9 мая 1942-го
в дневниках
Всеволод Вишневский, писатель, 41 год, военный корреспондент центральных газет, Ленинград:
9 мая.
Работал в комнате 106. С утра - сильный обстрел, близко рвутся тяжелые снаряды.
Прочел письма из освобожденных местностей. Это письма краснофлотцам от родителей и близких - русская эпическая простота, глубокая, органическая злоба к Гитлеру, возмущение и страшные краткие описания:
«Сами не знаем, как живы остались». «Сестра твоя погибла, мсти, Лешенька...» «Враг разорил нас в пух и прах, сукин сын, грабитель... Кур всех позабирали, идут с дубинкой, сшибают, отрывают им головы, пожрали всех колхозных коров и овец. Так мучили нас почти целый месяц, но Красная Армия повернула их назад пятками...»
Местами есть термины «священная наша земля» и пр. И в устах крестьян это приобретает необыкновенно сильный смысл!
«Я никогда не могла себе представить людей такими жестокими, как эти фашисты. Пишу, а у самой слезы на глазах... Валентин! Мсти фашистскому зверью!» «Учительницу Анну Васильевну эти бандиты расстреляли за то, что она была комсомолкой и не хотела у них быть переводчицей. А как их возьмешь в плен, они кричат: «Я не стрелял, я ваш...» «Бить их и бить! Привет от партизан-бойцов, тружеников Тихвина...» «...Погибли люди, ни в чем не повинные. Дорогой брат Леня, я выходила на улицу, долго стояла, смотрела туда, где находилась наша Красная Армия. Я знала и крепко верила...
В последнюю ночь была жуткая, печальная картина, кругом были пожары... Сейчас живем хорошо. Мама ходит в колхоз, там восстанавливают хозяйство, брат - на шахту крепильщиком, Нина - в школу. Город наш сожгли почти весь».
Вот что пишут в Балтфлот отцы, матери, сестры моряков!
Работаю над темой Кронштадта. Взял библиографические справки.
...Прочел свежие московские газеты. Мне прислали специальный номер «Правдиста» ко Дню печати. Моя работа отмечена в передовой Емельяна Ярославского, в статье Заславского, в заметках об избранных очерках и статьях из «Правды» - материалах гвардии военных корреспондентов «Правды»... Тронут до глубины души, хочется еще больше сделать...
Недавно Германия, через стокгольмские круги, сделала новое предложение союзникам о мире. В ответ - отказ или молчание. Немецкая пресса заговорила о желательности взаимного воздушного перемирия между Германией и Англией. Удары по Любеку, Ростоку, Аугсбургу, Штутгарту сказываются. Впереди - более сильные удары.
Юрий Нагибин, писатель, 22 года, инструктор Политуправления Волховского фронта:
9 мая.
Я мастер загонять себя в бутылку. Я занимаюсь сейчас каким-то психическим мазохизмом. Я уже наполовину сошел с ума. Я, как чиновник из «Палаты №6», создаю строго логический щемящий бред преследования. Любое слово, любой жест истолковывается с железной логикой маньяка как направленный к моему уничтожению. Самые разнородные слова, замечания, жесты, взгляды немедленно сцепляются с другими словами, жестами, взглядами, и получается цельная и страшная картина, в которой логически всё верно, и ложь лишь в том, что эти слова, жесты, взгляды установлены в связь.
Я совершенно истерзан; как гоголевскому сумасшедшему, мне хочется закричать простым голосом: «Мама, возьми своего бедного сына, пожалей его больную головушку!»…
Скорей бы прошло это состояние. Сегодня мне было трудно дышать, так всё сперлось внутри меня.
Я едва успел дописать эти строчки, как вошел наш новый редактор Полтавский и сказал:
- Товарищ Нагибин (я умер), надо срочно составить листовку (я ожил и даже слишком).
Сейчас я счастлив, всё во мне поет. Надолго ли?
У калитки старая дочь прощается с дряхлой матерью. У дочери желтые волосы с сединой, перекошенное морщинами лицо, за плечами большой мешок, в руке посох. Мать с тоскливо-вопросительным, как у большинства глухих, взглядом смотрит на дочь. Та говорит громким, дрожащим голосом:
- Прощай, мать, может, убьют тебя… Бомбов, бомбов, я говорю, много бросают.
Мать слушает и не понимает. Дочь приближает губы к самой ее ушной раковине, повторяет эти слова. Но мать не слышит. Дочь машет рукой и уходит по дороге…
Вадим Шефнер, поэт, 27 лет, сотрудник армейской газеты Волховского фронта:
9 мая.
