18 апреля 1982. Пасха в Ленинграде
в дневниках за 1982-ой год:
Олег Борисов, актёр, 52 года:
СОСИПАТР
С тех пор как умерла Мария Анисимовна, наша бабушка, с освящением куличей - проблема. Печет их теперь теща и передает поездом из Москвы. В этот раз не успела освятить. Мы решили сделать это с Юрой - послушались его друга В.З. и поехали в пригород Ленинграда.
Думали, с глаз долой. А народу там видимо-невидимо. Я, когда вошел, сразу на себе взгляд священника поймал. Он приветливо, как-то по-дружески заморгал. Словно уже ждал. Я начал себя успокаивать: «Это он со всеми такой масляный, вот и мне досталось его расположение». И отошел в уголок, к иконке Божьей Матери. Рядом со мной апоплексический бородатый мужик клал поклоны до земли. Взгляд священника на себе чувствую. Боковым зрением и всю массу - с куличами, яйцами, - повернутую в мою сторону. Решаю как-то отвлечься - наблюдаю за сизой струйкой, поднимающейся от кадила к деревянному потолку. Скверно поет дьячок и настраивает на разные мысли: «Вместо того, чтобы святить куличи, засветился сам... Как хорошо, когда в храме один, но как такой момент уловить? Ведь не может же вера быть напоказ? И почему я должен просить наравне со всеми?» Сам себе отвечаю: «Это оттого, что гордыня сидит - так воспитали». Пока размышлял, подошел батюшка: «Жалко, иконки князя Олега Рязанского у нас нет...» (Значит, узнал! - потемнело в моем сознании.) «Что, имя редкое?» - спрашиваю. «Да что вы! Вот мое - уж действительно редкое. Более редкого не сыщешь - Сосипатр я. Так родители окрестили... Вы у нас в первый раз?» - «В первый... У вас такая благодать». - «Благодать... А мы дома по телевизору часто ваши песни слушаем. Дочка особенно любит». У меня от сердца отлегло. Значит, и он обознался - принял, конечно, за Анофриева. Как это кстати! Все-таки почему принимают за Анофриева - загадка... Мужик, который клал поклоны, попросил у меня милостыню. Я уже было полез за мелочью, но тут почувствовал, как Сосипатр зажал мою руку в кармане: «Попридержите... попридержите... всех ведь не осчастливишь». А свою руку держит в подвешенном состоянии. Вроде протянута, а вроде нет. Кто-то ее целует и просит благословения. Священник ловит мой взгляд, а я все не знаю, приложиться или нет. Победила гордыня - я только поклонился ему и зашагал к машине.
Евгений Мравинский, дирижёр, 78 лет:
18 апреля. Воскресенье. ПАСХА. Проснулся в 6.30 (?!). Потом еще дремал. В 8.30 - готов. Взялся было за Айтматова («Белый пароход»), но засосала совесть и с 11 до 12.45 изучал партитуру «Ромео и Джульетты» Прокофьева. Гудит телевизор, и множество посетителей. Все же бегло пролистал Айтматова. В 1.30 позвонил Але, но ее уже не застал. В коридоре сидит местный кот, умывается. Принесли обед. В 2.15 - Аля (баночка пасхи, яичко, Людвигины булочки). Желтое шерстяное платьице на Алене. Съела мою обеденную картошку. В центральной прессе гимническая статья за подписью Пасхалова по поводу выступления оркестра Рождественского. <...> Я же получил «Золотой приз» «Мелодии» за Шестую симфонию Чайковского (?!). А Караян 1-ю премию на Международном конкурсе за «Парсифаля»... При одной мысли об этом «Парсифале» холодок бежит по спине...
В Филармонии «трудно разбираемый пасианс». Некая должность названа в оркестре «социолог»!
Алена: «Все время потихоньку надо стирать - иначе не успеть» (?!?!).
NB: О «концовках» (это я - Але) Булгакова (мастер)! Лескова (скоморох)! Стравинский (Аполлон); Шостакович (Восьмая симфония); Шостакович (Пятнадцатая симфония).
Аля добавила: последний такт, как дымок гаснущего фитилька (описание того, как я «уходил» с того света). Когда уже тяжело болела, Инна на Рождество сказала: «Огоньковые души улетают...» [Аля] вспомнила попевочки, подобные смертным гримаскам, возникшим из 1-й части или из детства. Много вообще говорила о Пятнадцатой симфонии («и сердечко, сердечко...»), ибо я, занятый «стройкой», не в состоянии охватить все то, что слышит здесь она. Под конец немного развяла и в 5.15 ушла.
Встретил Аболину Яковлевну. Немного побыл в коридоре. Сестра позвала. Принесла ужин. После него долгая и непростая запись сегодняшнего дня: сейчас уже 7 часов вечера. Немного давит голову, горят уши; все-таки каждое ожидание ухода Алены дается с трудом. Особенно в сочетании с желанием все запомнить и не упустить ничего, что от нее исходит, а потом и записать. В 7.40 позвонил домой: никого. Заволновался, что не преминула заметить Аболина Яковлевна, которая на поверку все больше смахивает на Веру Евгеньевну и Ко. (Впрочем, Бог ее знает, да и Бог с ней!) Дядьки и их «допросы» обо мне... В 9 часов вечера Алена подошла к телефону: все время занималась в большой комнате. Придя к себе, обнаружил кота Ваську, изучающего оставшиеся от ужина макароны. Полчасика на хоккее. Скукота. Около 10-ти визит: зашел некий Лебедев Игорь Владимирович, с которым мы когда-то лежали в Свердловке.
