3 февраля 1937 года
Сомнения и метания в стихах и дневниковой прозе.
У Осипа Мандельштама есть два стихотворения, первоначальная редакция которых отмечена третьим днем февраля 1937. Окончательный вариант первого стихотворения был завершен в марте 1937 г. и отослан в несколько московских редакций. Нигде не напечатали. Позднее Мандельштам просил уничтожить этот текст:
ОДА
Когда б я уголь взял для высшей похвалы -
Для радости рисунка непреложной, -
Я б воздух расчертил на хитрые углы
И осторожно и тревожно.
Чтоб настоящее в чертах отозвалось,
В искусстве с дерзостью гранича,
Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось,
Ста сорока народов чтя обычай.
Я б поднял брови малый уголок
И поднял вновь и разрешил иначе:
Знать, Прометей раздул свой уголек, -
Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!
Я б несколько гремучих линий взял,
Все моложавое его тысячелетье,
И мужество улыбкою связал
И развязал в ненапряженном свете,
И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца,
Какого, не скажу, то выраженье, близясь
К которому, к нему, - вдруг узнаешь отца
И задыхаешься, почуяв мира близость.
И я хочу благодарить холмы,
Что эту кость и эту кисть развили:
Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.
Хочу назвать его - не Сталин, - Джугашвили!
Художник, береги и охраняй бойца:
В рост окружи его сырым и синим бором
Вниманья влажного. Не огорчить отца
Недобрым образом иль мыслей недобором,
Художник, помоги тому, кто весь с тобой,
Кто мыслит, чувствует и строит.
Не я и не другой - ему народ родной -
Народ-Гомер хвалу утроит.
Художник, береги и охраняй бойца:
Лес человечества за ним поет, густея,
Само грядущее - дружина мудреца
И слушает его все чаще, все смелее.
Он свесился с трибуны, как с горы,
В бугры голов. Должник сильнее иска.
Могучие глаза решительно добры,
Густая бровь кому-то светит близко,
И я хотел бы стрелкой указать
На твердость рта - отца речей упрямых,
Лепное, сложное, крутое веко - знать,
Работает из миллиона рамок.
Весь - откровенность, весь - признанья медь,
И зоркий слух, не терпящий сурдинки,
На всех готовых жить и умереть
Бегут, играя, хмурые морщинки.
Сжимая уголек, в котором все сошлось,
Рукою жадною одно лишь сходство клича,
Рукою хищною - ловить лишь сходства ось -
Я уголь искрошу, ища его обличья.
Я у него учусь, не для себя учась.
Я у него учусь - к себе не знать пощады,
Несчастья скроют ли большого плана часть,
Я разыщу его в случайностях их чада...
Пусть недостоин я еще иметь друзей,
Пусть не насыщен я и желчью и слезами,
Он все мне чудится в шинели, в картузе,
На чудной площади с счастливыми глазами.
Глазами Сталина раздвинута гора
И вдаль прищурилась равнина.
Как море без морщин, как завтра из вчера -
До солнца борозды от плуга-исполина.
Он улыбается улыбкою жнеца
Рукопожатий в разговоре,
Который начался и длится без конца
На шестиклятвенном просторе.
И каждое гумно и каждая копна
Сильна, убориста, умна - добро живое -
Чудо народное! Да будет жизнь крупна.
Ворочается счастье стержневое.
И шестикратно я в сознаньи берегу,
Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы,
Его огромный путь - через тайгу
И ленинский октябрь - до выполненной клятвы.
Уходят вдаль людских голов бугры:
Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,
Но в книгах ласковых и в играх детворы
Воскресну я сказать, что солнце светит.
Правдивей правды нет, чем искренность бойца:
Для чести и любви, для доблести и стали
Есть имя славное для сжатых губ чтеца -
Его мы слышали и мы его застали.
Источник: http://mandelshtam.lit-info.ru/mandelshtam/stihi/stih-389.htm
***
Обороняет сон мою донскую сонь,
И разворачиваются черепах маневры -
Их быстроходная, взволнованная бронь
И любопытные ковры людского говора...
И в бой меня ведут понятные слова -
За оборону жизни, оборону
Страны-земли, где смерть уснет, как днем сова...
Стекло Москвы горит меж ребрами гранеными.
Необоримые кремлевские слова -
В них оборона обороны
И брони боевой - и бровь, и голова
Вместе с глазами полюбовно собраны.
И слушает земля - другие страны - бой,
Из хорового падающий короба:
- Рабу не быть рабом, рабе не быть рабой, -
И хор поет с часами рука об руку.
