11 марта. Вениамин Блаженный
И снится мне тот дом, в котором жил я прежде,
Когда еще не знал ни брата, ни отца,
Ни матери родной - и был я в той одежде,
Что тлеет на костях суровых мертвеца.
Тот дом был нежилым, но я ютился где-то
В соседстве с бытием предчувствий и химер,
И разве может быть пустынным дом поэта,
Когда заходят в дверь Вергилий и Гомер?..
Но раньше, чем Гомер, вошла в тот дом кручина
И серые плела безликие слова:
Начало и конец, рожденье и кончина,
Цветенье и распад земного естества...
Не помню я, кем был в суровом этом доме.
И был ли я живым или, как некий дух,
Я проносил себя в молчании и громе,
Тревожил пустоты недружелюбный слух.
О да, я был живым и мертвым был я тоже,
И так ли велико различье тех и тех, -
Мы все сопряжены в одной вселенской дрожи,
Нас всех пометил злом наш первородный грех...
Тот дом во мне возник из первозданной яви
И я к нему пришел по зову смутных снов:
Одно столетье Бог, одно столетье дьявол
В нем души сторожат грядущих мертвецов...
11 марта 1992
Когда еще не знал ни брата, ни отца,
Ни матери родной - и был я в той одежде,
Что тлеет на костях суровых мертвеца.
Тот дом был нежилым, но я ютился где-то
В соседстве с бытием предчувствий и химер,
И разве может быть пустынным дом поэта,
Когда заходят в дверь Вергилий и Гомер?..
Но раньше, чем Гомер, вошла в тот дом кручина
И серые плела безликие слова:
Начало и конец, рожденье и кончина,
Цветенье и распад земного естества...
Не помню я, кем был в суровом этом доме.
И был ли я живым или, как некий дух,
Я проносил себя в молчании и громе,
Тревожил пустоты недружелюбный слух.
О да, я был живым и мертвым был я тоже,
И так ли велико различье тех и тех, -
Мы все сопряжены в одной вселенской дрожи,
Нас всех пометил злом наш первородный грех...
Тот дом во мне возник из первозданной яви
И я к нему пришел по зову смутных снов:
Одно столетье Бог, одно столетье дьявол
В нем души сторожат грядущих мертвецов...
11 марта 1992