В день памяти Варлама Шаламова (1907 - 1982)
его стихи и эпистолярная проза
Из письма В.Т. Шаламова Н.Я. Мандельштам (август 1965):
Дорогая Надежда Яковлевна!
Кошку мою Муху убили. Застрелили в голову. Открыто в московских джунглях застрелил какой-то генерал. На Западе там везде есть Общества покровительства животным, есть налоги какие-то, взамен которых государство охраняет животных, - у нас же только смерть и убийство считаются делом чести, славы. Массовое убийство кошек и людей - это одна из отличительных черт социализма, социалистической структуры. Животные безусловно входят в мир людей, облагораживают этот мир и понимают гораздо больше, чем думали Павлов и Дуров. Животных делают из лучшего материала, чем человека, и они много вносят в нашу жизнь добра, неизмеримо больше душевного здоровья, чем пресловутый «зеленый друг». И ад животных - страшен. Я вчера добился, чтобы мне показали приемник бродячих собак, то есть «отловы» на московских улицах, которые делают ветеринарные инспекции. У меня пропала кошка Муха, по всему городу расклеены плакаты с призывами государства о помощи в убийстве кошек - даже домашняя кошка Муха стала предметом борьбы в государстве. Даже здесь резко сталкиваются наши интересы, взгляды, поступки. Наш районный ветеринар сказал, что кошек убивают не сразу по завозе, убивают назавтра, «поезжайте на эту станцию, в эту газовую камеру московскую». Мне удалось добиться, после долгих усилий и просьб войти в этот «карантин звериный». Лучше бы я туда не ходил: огромный каменный мешок, где внизу, на первом этаже, большие железные клетки с собаками, конусом сток для мочи в середине, а поверх железных клеток собачьих стоят железные ящики величиной с посылку, фруктовую посылку килограмм на восемь, решетчатые ящики, битком набитые кошками всех цветов и оттенков. Они уже помолились своему звериному богу и ждали смерти. Глаза у всех кошек, а я знаю кошачьи глаза очень хорошо, были безразличными, отсутствующими. Никакой человек уже не мог их спасти от смерти и от людей. Кошки уже ничего не ждали, кроме смерти.
Еще страшнее был ящик особый, куда были набросаны котята разного возраста, от только что родившихся до месячных котят.
Я ушел, поблагодарив начальство за человечность, за «человеческий» подход ко мне, а не к кошкам, ибо сначала мне не хотели ничего показывать - «нет, да и все». А потом удалось увидеть этот ад: у этих железных клеток есть подвеска, чтобы прицепить этот контейнер к крючку газовой камеры. Я рылся в этих ящиках с полчаса, но не нашел Мухи; хотел указать на какую-нибудь кошку, чтобы выпустили из этого ада, но потом раздумал.
Самое страшное вот что. Я думал, когда шел по коридору, что в реве, крике, в вое и визге, которыми меня обязательно встретит этот зал, - последняя звериная надежда, случайность сказочная, что все душевные силы кошек и собак будут напряжены в этот последний миг последней надежды...
Звери встретили меня мертвым молчанием. Ни одного писка, ни лая, ни мяуканья.
***
Я здесь живу, как муха, мучась,
Но кто бы мог разъединить
Вот эту тонкую, паучью,
Неразрываемую нить?
Я не вступаю в поединок
С тысячеруким пауком,
Я рву зубами паутину,
Стараясь вырваться тайком.
И, вполовину омертвелый,
Я вполовину трепещу,
Ещё ищу живого дела,
Ещё спасения ищу.
Быть может, палец человечий
Ту паутину разорвёт,
Меня сомнёт и искалечит -
И всё же на небо возьмёт.
(1937-1956)
***
Сыплет снег и днём и ночью.
Это, верно, строгий бог
Старых рукописей клочья
Выметает за порог.
Всё, в чём он разочарован -
Ворох песен и стихов, -
Увлечён работой новой,
Он сметает с облаков.
(1937-1956)
ОБОГАТИТЕЛЬНАЯ ФАБРИКА
Мы вмешиваем быт в стихи,
И оттого, наверно,
В стихах так много чепухи
Житейской всякой скверны.
Но нам простятся все грехи,
Когда поймём искусство
В наш быт примешивать стихи,
Обогащая чувство.
(1937-1956)
У КОСТРА
Всё людское - мимо, мимо,
Всё, что было, - было зря.
Здесь едино, неделимо
Птичье пенье и заря.
Острый запах гретой мяты,
Дальний шум большой реки.
Все отрады, все утраты
Равноценны и легки.
Ветер тёплым полотенцем
Вытирает щёки мне.
Мотыльки-самосожженцы
В костровом горят огне…
(1937-1956)
ПРЯМОЙ НАВОДКОЙ
Тороплюсь, потому что старею,
Нынче время меня не ждёт,
Поэтическую батарею
Я выкатываю вперёд.
Чтоб прицельные угломеры
Добирались до подлеца,
Подхалима и лицемера,
Чернокнижника и лжеца.
Не отводит ни дня, ни часа
Торопящееся перо
На словесные выкрутасы,
Изготовленные хитро.
И недаром боятся люди,
Сторонящиеся меня,
Самоходных моих орудий
Разрушительного огня.
Кровь колотит в виски! Скорее!
Смерть не ждёт! Да и жизнь не ждёт!
Поэтическую батарею
Я выкатываю вперёд.
1957
***
Поэзия - дело седых,
Не мальчиков, а мужчин,
Израненных, немолодых,
Покрытых рубцами морщин.
Сто жизней проживших сполна
Не мальчиков, а мужчин,
Поднявшихся с самого дна
К заоблачной дали вершин.
Познание горных высот,
Подводных душевных глубин,
Поэзия - вызревший плод
И белое пламя седин.
