14 декабря. Из писем и дневников
прошлых веков.
Татьяна Сухотина-Толстая, год 1886:
14 декабря. Воскресенье.
Мне "дюже гнусно", как говорит Аким, все это последнее время. Я ничего не делаю, хотя дела много, и болею печенью. Это знакомое, отвратительное, московское чувство тяжести, тошноты, сонливости, которое я так ненавижу, опять охватило меня. Не только у меня дела много, но вокруг и для меня работают человек десять. Три плотника вчера целый день работали над дверью, которую я велела проломить в стене. Татьяна и няня шьют драпировки в мою комнату, Варвара Петровна шьет платье, а я сижу и скучаю, потому что ничего не делаю. Я перечла тех, которые вокруг меня работают для меня, не считая сапожника, модистку, портниху, часовщика, того, кто мне кофточку шьет, скорняка, который ротонду чинил, перчаточника, золотых дел мастера, оптика, черепашечника и миллионы других, которые чинят и делают вещи для меня. И это - не считая тех людей, которые работают на наш дом, включая, конечно, меня, как лакеи, кучера, горничные и т. д. Видя все это, я не могу оставаться спокойной, но делаю только хуже: злюсь с утра до ночи и все-таки ничего не делаю. Я оправдываю себя тем, что я больна, но это слабое оправдание. Рисую я мало: портрет Андрюши пишу, когда он свободен от уроков, и два раза рисовала у Самариных вечером костюмы.
Стала любить видеть народ и только тогда не злюсь, когда у Беклемишевых, Кити Салтыковой, у Самариных и т. д. У более близких - у двух Вер - я распускаюсь, и меня берет сонливость, уныние, и я ни говорить, ни двигаться не могу.
Илья и Сережа в Ясной. Илья бежал от того состояния духа, в котором я теперь, а Сережа там выбирается в непременные члены.
Сегодня мы ездили на коньках кататься и, наконец, в санях. Вера Шидловская и я - в одних санях, Ольга и Вера Северцевы с Левой, Машей и Андрюшей в других. Кататься было очень хорошо, но народ противный.
Приехавши домой, узнала, что Всеволожские, брат с сестрой, были здесь и завтра будут обедать. Я им рада.
Мне все хочется уехать отсюда куда-нибудь в деревню, думала поехать с Верой Толстой к дяде Сереже, но, вероятно, поеду вместо этого к Олсуфьевым 1-го или 2-го января. Я себе часто повторяю слова папа, что от себя никуда не убежишь, и что везде жить можно, и везде надо жить одинаково хорошо, но я еще слишком слаба, чтобы обстановка на меня не действовала.
Я должна часто казаться фальшивой: я осуждаю в других многое, что сама делаю. Например, я презираю людей, которые заняты отделкой своих комнат, своей особы, а сама это делаю. И я часто говорю одно, а делаю другое, и сама бы считала такого человека, как я, пустым, если бы со стороны видела такого.
Источник: http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/bio/suhotina-tolstaya-dnevnik/1886.htm
Из письма Чехова Ф. О. Шехтелю. 14 декабря 1891 г. Москва.
Здравствуйте, дорогой Франц Осипович! Сколько зим, сколько лет!
И я о том же... От утра до вечера, куда бы вы ни пошли, везде говорят вам только о голодающих и дерут с вас, вероятно, как (извините за литературное выражение) с сидоровой козы. И я тоже о голодающих... Дело вот в чем. В одном из самых глухих уголков Нижегородской губ<ернии>, где нет ни помещиков, ни даже докторов, один мой хороший приятель, в высшей степени порядочный и живой человек, организовал голодное дело. А я ему помогаю. Он несет на месте всю черную работу, а я сижу в Москве и изображаю из себя благотворительную даму; в январе и я поеду на поле битвы, поехал бы и теперь, но держит инфлуэнца. Замыслы у нас широкие.