14.30. Вчера переехали в Токсово. Сперва разместились в плохом стандартном доме, где много клопов и трупы (там жили эвакуированные), но потом перебрались в хороший дом и на очень хорошем месте. Дом на горе, внизу озеро и видно все далеко-далеко. Погода все стоит плохая. Холодно. Вчера опять снег шел. Написал письма: Гале, тете Вере, Толе, Димке. Сегодня отправлю. Я еще не знаю, где здесь ППС... Вчера редактор сказал, что мне скоро присвоят звание техника-интенданта. Я уже нацепил на отвороты шинели по 2 кубика.
Пока мы питаемся в столовой, которая расположена в 8 километрах отсюда. Ездим на машине. Здесь рядом Кавголово. Там я зимой 40-го года ходил с гор на лыжах с Наташей…
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, Ленинград:
9 мая.
322[-й] день войны. Суббота. Приехавший из Москвы сотрудник Моск[овского] Управления делами Академии наук т[ов]. Мухамедов знакомился с состоянием Архива и нашими нуждами. Я сделал подробный доклад, он очень внимательно все выслушивал. Узнал от него, что в Свердловске состоялись выборы нового Президиума. По-прежнему во главе Академии президент В. Л. Комаров. Вице-президентами избраны Иоффе, Л. А. Орбели, В. П. Волгин, Бардин и Банков. Удивление всех вызвало «воскресение» Волгина. Никаких подробностей сообщивший мне эти сведения не передал. Также и все сообщенное требует еще уточнения. Я как историк Академии наук все-таки считаю нужным записать, покуда хотя бы со слов, этот знаменательный факт обновления, активизации и восстановления в полных своих правах нашего заслуженного президента, так недобросовестно оттиравшегося все это время на «задний план».
Посетил также Архив т[ов]. Фомин, которому И. С. Лосева доложила об обследовании специальных научных архивов при Институтах Академии наук. Я все время указывал пришедшим «начальникам» на притесненное и бедственное положение сотрудников, все еще остающихся с карточками второй категории Никакого ответа не получил по этому вопросу. А сотрудники волнуются. Еще бы! На сегодняшний день у меня более 50 % больных и ослабевших. Сейчас мы все прикреплены к нашей столовой на усиленное питание.
Забота о населении у города очень большая. Если есть трудности в снабжении, то они вызываются исключительными обстоятельствами. Поэтому я и отметаю все слухи и непроверенные сведения. Не в этом суть моих записок. Пусть занимается этим кто-нибудь другой.
Печальный случай рассказала мне М. Ф. В столовой сегодня она была свидетельницей крика, визга, слез. Оказалось, что одна женщина отнимала у другой хлеб. Когда разобрались в чем дело, оказалось, что хлеб принадлежал той женщине, которая плакала и отнимала у другой, а та молчала и пыталась не отдавать. М. Ф. к ужасу своему увидела в этой несчастной женщине жену нашего академического работника - географа и картографа Каратаева. Он недавно умер; она осталась без всяких средств [к] существованию и теперь погибает. Хлеб у нее отняли. Она молча осталась сидеть на том же месте; потом подъела все крошки на столе и упавшие под столом. Уходя из столовой, заглядывала под все столы и что-то клала в рот, поднимая прямо с пола.
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
9 мая.
Еще вчера вечером почуялось потепление. Послышалось в лесу кукование. Сегодня утро солнечное, тихое, но, кажется, легкий мороз... На восходе мороз разросся и остался. Солнце скрылось, подул ветер и опять снег.
Плохо и хорошо, что память у меня хорошая, исключительно есть только на самое главное, а подробности, годы, всякие цифры выпадают, и когда пишешь, то о подробностях надо выспрашивать, как говорят: собирать материал.
Вот сегодня мне пришла мысль о том, что в Ельце старые купеческие фамилии были двойные, наша фамилия Пришвиных на улице превращалась в Алпатовых. Хорошо знаю, что Лавровы и Горшковы, и Ростовцевы, и Хренниковы - все были в двойных именах, но вспомнить их не мог и рыться негде: все архивы мои Елецкие погибли во время нашествия Мамонтова. Но это неважно: мне ясен смысл этой двойственности: первое имя - это имя тому, каким ты родился, а второе имя - это уличное, это каким ты представляешься людям. Имена всех наших героев романов - это все имена уличные.
Значит, двойные имена: это род (первое имя) и второе - легенда (слово). Пришвины - род. Алпатовы - это люди говорят о Пришвиных. Так что если Пришвин - в Ветхом Завете, Алпатов - в Новом, то Михаил мой находится уже в третьем этаже: и если сличить его жизнь с тем, что говорят об Алпатове и что есть Пришвин, может совсем не сойтись, и профану показаться совершенным враньем.
Переработать отношения между людьми в отношении к Богу - вот дело христианское и вот это все.