Источник: http://mandelshtam.lit-info.ru/mandelshtam/stihi/stih-390.htm
У 16-летнего Давида Самойлова дневниковая запись этого дня состоит, это отклик на разрешение ранее возникшей ситуации:
29 января. Рухнуло все, что я так тщательно и честно строил. Я разорвал свое заявление в комсомол. Или я слишком мелок, чтобы понимать, или все ужасно паршиво. Юрка говорит, что я не гожусь в комсомол, но кто же тогда годится? Люська?
Во-первых - процесс. Бездна подлости. Но кому верить, если все те, кто делал революцию, - предатели, изменники, шпионы. Неужели людьми движет только тупая жажда власти, неужели ей в жертву отдается и идея, и гуманность, и честность? И потом дочь Лившица. Она учится у нас в школе. Комсомолка. Я видел ее отчужденной и одинокой. Ее отец - изменник, и она голосовала за его смерть. Я усумнился - правда ли все. Но это была минутная жалость. Потом ее исключили из комсомола. Лилька была против. Сегодня и она была исключена. Так где же правда? Где прекрасные фразы о демократизме, когда человека исключают за то, что он не согласен со всеми? Романтизм. Хорошо, но что хорошего в реализме? Голая, неприглядная <нрзб>.
И не знаю, то, что вокруг, - мое или нет?
Комсомол, в который верил, которому хотел отдаться, попасть в который считал честью…
За что Лильку исключили? Я понимаю, она ошибалась, здесь нужно проще... но ведь тут сводились и личные счеты. Что это - система или извращение?
Нужно думать. Позвоню Герману, может быть, он поможет.
3 февраля. (Приписано сверху: «Как все это глупо и по-детски. Лукьянов - подлец и оттого сделал это».)
Все оказалось просто. Узнал секретарь МК ВЛКСМ Лукьянов и велел Лившиц принять обратно. На ребят произвело хорошее впечатление. Значит, система справедлива, значит, это только частность, с которой можно бороться. Впрочем, до этого я дошел раньше, чем узнал о постановлении. Значит, все хорошо. Хо-ро-шо. Комсомол мой, но теперь я недостоин его. Я слишком мелок. Мы еще не настоящие. Слишком много в нас расплывчатого, интеллигентски-нервического, истеричного. Но я хочу быть твердым. Я себя делаю по кусочкам. Теперь я чист, потом буду тверд. Мне с детства твердили, что у меня нет воли. Глупая вещь! Я хочу, чтобы у меня была воля.
А пока - пусто. Оторвался от Пастернака - сейчас он вреден мне. А оторваться трудно. Все-таки он моя сокровенная сущность. Теперь на столе мужественный Тихонов.
Это - поэт. Глубокий и замечательный поэт. Кто-то из знакомых ребят перефразировал строки Багрицкого:
А в походной сумке
Спички и табак.
Тихонов,
Багрицкий.
Пастернак.
Да, они должны быть в походной сумке нашего нового поколения. первых рядов наших юношей.
Вот декларация поэта:
Праздничный, веселый, бесноватый,
С марсианской жаждою творить,
Вижу я, что небо небогато,
Но про землю стоит говорить.
Разве это не наш девиз?!
Тихонов - поэт глубоких потенций. Непосредственная, кряжистая сила мамонта. Сейчас я не продумал его до конца, но что-то распирает грудь, когда учишься «словам прекрасным, горьким и жестоким». Праздничная веселость бесноватого дикаря с «марсианской жаждою творить».
И в каждой капле спал потоп,
Сквозь малый камень прорастали горы,
И в прутике, раздавленном ногой,
Шумели чернорукие леса.
И вот сущность его поэзии:
Жизнь учила веслом и винтовкой,
Крепким ветром по плечам моим.
Узловатой хлестала веревкой,
Чтобы стал я спокойным и ловким.
Как железные гвозди - простым.
Твердый цветущий мир возникает из равновесья диких сил. Синтез разрушения и возникновения. Орда, громящая и строящая. Поэт не знает, куда он идет, но - пускай! Он уверен в себе. Гюго сказал: «Если ты идешь для того, чтобы идти, - это хорошо».
Мы не знаем, кто наш вожатый
И куда фургоны спешат.
Но, как птица из рук разжатых.
Ветер режет, крылом душа.
Мы идем для того, чтобы идти, но мы придем к цели!
А затем простые и мужественные стихи о простом мужестве простых людей. «Брага». «Баллада о синем пакете», «Баллада о гвоздях», может быть, лучшие баллады, написанные за последние 20 лет. Здесь героизм, здесь тонкая лирика и здесь мужество:
Гвозди бы делать из этих людей.
Крепче бы не было в мире гвоздей!
Лирика Тихонова, как мне кажется, чем-то очень похожа на тютчевскую. Но если тот ищет в мире хаоса, то второй ищет в хаосе равновесия.
