3 мая 1917-го
в дневниках
Морис Палеолог, дипломат, 58 лет, посол Франции в России с 1914 по май 1917, об отъезде из России:
3(16) мая. Среда. Белоостров.
Приехав сегодня утром на Финляндский вокзал, я нахожу Сазонова у отведенного нам вагона. Он серьезным тоном заявляет мне:
- Все изменилось; я уже не еду с вами... Смотрите, читайте!
И он протягивает мне письмо, которое ему только что принесли, письмо, датированное этой самой ночью и которым князь Львов просит его отложить свой отъезд, так как Милюков подал в отставку.
- Я уезжаю, а вы остаетесь. Не символ ли это?
- Да, это конец целой политики... Присутствие Милюкова было последней гарантией верности нашей дипломатической традиции. Зачем бы я теперь поехал в Лондон?.. Я боюсь, что будущее скоро докажет г. Альберу Тома, какую он сделал ошибку, приняв так открыто сторону Совета против Милюкова.
Стечение друзей, пришедших проститься со мной, кладет конец нашей беседе.
Два французских социалистических депутата, Кашен и Мутэ, и два делегата английского социализма, О'Гради и Торн, входят в поезд; они пришли прямо из Таврического дворца, где они провели всю ночь на совещании с Советом.
Поезд отходит в 7 часов 40 мин.
Феликс Ростковский, генерал от инфантерии в отставке, 75 лет, Петроград:
3 мая. Среда. Дождь. Пасмурно.
В газетах у всех на языке, вероятно и в мыслях, один вопрос: что будет? Вопрос этот есть результат ухода Гучкова и, по рассказам, предложение Правительства составить коалиционное Министерство, привлечь в состав Правительства членов Совета рабочих и солдатских депутатов. Уже намечаются и кандидаты и вновь образуемые министерства, лишь бы привлечь к делу демократических деятелей. Очень оригинальную отметку в газете «Русское Слово» указали мне вчера. В букве Р. названия газеты помещается некая цифра, на каждый день различная, от 0 до 12. Цифра эта показывает состояние политики в России. Так ли это, не знаю, но во всяком случае это что-то своеобразное.
Сергей Прокофьев, композитор, 26 лет, Петроград
Третьего мая я был на вечере Маяковского, а пятого на Игоре Северянине, обоих слушал в первый раз. Хотя до сих пор я знал очень многое (почти всё) из сочинений Северянина и многое мне очень нравилось, а Маяковского совсем не знал, а если что знал, то это мне не нравилось, но при личном слушании эффект получился обратный: Игорь своим слащавым популярничанием и мяуканием как-то опошлил и расслабил крепкий экстракт некоторых талантливых блёсток, которыми пересыпаны его стихи; Маяковский же наоборот, как-то скрепил в одно крепкое целое все свои разбросанные и как бы бестолковые фразы. Он читал энергично, с типичным футуристическим натиском, несколько грубоватым, но весьма убедительным.
Несколько слов о Ларисе Рейснер, с которой когда-то в «Медном всаднике» мы кололись на тему о моей музыке. Это - дева, помешавшаяся на своём уме, и действительно неглупая, знает решительно всё, т.е. литературу, искусства, политику, философию, и обо всём говорит с весёлой иронией, вечно занята, издаёт какой-то журнал. Друг к другу мы тоже относились с весёлой иронией, но в последнее время, аккуратно встречаясь всюду, куда ни пойдёшь, т.е. на всех выставках, на Маяковском, на Северянине - сменили иронический тон на дружеский- и очень мило проводили время в обществе друг друга.
Морис Палеолог, дипломат, 58 лет, посол Франции в России с 1914 по май 1917, об отъезде из России:
3(16) мая. Среда. Белоостров.
Приехав сегодня утром на Финляндский вокзал, я нахожу Сазонова у отведенного нам вагона. Он серьезным тоном заявляет мне:
- Все изменилось; я уже не еду с вами... Смотрите, читайте!
И он протягивает мне письмо, которое ему только что принесли, письмо, датированное этой самой ночью и которым князь Львов просит его отложить свой отъезд, так как Милюков подал в отставку.
- Я уезжаю, а вы остаетесь. Не символ ли это?
- Да, это конец целой политики... Присутствие Милюкова было последней гарантией верности нашей дипломатической традиции. Зачем бы я теперь поехал в Лондон?.. Я боюсь, что будущее скоро докажет г. Альберу Тома, какую он сделал ошибку, приняв так открыто сторону Совета против Милюкова.
Стечение друзей, пришедших проститься со мной, кладет конец нашей беседе.
Два французских социалистических депутата, Кашен и Мутэ, и два делегата английского социализма, О'Гради и Торн, входят в поезд; они пришли прямо из Таврического дворца, где они провели всю ночь на совещании с Советом.
Поезд отходит в 7 часов 40 мин.
Феликс Ростковский, генерал от инфантерии в отставке, 75 лет, Петроград:
3 мая. Среда. Дождь. Пасмурно.
В газетах у всех на языке, вероятно и в мыслях, один вопрос: что будет? Вопрос этот есть результат ухода Гучкова и, по рассказам, предложение Правительства составить коалиционное Министерство, привлечь в состав Правительства членов Совета рабочих и солдатских депутатов. Уже намечаются и кандидаты и вновь образуемые министерства, лишь бы привлечь к делу демократических деятелей. Очень оригинальную отметку в газете «Русское Слово» указали мне вчера. В букве Р. названия газеты помещается некая цифра, на каждый день различная, от 0 до 12. Цифра эта показывает состояние политики в России. Так ли это, не знаю, но во всяком случае это что-то своеобразное.
Сергей Прокофьев, композитор, 26 лет, Петроград
Третьего мая я был на вечере Маяковского, а пятого на Игоре Северянине, обоих слушал в первый раз. Хотя до сих пор я знал очень многое (почти всё) из сочинений Северянина и многое мне очень нравилось, а Маяковского совсем не знал, а если что знал, то это мне не нравилось, но при личном слушании эффект получился обратный: Игорь своим слащавым популярничанием и мяуканием как-то опошлил и расслабил крепкий экстракт некоторых талантливых блёсток, которыми пересыпаны его стихи; Маяковский же наоборот, как-то скрепил в одно крепкое целое все свои разбросанные и как бы бестолковые фразы. Он читал энергично, с типичным футуристическим натиском, несколько грубоватым, но весьма убедительным.
Несколько слов о Ларисе Рейснер, с которой когда-то в «Медном всаднике» мы кололись на тему о моей музыке. Это - дева, помешавшаяся на своём уме, и действительно неглупая, знает решительно всё, т.е. литературу, искусства, политику, философию, и обо всём говорит с весёлой иронией, вечно занята, издаёт какой-то журнал. Друг к другу мы тоже относились с весёлой иронией, но в последнее время, аккуратно встречаясь всюду, куда ни пойдёшь, т.е. на всех выставках, на Маяковском, на Северянине - сменили иронический тон на дружеский- и очень мило проводили время в обществе друг друга.