Всеволод Вишневский, писатель, 41 год, военный корреспондент центральных газет, Ленинград:
9 мая.
Работал в комнате 106. С утра - сильный обстрел, близко рвутся тяжелые снаряды.
Прочел письма из освобожденных местностей. Это письма краснофлотцам от родителей и близких - русская эпическая простота, глубокая, органическая злоба к Гитлеру, возмущение и страшные краткие описания:
«Сами не знаем, как живы остались». «Сестра твоя погибла, мсти, Лешенька...» «Враг разорил нас в пух и прах, сукин сын, грабитель... Кур всех позабирали, идут с дубинкой, сшибают, отрывают им головы, пожрали всех колхозных коров и овец. Так мучили нас почти целый месяц, но Красная Армия повернула их назад пятками...»
Местами есть термины «священная наша земля» и пр. И в устах крестьян это приобретает необыкновенно сильный смысл!
«Я никогда не могла себе представить людей такими жестокими, как эти фашисты. Пишу, а у самой слезы на глазах... Валентин! Мсти фашистскому зверью!» «Учительницу Анну Васильевну эти бандиты расстреляли за то, что она была комсомолкой и не хотела у них быть переводчицей. А как их возьмешь в плен, они кричат: «Я не стрелял, я ваш...» «Бить их и бить! Привет от партизан-бойцов, тружеников Тихвина...» «...Погибли люди, ни в чем не повинные. Дорогой брат Леня, я выходила на улицу, долго стояла, смотрела туда, где находилась наша Красная Армия. Я знала и крепко верила...
В последнюю ночь была жуткая, печальная картина, кругом были пожары... Сейчас живем хорошо. Мама ходит в колхоз, там восстанавливают хозяйство, брат - на шахту крепильщиком, Нина - в школу. Город наш сожгли почти весь».
Вот что пишут в Балтфлот отцы, матери, сестры моряков!
Работаю над темой Кронштадта. Взял библиографические справки.
...Прочел свежие московские газеты. Мне прислали специальный номер «Правдиста» ко Дню печати. Моя работа отмечена в передовой Емельяна Ярославского, в статье Заславского, в заметках об избранных очерках и статьях из «Правды» - материалах гвардии военных корреспондентов «Правды»... Тронут до глубины души, хочется еще больше сделать...
Недавно Германия, через стокгольмские круги, сделала новое предложение союзникам о мире. В ответ - отказ или молчание. Немецкая пресса заговорила о желательности взаимного воздушного перемирия между Германией и Англией. Удары по Любеку, Ростоку, Аугсбургу, Штутгарту сказываются. Впереди - более сильные удары.
Юрий Нагибин, писатель, 22 года, инструктор Политуправления Волховского фронта:
9 мая.
Я мастер загонять себя в бутылку. Я занимаюсь сейчас каким-то психическим мазохизмом. Я уже наполовину сошел с ума. Я, как чиновник из «Палаты №6», создаю строго логический щемящий бред преследования. Любое слово, любой жест истолковывается с железной логикой маньяка как направленный к моему уничтожению. Самые разнородные слова, замечания, жесты, взгляды немедленно сцепляются с другими словами, жестами, взглядами, и получается цельная и страшная картина, в которой логически всё верно, и ложь лишь в том, что эти слова, жесты, взгляды установлены в связь.
Я совершенно истерзан; как гоголевскому сумасшедшему, мне хочется закричать простым голосом: «Мама, возьми своего бедного сына, пожалей его больную головушку!»…
Скорей бы прошло это состояние. Сегодня мне было трудно дышать, так всё сперлось внутри меня.
Я едва успел дописать эти строчки, как вошел наш новый редактор Полтавский и сказал:
- Товарищ Нагибин (я умер), надо срочно составить листовку (я ожил и даже слишком).
Сейчас я счастлив, всё во мне поет. Надолго ли?
У калитки старая дочь прощается с дряхлой матерью. У дочери желтые волосы с сединой, перекошенное морщинами лицо, за плечами большой мешок, в руке посох. Мать с тоскливо-вопросительным, как у большинства глухих, взглядом смотрит на дочь. Та говорит громким, дрожащим голосом:
- Прощай, мать, может, убьют тебя… Бомбов, бомбов, я говорю, много бросают.
Мать слушает и не понимает. Дочь приближает губы к самой ее ушной раковине, повторяет эти слова. Но мать не слышит. Дочь машет рукой и уходит по дороге…
Вадим Шефнер, поэт, 27 лет, сотрудник армейской газеты Волховского фронта:
9 мая.
