным ночам, иным путям,
Светлое влечет воспоминанье.
- «Прочтите еще что-нибудь,- сказала NN.- Про военную песню. Оно чудесное».
Я прочла.
- «Прекрасно, правда? Очень хорошо. И надо печатать».
Про соловья, видно, ей не понравилось.
Раневская выпросила красную розу и поднесла NN.
Мы пошли. Я поднялась к ней, чтобы дать отдохнуть ногам.
Сегодня я пришла к ней - тоже днем - надеясь услыхать про вчерашний визит. Но оказалось, Тихонов болен и не был. У нее сидел Шкловский. Он имел наглость спросить меня, как поживает папа. Впрочем, при NN он очень тих и приличен. NN страшно расхваливала ему книгу (которую не читала [о детях] ), желая, по-видимому, чтобы он предпринял что-нибудь в кино в Алма-Ата. Комната понемногу наполнялась: Браганцева, Мур, Хазин, Дроботова. Пили вино.
Да, забыла написать. Вчера Радзинская предложила NN какую-то услугу. NN отказалась и сказала так:
- «Нет, нет, если я позволю сделать это, то я сама перейду в стан вязальщиц, надену очки, возьму спицы, сяду над помойной ямой, как они, и буду осуждать Ахматову».
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
10 мая.
Потеплело чуть-чуть. После холодов и этому очень обрадовались. Когда же будет тепло? Разработал вступление к роману, как борьбу за имя.
Кончил «Бесы».
Вся жизнь русского народа выразилась в двух ее пророках: Достоевском и Толстом.
В «Бесах» «общее дело» вскрыто как личное дело властолюбцев. Властолюбие как сила греха. Истоки властолюбия самообман. Результат самообмана «общее дело».
Раздумывая о «порядочном обществе» тещи, об утрате которого она вздыхает и ненавидит «болото». Это общество состоит из нескольких лиц, посещение которых там, в городе, вызывало обыкновенно домашние секретные восклицания: - Ах, вот опять Ел. Конст., опять принесло Раттая. Нечего уж говорить о людях соседних квартир, улицы. Всему этому я противопоставляю «Болото», т. е. любое место земного шара, на котором в равном количестве живет истинно достойный человек. Я вовсе не чувствую утраты той или иной среды, потому что знаю: во всякой среде, во всяком месте найдется мой друг. Мне представляется досадным это определение места лучшим, где живет мой старый друг, напр., Александр Мих. Ну, и пусть он там себе живет, я же найду себе в любой среде, в любом месте хорошего человека, того же Александра Михайловича в другой форме.
Я раздумывал об этой моей исключительной способности вызывать из «болота» на каждом месте хороших людей, об этом чувстве всеобщего скрытого и всюдного человека - есть ли это качество положительное или отрицательное. Оно отрицательное, потому что сопровождается вниманием к среднему человеку, отклонением привязанностей, привычек и готовностью к замене одного другим. Оно отрицательное, потому что сопровождается равнодушием к распространенному человеку. Только благодаря такому равнодушию мог я 30 лет прожить с женщиной без всяких попыток уйти от нее. («В среднем» все такие.) Но только благодаря такому равнодушию к среднему человеку, душа моя превращается в сито, через которое вся мелочь проваливается и остаются немногие, независимые от среды, времени и места хорошие люди. Только благодаря этому ситу, этой глубоко скрытой жажде хорошего человека, настоящего, я мог дождаться моего настоящего друга и вызывать из хаоса жизни человеческой друзей-читателей. Эта способность отбора вполне соответствует моей памяти: память плохая «на все» и очень хорошая на то, что надо.
Мое внимание к человеку возбуждается не внешним обликом; напротив, внешний облик складывается во мне по внутреннему восприятию, вследствие чего бывает брюнетка для всех у меня, в моем представлении становится блондинкой. Так вот Клавдия Бор., в которую я короткое время был влюблен, остается во мне как северная женщина с глазами бледной звездочки, белокурая и грациозная фигурка, выходящая из облаков или тумана. На самом же деле у нее глаза карие, лицо смуглое, с монгольскими скулами, с цыганскими заплетьями на руках.
Есть люди наивные, у которых их «простота» приводит к открытым Америкам. И есть люди действительно простые сердцем, как дети: и, встречая всем известные Америки, выражают свое удивление или восхищение, или, может быть, негодование совершенно по-своему, как будто до них мы ничего не слыхали об Америке. Через них-то Америка действительно вновь открывается и больше того, через них-то нам и раскрывается путь бесконечных открытий бесконечного Нового Света. Это люди, которые следуют завету: будьте как дети.