Но я с Вас ни копейки не возьму, хотя я и благотворительная дама. Вы дайте мне только слово, что если во время шумного пира, или где-нибудь на юбилее, или на свадьбе в Вашем присутствии будет собран хотя один рубль в пользу голодающих, то Вы возьмете его и отдадите нам. Также дайте слово, что Вы будете помнить о нас до самой весны. Если будет подходящий случай и попадется какой-нибудь рубль, то направляйте его ко мне (Мл. Дмитровка, д. Фирганг) или же прямо на место: Станция Богоявленное, Нижегородской губернии, земскому начальнику Евграфу Петровичу Егорову. О каждой потраченной копейке жертвователь получит самый подробный отчет, украшенный цветами моего беллетристического таланта и казенной печатью. Последнее, полагаю, важнее.
Ну-с, живу я так же, как и прежде жил. Не женат. Не богат. Инфлуэнца совсем изломала меня, я кашляю и худею и, как говорят, стал походить физиономией на утопленника. Решил покориться необходимости: купить в Полтавской губ<ернии> хутор и перебраться туда совсем на жительство. Вон из Москвы! 9 месяцев в году буду проживать на хуторе и за границей, а остальные 3 - в Москве и в Питере, в отелях.
Известно ли Вам, что я был недавно за границей? Везде был. В рулетку проиграл 900 франков! На Везувий взбирался и нюхал кратер. Вот какие мы!
Надо бы нам повидаться и старину вспомнить. Ах, как надо бы! Не хотите ли у Тестова поужинать? Если да, то назначьте день и час. Непременно приду. Выбирайте трактир, какой хотите, мне всё равно.
Ваш А. Чехов.
Примечания
Надо бы нам повидаться и старину вспомнить. - Ф. О. Шехтель ответил: «... Очень, очень тронуло меня Ваше письмо. Видеть Вас мне бы хотелось чрезвычайно, и может быть - ради моей болезни (вчера у меня было 39o) - Вы не откажетесь навестить меня <...> Считайте меня ревностным Вашим помощником в устраиваемом Вами деле помощи голодающим». В следующем письме, датированном «кануном 1892 года», Шехтель писал: «Я до сих пор всё в таком же плачевном состоянии, в каком Вы меня видели в последний раз <...> Мы не говорили в последний раз с Вами о самом интересном - о голодающих. Несмотря на то, что я очень заинтересовался Вашим воззванием, я, к стыду своему, увидев Вас, забыл об этом вопросе совершенно. Сообщаю Вам о том, что я до сих пор сделал: очень немного; на листе с заголовком о цели сбора стоит лишь следующее: от NN 15 руб. и от г-жи NN 10 руб. и дальше лишь пустое место для будущих жертвователей, которых до сих пор не имел возможности видеть - не показываясь никуда».
Источник: http://chehov-lit.ru/chehov/letters/1890-1892/letter-1066.htm
Корней Чуковский, 1901, Одесса:
14 декабря. Нужно найти естественника, который объяснил бы мне, что это за штука: какая рыба выше по организации своей - рыба с жабрами или двоякодышащая. У которой из них обособление отдельных органов напряженнее? Значит, степень обособления отдельных органов они не берут за критерий совершенства? Не знает ли он еще примера, где бы несмотря на большее обособление органов - организм понизился?.. Какая форма выше - наиболее окостенелая или (какая?). Можно ли брать за мерило совершенства - прямо наиболее позднее развитие.
В 8-й книжке «Русского Вестника» есть заметки г. Лохвицкой. Завтра справлюсь.
Саводник находит, в 8-й книжке «Русского Вестника», что любовь в стихотворениях Лохвицкой не романтическое мечтательное, нежное томление, нет, это всепожирающее стихийное влечение: «Я жажду наслаждений знойных, Во тьме потушенных свечей!» Ни раздумий. Ни мечтаний. Знойная южная страсть. Чисто женственная любовь. Стремление отдать и свободу, стать рабой: И царица рабынею будет твоей.
Тот же самый журнал, который защищает декадентов. А они какую пользу принесли человеку?
Мне нужно достать Ренана. Discours и диалоги. Dialogues et fragments philosophiques. Жаботинский переведет.