1962
Из письма В.Т. Шаламова Н.Я. Мандельштам (август 1965):
Дорогая Надежда Яковлевна!
Кошку мою Муху убили. Застрелили в голову. Открыто в московских джунглях застрелил какой-то генерал. На Западе там везде есть Общества покровительства животным, есть налоги какие-то, взамен которых государство охраняет животных, - у нас же только смерть и убийство считаются делом чести, славы. Массовое убийство кошек и людей - это одна из отличительных черт социализма, социалистической структуры. Животные безусловно входят в мир людей, облагораживают этот мир и понимают гораздо больше, чем думали Павлов и Дуров. Животных делают из лучшего материала, чем человека, и они много вносят в нашу жизнь добра, неизмеримо больше душевного здоровья, чем пресловутый «зеленый друг». И ад животных - страшен. Я вчера добился, чтобы мне показали приемник бродячих собак, то есть «отловы» на московских улицах, которые делают ветеринарные инспекции. У меня пропала кошка Муха, по всему городу расклеены плакаты с призывами государства о помощи в убийстве кошек - даже домашняя кошка Муха стала предметом борьбы в государстве. Даже здесь резко сталкиваются наши интересы, взгляды, поступки. Наш районный ветеринар сказал, что кошек убивают не сразу по завозе, убивают назавтра, «поезжайте на эту станцию, в эту газовую камеру московскую». Мне удалось добиться, после долгих усилий и просьб войти в этот «карантин звериный». Лучше бы я туда не ходил: огромный каменный мешок, где внизу, на первом этаже, большие железные клетки с собаками, конусом сток для мочи в середине, а поверх железных клеток собачьих стоят железные ящики величиной с посылку, фруктовую посылку килограмм на восемь, решетчатые ящики, битком набитые кошками всех цветов и оттенков. Они уже помолились своему звериному богу и ждали смерти. Глаза у всех кошек, а я знаю кошачьи глаза очень хорошо, были безразличными, отсутствующими. Никакой человек уже не мог их спасти от смерти и от людей. Кошки уже ничего не ждали, кроме смерти.
Еще страшнее был ящик особый, куда были набросаны котята разного возраста, от только что родившихся до месячных котят.
Я ушел, поблагодарив начальство за человечность, за «человеческий» подход ко мне, а не к кошкам, ибо сначала мне не хотели ничего показывать - «нет, да и все». А потом удалось увидеть этот ад: у этих железных клеток есть подвеска, чтобы прицепить этот контейнер к крючку газовой камеры. Я рылся в этих ящиках с полчаса, но не нашел Мухи; хотел указать на какую-нибудь кошку, чтобы выпустили из этого ада, но потом раздумал.
Самое страшное вот что. Я думал, когда шел по коридору, что в реве, крике, в вое и визге, которыми меня обязательно встретит этот зал, - последняя звериная надежда, случайность сказочная, что все душевные силы кошек и собак будут напряжены в этот последний миг последней надежды...
Звери встретили меня мертвым молчанием. Ни одного писка, ни лая, ни мяуканья.
***
Я здесь живу, как муха, мучась,
Но кто бы мог разъединить
Вот эту тонкую, паучью,
Неразрываемую нить?
Я не вступаю в поединок
С тысячеруким пауком,
Я рву зубами паутину,
Стараясь вырваться тайком.
И, вполовину омертвелый,
Я вполовину трепещу,
Ещё ищу живого дела,
Ещё спасения ищу.
Быть может, палец человечий
Ту паутину разорвёт,
Меня сомнёт и искалечит -
И всё же на небо возьмёт.
(1937-1956)
***
Сыплет снег и днём и ночью.
Это, верно, строгий бог
Старых рукописей клочья
Выметает за порог.
Всё, в чём он разочарован -
Ворох песен и стихов, -
Увлечён работой новой,
Он сметает с облаков.
(1937-1956)
ОБОГАТИТЕЛЬНАЯ ФАБРИКА
Мы вмешиваем быт в стихи,
И оттого, наверно,
В стихах так много чепухи
Житейской всякой скверны.
Но нам простятся все грехи,
Когда поймём искусство
В наш быт примешивать стихи,
Обогащая чувство.
(1937-1956)
У КОСТРА
Всё людское - мимо, мимо,
Всё, что было, - было зря.
Здесь едино, неделимо
Птичье пенье и заря.
Острый запах гретой мяты,
Дальний шум большой реки.
Все отрады, все утраты
Равноценны и легки.
Ветер тёплым полотенцем
Вытирает щёки мне.
Мотыльки-самосожженцы
В костровом горят огне…
(1937-1956)
ПРЯМОЙ НАВОДКОЙ
Тороплюсь, потому что старею,
Нынче время меня не ждёт,
Поэтическую батарею
Я выкатываю вперёд.
Чтоб прицельные угломеры
Добирались до подлеца,
Подхалима и лицемера,
Чернокнижника и лжеца.
Не отводит ни дня, ни часа
Торопящееся перо
На словесные выкрутасы,
Изготовленные хитро.
И недаром боятся люди,
Сторонящиеся меня,
Самоходных моих орудий
Разрушительного огня.
Кровь колотит в виски! Скорее!
Смерть не ждёт! Да и жизнь не ждёт!
Поэтическую батарею
Я выкатываю вперёд.
1957
***
Поэзия - дело седых,
Не мальчиков, а мужчин,
Израненных, немолодых,
Покрытых рубцами морщин.
Сто жизней проживших сполна
Не мальчиков, а мужчин,
Поднявшихся с самого дна
К заоблачной дали вершин.
Познание горных высот,
Подводных душевных глубин,
Поэзия - вызревший плод
И белое пламя седин.
1962