У Осипа Мандельштама есть два стихотворения, первоначальная редакция которых отмечена третьим днем февраля 1937. Окончательный вариант первого стихотворения был завершен в марте 1937 г. и отослан в несколько московских редакций. Нигде не напечатали. Позднее Мандельштам просил уничтожить этот текст:
ОДА
Когда б я уголь взял для высшей похвалы -
Для радости рисунка непреложной, -
Я б воздух расчертил на хитрые углы
И осторожно и тревожно.
Чтоб настоящее в чертах отозвалось,
В искусстве с дерзостью гранича,
Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось,
Ста сорока народов чтя обычай.
Я б поднял брови малый уголок
И поднял вновь и разрешил иначе:
Знать, Прометей раздул свой уголек, -
Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!
Я б несколько гремучих линий взял,
Все моложавое его тысячелетье,
И мужество улыбкою связал
И развязал в ненапряженном свете,
И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца,
Какого, не скажу, то выраженье, близясь
К которому, к нему, - вдруг узнаешь отца
И задыхаешься, почуяв мира близость.
И я хочу благодарить холмы,
Что эту кость и эту кисть развили:
Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.
Хочу назвать его - не Сталин, - Джугашвили!
Художник, береги и охраняй бойца:
В рост окружи его сырым и синим бором
Вниманья влажного. Не огорчить отца
Недобрым образом иль мыслей недобором,
Художник, помоги тому, кто весь с тобой,
Кто мыслит, чувствует и строит.
Не я и не другой - ему народ родной -
Народ-Гомер хвалу утроит.
Художник, береги и охраняй бойца:
Лес человечества за ним поет, густея,
Само грядущее - дружина мудреца
И слушает его все чаще, все смелее.
Он свесился с трибуны, как с горы,
В бугры голов. Должник сильнее иска.
Могучие глаза решительно добры,
Густая бровь кому-то светит близко,
И я хотел бы стрелкой указать
На твердость рта - отца речей упрямых,
Лепное, сложное, крутое веко - знать,
Работает из миллиона рамок.
Весь - откровенность, весь - признанья медь,
И зоркий слух, не терпящий сурдинки,
На всех готовых жить и умереть
Бегут, играя, хмурые морщинки.
Сжимая уголек, в котором все сошлось,
Рукою жадною одно лишь сходство клича,
Рукою хищною - ловить лишь сходства ось -
Я уголь искрошу, ища его обличья.
Я у него учусь, не для себя учась.
Я у него учусь - к себе не знать пощады,
Несчастья скроют ли большого плана часть,
Я разыщу его в случайностях их чада...
Пусть недостоин я еще иметь друзей,
Пусть не насыщен я и желчью и слезами,
Он все мне чудится в шинели, в картузе,
На чудной площади с счастливыми глазами.
Глазами Сталина раздвинута гора
И вдаль прищурилась равнина.
Как море без морщин, как завтра из вчера -
До солнца борозды от плуга-исполина.
Он улыбается улыбкою жнеца
Рукопожатий в разговоре,
Который начался и длится без конца
На шестиклятвенном просторе.
И каждое гумно и каждая копна
Сильна, убориста, умна - добро живое -
Чудо народное! Да будет жизнь крупна.
Ворочается счастье стержневое.
И шестикратно я в сознаньи берегу,
Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы,
Его огромный путь - через тайгу
И ленинский октябрь - до выполненной клятвы.
Уходят вдаль людских голов бугры:
Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,
Но в книгах ласковых и в играх детворы
Воскресну я сказать, что солнце светит.
Правдивей правды нет, чем искренность бойца:
Для чести и любви, для доблести и стали
Есть имя славное для сжатых губ чтеца -
Его мы слышали и мы его застали.
Источник: http://mandelshtam.lit-info.ru/mandelshtam/stihi/stih-389.htm
***
Обороняет сон мою донскую сонь,
И разворачиваются черепах маневры -
Их быстроходная, взволнованная бронь
И любопытные ковры людского говора...
И в бой меня ведут понятные слова -
За оборону жизни, оборону
Страны-земли, где смерть уснет, как днем сова...
Стекло Москвы горит меж ребрами гранеными.
Необоримые кремлевские слова -
В них оборона обороны
И брони боевой - и бровь, и голова
Вместе с глазами полюбовно собраны.
И слушает земля - другие страны - бой,
Из хорового падающий короба:
- Рабу не быть рабом, рабе не быть рабой, -
И хор поет с часами рука об руку.
