В дневниках.
Иван Бунин, 71 год, Франция.
23 декабря.
Вторник. Все дни прекрасная погода, к вечеру в комнате оч. холодно. Серп молодого месяца и Венера (уже давно) над Марселем с заката.
В Африке не плохо, японцы бьют англичан, русские - немцев. Немцы все отступают, теряя оч. много людьми и воен. материалом.
19-го Хитлер сместил главноком. на рус. фронте маршала von Brauchitsch и взял на себя все верховное командование, обратившись к армии и Германии: откладываю наступление на Россию до весны. [...]
Завтра Сочельник. Устраиваем несчастный «парадный» обед - выдадут завтра мясо. Делаем водку.
Георгий Князев, историк-архивист, 54 года, Ленинград.
23 декабря.
Сто восемьдесят пятый день войны. Вторник. Впечатления дня. Фрагменты, обрывки впечатлений.
Мимо нашего дома и через мост проходит пешеходная магистраль. По ней взад и вперед цепочкой движутся самые разнообразные люди. Трамваи без тока застыли на путях. Почти совсем нет грузового потока - ни авто, ни гужевого транспорта. Зато в большом ходу саночный транспорт. На салазках перевозят кладь и... «бывших» людей.
Покуда я стоял у своих колонн под портиком, видел салазки с гробами: в одну сторону везли пустые, в другую - с «отошедшими». Совсем около колонн, где разгребали снег мобилизованные жители города и свозили на Неву, наваливая снег вместо саней на фанерные листы, которые и волокли к реке, провезли труп без гроба, завернутый в тряпки. Пожилая женщина, разгребавшая снег, с ужасом посмотрела на салазки с мертвецом, другая на несколько мгновений застыла в недоумении. Остальные продолжали работать; м[ожет] б[ыть], не заметили или не захотели заметить «непривычного» зрелища. М. Ф. потом рассказала мне, что, когда она днем ходила в лавку, также видела подобные картины.
Это Ленинград в декабре 1941 года.
Профессор Вульф, известный ботаник, в воскресенье ушел на Сытный рынок на Петроградской стороне, соблазнившись купить на толкучке хлеба и сахара. Как раз в это время начался обстрел, несколько снарядов попало в толпу на рынке, домашние, не дождавшись профессора с рынка, бросились его разыскивать. Сегодня третий день его отсутствия. Среди раненых его не удалось обнаружить; вероятно, он лежит неопознанный среди трупов в какой-нибудь мертвецкой. Домашние в отчаянии продолжают поиски пропавшего. На Сытном рынке и вообще на Петроградской стороне в воскресенье было много жертв - убитых и раненых. Больница Эрисмана переполнена ранеными.
В субботу я отпустил Беркович для хлопот по погребению умершего у них родственника. Сегодня четвертый день, как ее нет, и никаких вестей от нее. К ней пошла Лосева.
Все очень устали. Охватившее было на некоторое время настроение в [ожидании] улучшения нашего положения снова сменилось у одних равнодушным отчаянием, у других страшной раздражительностью. Я и сам чувствую, что стал нервнее, а нервность других быстро заражает меня. Всю свою волю иногда напрягаю, чтобы потушить такую вспышку.
Все это на малом радиусе. А на большом? Там что-то сверхмасштабное. Все государства земного шара делятся на два лагеря. К Германии присоединилась Болгария. Снова начинается борьба на Балканах между Болгарией и Турцией. Встает на очередь вопрос о проливах, о берегах Черного моря. Гитлер сам становится во главе всех вооруженных сил Германии и ее вассалов.
Мир с ума сошел. Люди, превратившись в двуногих зверей, оснащенных техникой, взаимно истребляют друг друга...
Всеволод Багрицкий, 19 лет, Чистополь.
23 декабря.
Ночь. Эту фразу я так и не успел закончить. Вошел Бугаевский, и мы отправились в парикмахерскую. Я вспомнил, что ничего не ел, а уже было около двух часов. Сытно пообедав, как пишут в романах, а точнее - съев щи и кашу, я заявил Бугаевскому - мое суеверие настолько сильно, что запрещает мне предпринимать какие-либо шаги к выяснению положения. Я сказал ему - буду сидеть дома и ждать судьбы. А он может делать все, что захочет.
Через некоторое время он ворвался ко мне снова с криком: «Получена телеграмма!»
А, чего там долго писать, - уезжаю на фронт. Мои мысли и желания исполняются. Но суть не в этом. Я хочу работать, хотя чертовская лень всегда мешала этому. Но я буду работать. Я должен работать! И мы добьемся своего!
Скоро я пройду по московским улицам. Увижу метро, Красную площадь, свою комнату, в которой столько пережито. Наконец начинается какая-то неизвестная, совсем новая жизнь.
Бросимся в плаванье, мальчики!
Нам не жить, как рабам,
Мы родились в России,
В этом наша судьба,
Непокорность и сила.
Мира (Мария-Цецилия) Мендельсон-Прокофьева, 26 лет, Тбилиси.
23 декабря.
Просматриваю все четыре тома Толстого - не пропустила ли чего-нибудь важного для оперы. Кажется, либретто имеет свой твердый план, и картины следуют одна за другой логично, а не беспорядочно. Спектакль должен быть цельным, несмотря на то что приходится опускать много прекрасных страниц, с болью опускать из-за невозможности вместить всё в оперу. Сережа усиленно занят седьмой картиной. Пишет сейчас ариозо Андрея (воспоминание о Наташе).
Вчера снова приходил Гузиков работать над Квартетом. Иллюстрировал, как получается на скрипке. Снова хвалил, особенно вторую часть.
Вечером смотрели в кино «Маленькую маму» вместе с Н.Я. и В.Я. Все нашли картину милой. Сегодня ходили в сберкассу, положили на счет тысячу рублей из суммы, присланной из Нальчика товарищем Темиркановым за Квартет. Сережа собирается отправить телеграмму с благодарностью“. У нас было туговато с деньгами. Сережа установил твердый режим: тратить не более тринадцати рублей в день. Он легко переносит лишения, но мне больно сознавать, что при такой работе он не получает ничего питательного. Как мало можно купить на тринадцать рублей!
Заходил к нам администратор П.П. Коган. Оказывается, на 25-е назначено выступление Сережи по радио. Сережа собирается сыграть два гавота, «Танец антильских девушек» [ор. 75, № 9], «Сказку старой бабушки» [ор. 31] и Марш из оперы «Любовь к трем апельсинам» [ор. 33 ter] Коган попросил Сережу дать статью в газету о сюите «1941 год» и об опере «Война и мир». В феврале как будто намечается симфонический концерт из произведений Сережи.
Сергей Вавилов, физик, академик, 50 лет.
23 декабря.
Йошкар-Ола. Мучает ледяной объективизм. Смотрю на все как будто из другой звездной системы. Все пустяки и случайность и могло бы не быть, например, Земли около Солнца, или само[го] Солнца. Что же говорить о реках, людях, городах, событиях, все случайно, как пролетевшая мимо муха. Умирать с таким выводом и результатом?
Когда был маленьким, мир был с Богом, полным чудесного, многозначительного. Все имело смысл и было необходимо.
Затем «отряхнул прах с ног» - завоевание «научное мировоззрение». Воинствующий, восторженный материализм.
А следующая стадия [-] ощущение мирового холода, ужас, бесцельность, случайность всего. Хотелось бы тайны, многозначительности, но их уже не притянешь.
Зачем же все это так нелепо?
Городиш[к]о утонул в пургах, метелях, заст[ыл] в морозах.