14.30. Вчера переехали в Токсово. Сперва разместились в плохом стандартном доме, где много клопов и трупы (там жили эвакуированные), но потом перебрались в хороший дом и на очень хорошем месте. Дом на горе, внизу озеро и видно все далеко-далеко. Погода все стоит плохая. Холодно. Вчера опять снег шел. Написал письма: Гале, тете Вере, Толе, Димке. Сегодня отправлю. Я еще не знаю, где здесь ППС... Вчера редактор сказал, что мне скоро присвоят звание техника-интенданта. Я уже нацепил на отвороты шинели по 2 кубика.
Пока мы питаемся в столовой, которая расположена в 8 километрах отсюда. Ездим на машине. Здесь рядом Кавголово. Там я зимой 40-го года ходил с гор на лыжах с Наташей…
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, Ленинград:
9 мая.
322[-й] день войны. Суббота. Приехавший из Москвы сотрудник Моск[овского] Управления делами Академии наук т[ов]. Мухамедов знакомился с состоянием Архива и нашими нуждами. Я сделал подробный доклад, он очень внимательно все выслушивал. Узнал от него, что в Свердловске состоялись выборы нового Президиума. По-прежнему во главе Академии президент В. Л. Комаров. Вице-президентами избраны Иоффе, Л. А. Орбели, В. П. Волгин, Бардин и Банков. Удивление всех вызвало «воскресение» Волгина. Никаких подробностей сообщивший мне эти сведения не передал. Также и все сообщенное требует еще уточнения. Я как историк Академии наук все-таки считаю нужным записать, покуда хотя бы со слов, этот знаменательный факт обновления, активизации и восстановления в полных своих правах нашего заслуженного президента, так недобросовестно оттиравшегося все это время на «задний план».
Посетил также Архив т[ов]. Фомин, которому И. С. Лосева доложила об обследовании специальных научных архивов при Институтах Академии наук. Я все время указывал пришедшим «начальникам» на притесненное и бедственное положение сотрудников, все еще остающихся с карточками второй категории Никакого ответа не получил по этому вопросу. А сотрудники волнуются. Еще бы! На сегодняшний день у меня более 50 % больных и ослабевших. Сейчас мы все прикреплены к нашей столовой на усиленное питание.
Забота о населении у города очень большая. Если есть трудности в снабжении, то они вызываются исключительными обстоятельствами. Поэтому я и отметаю все слухи и непроверенные сведения. Не в этом суть моих записок. Пусть занимается этим кто-нибудь другой.
Печальный случай рассказала мне М. Ф. В столовой сегодня она была свидетельницей крика, визга, слез. Оказалось, что одна женщина отнимала у другой хлеб. Когда разобрались в чем дело, оказалось, что хлеб принадлежал той женщине, которая плакала и отнимала у другой, а та молчала и пыталась не отдавать. М. Ф. к ужасу своему увидела в этой несчастной женщине жену нашего академического работника - географа и картографа Каратаева. Он недавно умер; она осталась без всяких средств [к] существованию и теперь погибает. Хлеб у нее отняли. Она молча осталась сидеть на том же месте; потом подъела все крошки на столе и упавшие под столом. Уходя из столовой, заглядывала под все столы и что-то клала в рот, поднимая прямо с пола.
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
9 мая.
Еще вчера вечером почуялось потепление. Послышалось в лесу кукование. Сегодня утро солнечное, тихое, но, кажется, легкий мороз... На восходе мороз разросся и остался. Солнце скрылось, подул ветер и опять снег.
Плохо и хорошо, что память у меня хорошая, исключительно есть только на самое главное, а подробности, годы, всякие цифры выпадают, и когда пишешь, то о подробностях надо выспрашивать, как говорят: собирать материал.
Вот сегодня мне пришла мысль о том, что в Ельце старые купеческие фамилии были двойные, наша фамилия Пришвиных на улице превращалась в Алпатовых. Хорошо знаю, что Лавровы и Горшковы, и Ростовцевы, и Хренниковы - все были в двойных именах, но вспомнить их не мог и рыться негде: все архивы мои Елецкие погибли во время нашествия Мамонтова. Но это неважно: мне ясен смысл этой двойственности: первое имя - это имя тому, каким ты родился, а второе имя - это уличное, это каким ты представляешься людям. Имена всех наших героев романов - это все имена уличные.
Значит, двойные имена: это род (первое имя) и второе - легенда (слово). Пришвины - род. Алпатовы - это люди говорят о Пришвиных. Так что если Пришвин - в Ветхом Завете, Алпатов - в Новом, то Михаил мой находится уже в третьем этаже: и если сличить его жизнь с тем, что говорят об Алпатове и что есть Пришвин, может совсем не сойтись, и профану показаться совершенным враньем.
Переработать отношения между людьми в отношении к Богу - вот дело христианское и вот это все.