Татьяна Сухотина-Толстая, год 1886:
14 декабря. Воскресенье.
Мне "дюже гнусно", как говорит Аким, все это последнее время. Я ничего не делаю, хотя дела много, и болею печенью. Это знакомое, отвратительное, московское чувство тяжести, тошноты, сонливости, которое я так ненавижу, опять охватило меня. Не только у меня дела много, но вокруг и для меня работают человек десять. Три плотника вчера целый день работали над дверью, которую я велела проломить в стене. Татьяна и няня шьют драпировки в мою комнату, Варвара Петровна шьет платье, а я сижу и скучаю, потому что ничего не делаю. Я перечла тех, которые вокруг меня работают для меня, не считая сапожника, модистку, портниху, часовщика, того, кто мне кофточку шьет, скорняка, который ротонду чинил, перчаточника, золотых дел мастера, оптика, черепашечника и миллионы других, которые чинят и делают вещи для меня. И это - не считая тех людей, которые работают на наш дом, включая, конечно, меня, как лакеи, кучера, горничные и т. д. Видя все это, я не могу оставаться спокойной, но делаю только хуже: злюсь с утра до ночи и все-таки ничего не делаю. Я оправдываю себя тем, что я больна, но это слабое оправдание. Рисую я мало: портрет Андрюши пишу, когда он свободен от уроков, и два раза рисовала у Самариных вечером костюмы.
Стала любить видеть народ и только тогда не злюсь, когда у Беклемишевых, Кити Салтыковой, у Самариных и т. д. У более близких - у двух Вер - я распускаюсь, и меня берет сонливость, уныние, и я ни говорить, ни двигаться не могу.
Илья и Сережа в Ясной. Илья бежал от того состояния духа, в котором я теперь, а Сережа там выбирается в непременные члены.
Сегодня мы ездили на коньках кататься и, наконец, в санях. Вера Шидловская и я - в одних санях, Ольга и Вера Северцевы с Левой, Машей и Андрюшей в других. Кататься было очень хорошо, но народ противный.
Приехавши домой, узнала, что Всеволожские, брат с сестрой, были здесь и завтра будут обедать. Я им рада.
Мне все хочется уехать отсюда куда-нибудь в деревню, думала поехать с Верой Толстой к дяде Сереже, но, вероятно, поеду вместо этого к Олсуфьевым 1-го или 2-го января. Я себе часто повторяю слова папа, что от себя никуда не убежишь, и что везде жить можно, и везде надо жить одинаково хорошо, но я еще слишком слаба, чтобы обстановка на меня не действовала.
Я должна часто казаться фальшивой: я осуждаю в других многое, что сама делаю. Например, я презираю людей, которые заняты отделкой своих комнат, своей особы, а сама это делаю. И я часто говорю одно, а делаю другое, и сама бы считала такого человека, как я, пустым, если бы со стороны видела такого.
Источник: http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/bio/suhotina-tolstaya-dnevnik/1886.htm
Из письма Чехова Ф. О. Шехтелю. 14 декабря 1891 г. Москва.
Здравствуйте, дорогой Франц Осипович! Сколько зим, сколько лет!
И я о том же... От утра до вечера, куда бы вы ни пошли, везде говорят вам только о голодающих и дерут с вас, вероятно, как (извините за литературное выражение) с сидоровой козы. И я тоже о голодающих... Дело вот в чем. В одном из самых глухих уголков Нижегородской губ<ернии>, где нет ни помещиков, ни даже докторов, один мой хороший приятель, в высшей степени порядочный и живой человек, организовал голодное дело. А я ему помогаю. Он несет на месте всю черную работу, а я сижу в Москве и изображаю из себя благотворительную даму; в январе и я поеду на поле битвы, поехал бы и теперь, но держит инфлуэнца. Замыслы у нас широкие.