Источник: http://mandelshtam.lit-info.ru/mandelshtam/stihi/stih-390.htm
У 16-летнего Давида Самойлова дневниковая запись этого дня состоит, это отклик на разрешение ранее возникшей ситуации:
29 января. Рухнуло все, что я так тщательно и честно строил. Я разорвал свое заявление в комсомол. Или я слишком мелок, чтобы понимать, или все ужасно паршиво. Юрка говорит, что я не гожусь в комсомол, но кто же тогда годится? Люська?
Во-первых - процесс. Бездна подлости. Но кому верить, если все те, кто делал революцию, - предатели, изменники, шпионы. Неужели людьми движет только тупая жажда власти, неужели ей в жертву отдается и идея, и гуманность, и честность? И потом дочь Лившица. Она учится у нас в школе. Комсомолка. Я видел ее отчужденной и одинокой. Ее отец - изменник, и она голосовала за его смерть. Я усумнился - правда ли все. Но это была минутная жалость. Потом ее исключили из комсомола. Лилька была против. Сегодня и она была исключена. Так где же правда? Где прекрасные фразы о демократизме, когда человека исключают за то, что он не согласен со всеми? Романтизм. Хорошо, но что хорошего в реализме? Голая, неприглядная <нрзб>.
И не знаю, то, что вокруг, - мое или нет?
Комсомол, в который верил, которому хотел отдаться, попасть в который считал честью…
За что Лильку исключили? Я понимаю, она ошибалась, здесь нужно проще... но ведь тут сводились и личные счеты. Что это - система или извращение?
Нужно думать. Позвоню Герману, может быть, он поможет.
3 февраля. (Приписано сверху: «Как все это глупо и по-детски. Лукьянов - подлец и оттого сделал это».)
Все оказалось просто. Узнал секретарь МК ВЛКСМ Лукьянов и велел Лившиц принять обратно. На ребят произвело хорошее впечатление. Значит, система справедлива, значит, это только частность, с которой можно бороться. Впрочем, до этого я дошел раньше, чем узнал о постановлении. Значит, все хорошо. Хо-ро-шо. Комсомол мой, но теперь я недостоин его. Я слишком мелок. Мы еще не настоящие. Слишком много в нас расплывчатого, интеллигентски-нервического, истеричного. Но я хочу быть твердым. Я себя делаю по кусочкам. Теперь я чист, потом буду тверд. Мне с детства твердили, что у меня нет воли. Глупая вещь! Я хочу, чтобы у меня была воля.
А пока - пусто. Оторвался от Пастернака - сейчас он вреден мне. А оторваться трудно. Все-таки он моя сокровенная сущность. Теперь на столе мужественный Тихонов.
Это - поэт. Глубокий и замечательный поэт. Кто-то из знакомых ребят перефразировал строки Багрицкого:
А в походной сумке
Спички и табак.
Тихонов,
Багрицкий.
Пастернак.
Да, они должны быть в походной сумке нашего нового поколения. первых рядов наших юношей.
Вот декларация поэта:
Праздничный, веселый, бесноватый,
С марсианской жаждою творить,
Вижу я, что небо небогато,
Но про землю стоит говорить.
Разве это не наш девиз?!
Тихонов - поэт глубоких потенций. Непосредственная, кряжистая сила мамонта. Сейчас я не продумал его до конца, но что-то распирает грудь, когда учишься «словам прекрасным, горьким и жестоким». Праздничная веселость бесноватого дикаря с «марсианской жаждою творить».
И в каждой капле спал потоп,
Сквозь малый камень прорастали горы,
И в прутике, раздавленном ногой,
Шумели чернорукие леса.
И вот сущность его поэзии:
Жизнь учила веслом и винтовкой,
Крепким ветром по плечам моим.
Узловатой хлестала веревкой,
Чтобы стал я спокойным и ловким.
Как железные гвозди - простым.
Твердый цветущий мир возникает из равновесья диких сил. Синтез разрушения и возникновения. Орда, громящая и строящая. Поэт не знает, куда он идет, но - пускай! Он уверен в себе. Гюго сказал: «Если ты идешь для того, чтобы идти, - это хорошо».
Мы не знаем, кто наш вожатый
И куда фургоны спешат.
Но, как птица из рук разжатых.
Ветер режет, крылом душа.
Мы идем для того, чтобы идти, но мы придем к цели!
А затем простые и мужественные стихи о простом мужестве простых людей. «Брага». «Баллада о синем пакете», «Баллада о гвоздях», может быть, лучшие баллады, написанные за последние 20 лет. Здесь героизм, здесь тонкая лирика и здесь мужество:
Гвозди бы делать из этих людей.
Крепче бы не было в мире гвоздей!
Лирика Тихонова, как мне кажется, чем-то очень похожа на тютчевскую. Но если тот ищет в мире хаоса, то второй ищет в хаосе равновесия.