разных веков.
***
Народ поднял верховный жезел,
Как государь идет по улицам.
Народ восстал, как раньше грезил.
Дворец, как Цезарь раненый, сутулится.
В мой царский плащ окутанный широко,
Я падаю по медленным ступеням,
Но клич «Свободе не изменим!»
Пронесся до Владивостока.
Свободы песни, снова вас поют!
От песен пороха народ зажегся.
В кумир свободы люди перельют
Тот поезд бегства, тот, где я отрекся.
Крылатый дух вечернего собора
Чугунный взгляд косит на пулеметы.
Но ярость бранного позора -
Ты жрица, рвущая тенета.
Что сделал я? Народной крови темных снегирей
Я бросил около пылающих знамен,
Подругу одевая, как Гирей,
В сноп уменьшительных имен.
Проклятья дни! Ужасных мук ужасный стон.
А здесь - о, ржавчина и цвель! -
Мне в каждом зипуне мерещится Дантон,
За каждым деревом - Кромвель.
10 марта 1917, Велимир Хлебников.
Он плачет на площади людной, от резкого ветра слеза, и только России подсудны монаршие эти глаза, мы знаем на собственной шкуре, что в русском глубоком пике спасенье не в урнах и туре, а в крепком уральском штыке. Тут грозно, как воля народа, нестройных колонн поперёк встаёт чумовая свобода над гудом железных дорог, тут всё уже проще и площе, на площадь гляди без очков, там красное знамя полощет над пеной потешных полков, во всех мы их видели видах - в мундирах, тряпье, неглиже, и дело не в наших обидах, а в каменной правде уже.
10 марта 2012 года, «Площадь»,
Алексей Ивантер