Но я с Вас ни копейки не возьму, хотя я и благотворительная дама. Вы дайте мне только слово, что если во время шумного пира, или где-нибудь на юбилее, или на свадьбе в Вашем присутствии будет собран хотя один рубль в пользу голодающих, то Вы возьмете его и отдадите нам. Также дайте слово, что Вы будете помнить о нас до самой весны. Если будет подходящий случай и попадется какой-нибудь рубль, то направляйте его ко мне (Мл. Дмитровка, д. Фирганг) или же прямо на место: Станция Богоявленное, Нижегородской губернии, земскому начальнику Евграфу Петровичу Егорову. О каждой потраченной копейке жертвователь получит самый подробный отчет, украшенный цветами моего беллетристического таланта и казенной печатью. Последнее, полагаю, важнее.
Ну-с, живу я так же, как и прежде жил. Не женат. Не богат. Инфлуэнца совсем изломала меня, я кашляю и худею и, как говорят, стал походить физиономией на утопленника. Решил покориться необходимости: купить в Полтавской губ<ернии> хутор и перебраться туда совсем на жительство. Вон из Москвы! 9 месяцев в году буду проживать на хуторе и за границей, а остальные 3 - в Москве и в Питере, в отелях.
Известно ли Вам, что я был недавно за границей? Везде был. В рулетку проиграл 900 франков! На Везувий взбирался и нюхал кратер. Вот какие мы!
Надо бы нам повидаться и старину вспомнить. Ах, как надо бы! Не хотите ли у Тестова поужинать? Если да, то назначьте день и час. Непременно приду. Выбирайте трактир, какой хотите, мне всё равно.
Ваш А. Чехов.
Примечания
Надо бы нам повидаться и старину вспомнить. - Ф. О. Шехтель ответил: «... Очень, очень тронуло меня Ваше письмо. Видеть Вас мне бы хотелось чрезвычайно, и может быть - ради моей болезни (вчера у меня было 39o) - Вы не откажетесь навестить меня <...> Считайте меня ревностным Вашим помощником в устраиваемом Вами деле помощи голодающим». В следующем письме, датированном «кануном 1892 года», Шехтель писал: «Я до сих пор всё в таком же плачевном состоянии, в каком Вы меня видели в последний раз <...> Мы не говорили в последний раз с Вами о самом интересном - о голодающих. Несмотря на то, что я очень заинтересовался Вашим воззванием, я, к стыду своему, увидев Вас, забыл об этом вопросе совершенно. Сообщаю Вам о том, что я до сих пор сделал: очень немного; на листе с заголовком о цели сбора стоит лишь следующее: от NN 15 руб. и от г-жи NN 10 руб. и дальше лишь пустое место для будущих жертвователей, которых до сих пор не имел возможности видеть - не показываясь никуда».
Источник: http://chehov-lit.ru/chehov/letters/1890-1892/letter-1066.htm
Корней Чуковский, 1901, Одесса:
14 декабря. Нужно найти естественника, который объяснил бы мне, что это за штука: какая рыба выше по организации своей - рыба с жабрами или двоякодышащая. У которой из них обособление отдельных органов напряженнее? Значит, степень обособления отдельных органов они не берут за критерий совершенства? Не знает ли он еще примера, где бы несмотря на большее обособление органов - организм понизился?.. Какая форма выше - наиболее окостенелая или (какая?). Можно ли брать за мерило совершенства - прямо наиболее позднее развитие.
В 8-й книжке «Русского Вестника» есть заметки г. Лохвицкой. Завтра справлюсь.
Саводник находит, в 8-й книжке «Русского Вестника», что любовь в стихотворениях Лохвицкой не романтическое мечтательное, нежное томление, нет, это всепожирающее стихийное влечение: «Я жажду наслаждений знойных, Во тьме потушенных свечей!» Ни раздумий. Ни мечтаний. Знойная южная страсть. Чисто женственная любовь. Стремление отдать и свободу, стать рабой: И царица рабынею будет твоей.
Тот же самый журнал, который защищает декадентов. А они какую пользу принесли человеку?
Мне нужно достать Ренана. Discours и диалоги. Dialogues et fragments philosophiques. Жаботинский переведет.