Олег Борисов, актёр, 52 года:
СОСИПАТР
С тех пор как умерла Мария Анисимовна, наша бабушка, с освящением куличей - проблема. Печет их теперь теща и передает поездом из Москвы. В этот раз не успела освятить. Мы решили сделать это с Юрой - послушались его друга В.З. и поехали в пригород Ленинграда.
Думали, с глаз долой. А народу там видимо-невидимо. Я, когда вошел, сразу на себе взгляд священника поймал. Он приветливо, как-то по-дружески заморгал. Словно уже ждал. Я начал себя успокаивать: «Это он со всеми такой масляный, вот и мне досталось его расположение». И отошел в уголок, к иконке Божьей Матери. Рядом со мной апоплексический бородатый мужик клал поклоны до земли. Взгляд священника на себе чувствую. Боковым зрением и всю массу - с куличами, яйцами, - повернутую в мою сторону. Решаю как-то отвлечься - наблюдаю за сизой струйкой, поднимающейся от кадила к деревянному потолку. Скверно поет дьячок и настраивает на разные мысли: «Вместо того, чтобы святить куличи, засветился сам... Как хорошо, когда в храме один, но как такой момент уловить? Ведь не может же вера быть напоказ? И почему я должен просить наравне со всеми?» Сам себе отвечаю: «Это оттого, что гордыня сидит - так воспитали». Пока размышлял, подошел батюшка: «Жалко, иконки князя Олега Рязанского у нас нет...» (Значит, узнал! - потемнело в моем сознании.) «Что, имя редкое?» - спрашиваю. «Да что вы! Вот мое - уж действительно редкое. Более редкого не сыщешь - Сосипатр я. Так родители окрестили... Вы у нас в первый раз?» - «В первый... У вас такая благодать». - «Благодать... А мы дома по телевизору часто ваши песни слушаем. Дочка особенно любит». У меня от сердца отлегло. Значит, и он обознался - принял, конечно, за Анофриева. Как это кстати! Все-таки почему принимают за Анофриева - загадка... Мужик, который клал поклоны, попросил у меня милостыню. Я уже было полез за мелочью, но тут почувствовал, как Сосипатр зажал мою руку в кармане: «Попридержите... попридержите... всех ведь не осчастливишь». А свою руку держит в подвешенном состоянии. Вроде протянута, а вроде нет. Кто-то ее целует и просит благословения. Священник ловит мой взгляд, а я все не знаю, приложиться или нет. Победила гордыня - я только поклонился ему и зашагал к машине.
Евгений Мравинский, дирижёр, 78 лет:
18 апреля. Воскресенье. ПАСХА. Проснулся в 6.30 (?!). Потом еще дремал. В 8.30 - готов. Взялся было за Айтматова («Белый пароход»), но засосала совесть и с 11 до 12.45 изучал партитуру «Ромео и Джульетты» Прокофьева. Гудит телевизор, и множество посетителей. Все же бегло пролистал Айтматова. В 1.30 позвонил Але, но ее уже не застал. В коридоре сидит местный кот, умывается. Принесли обед. В 2.15 - Аля (баночка пасхи, яичко, Людвигины булочки). Желтое шерстяное платьице на Алене. Съела мою обеденную картошку. В центральной прессе гимническая статья за подписью Пасхалова по поводу выступления оркестра Рождественского. <...> Я же получил «Золотой приз» «Мелодии» за Шестую симфонию Чайковского (?!). А Караян 1-ю премию на Международном конкурсе за «Парсифаля»... При одной мысли об этом «Парсифале» холодок бежит по спине...
В Филармонии «трудно разбираемый пасианс». Некая должность названа в оркестре «социолог»!
Алена: «Все время потихоньку надо стирать - иначе не успеть» (?!?!).
NB: О «концовках» (это я - Але) Булгакова (мастер)! Лескова (скоморох)! Стравинский (Аполлон); Шостакович (Восьмая симфония); Шостакович (Пятнадцатая симфония).
Аля добавила: последний такт, как дымок гаснущего фитилька (описание того, как я «уходил» с того света). Когда уже тяжело болела, Инна на Рождество сказала: «Огоньковые души улетают...» [Аля] вспомнила попевочки, подобные смертным гримаскам, возникшим из 1-й части или из детства. Много вообще говорила о Пятнадцатой симфонии («и сердечко, сердечко...»), ибо я, занятый «стройкой», не в состоянии охватить все то, что слышит здесь она. Под конец немного развяла и в 5.15 ушла.
Встретил Аболину Яковлевну. Немного побыл в коридоре. Сестра позвала. Принесла ужин. После него долгая и непростая запись сегодняшнего дня: сейчас уже 7 часов вечера. Немного давит голову, горят уши; все-таки каждое ожидание ухода Алены дается с трудом. Особенно в сочетании с желанием все запомнить и не упустить ничего, что от нее исходит, а потом и записать. В 7.40 позвонил домой: никого. Заволновался, что не преминула заметить Аболина Яковлевна, которая на поверку все больше смахивает на Веру Евгеньевну и Ко. (Впрочем, Бог ее знает, да и Бог с ней!) Дядьки и их «допросы» обо мне... В 9 часов вечера Алена подошла к телефону: все время занималась в большой комнате. Придя к себе, обнаружил кота Ваську, изучающего оставшиеся от ужина макароны. Полчасика на хоккее. Скукота. Около 10-ти визит: зашел некий Лебедев Игорь Владимирович, с которым мы когда-то лежали в Свердловке.