17 октября. Сергей Петров
три стихотворения.
***
Пора пустынная, полынная пора!
Теплы в степи, как щеки, вечера.
Идешь туда, где в копнах облака,
идешь и думаешь, что день не пережит,
идешь и видишь: степь, как разум, широка
и воздух весь как поцелуй дрожит.
И всё ж и мед и горечь на устах,
и всё же стих о жалости - с тобой,
когда, наверно, смерть в пяти верстах
или судьба мелькнет, как столбик верстовой.
Игра пустынная, полынная игра!
Безводной страстью дышат вечера.
Кузнечики куют свиданий час,
простор обстанет с яростью репья.
За пьяным солнцем по следу влачась,
ищу возвышенных предметов я.
Но неба нет - оно как мертвеца
безмерный взор, где все умы пусты.
У степи вид усопшего лица,
и, может быть, одна осталась - ты.
Любимая, в борьбе моей, в мольбе
о страсти, подойди и усыпи…
Я шел один и думал о тебе,
единственной, как дерево в степи.
17-18 октября 1936 - 30 августа 1940
* * *
Я много больше ста вселенных сразу,
когда их все в одном уме держу.
И провожу магическую фразу,
как несусветную межу.
Ах, бедный ум! Кулак, несчастная ладошка,
протянутая за куском.
Каких же звезд я нахватал с лукошко?
Что высмотрел во дне-деньском?
У кабака слоняюсь, точно нищий,
и под бока беру я трепака.
Пространство повернулось мне спинищей
и говорит: «Смотри пока!»
И я смотрю, разинут ежедневно,
и оживают призраки-слова,
и, стукаясь отчаянно и гневно,
колотит, как кулак, о стойку голова.
Я много больше ста вселенных значу,
когда их все держу в уме одном.
В своем ли? И, как стопка, наудачу
я опрокидываюсь кверху дном.
Я - тоже нечто, малость, мелочь, грошик,
положенный себе же на ладонь.
Мне мало на закуску звездных крошек,
но труса нищего Ты, Господи, не тронь!
Не тронь меня - и я Тебя не трону,
дай сяду за видавший виды стол.
И клянчить не пойду к торжественному трону,
который величается престол.
Я много больше ста вселенных сразу,
когда их все держу в уме моем.
А может быть, он хуже сглазу,
сей окаянный умоем?
17 октября 1970
СЕМЕНА ИМЕН
трехголосая фуга
Я чувствую нутром - до дна, - что я живу со всеми,
кто есть и был. И из последних сил
уже не первый год иду я в семя,
а где себя посеял - позабыл,
прохлопал (крыльями?), тетеря.
А может быть, я только тем и жив,
что существую на глазах чужих,
как самого себя потеря.
Я чувствую (зачем?), как в жилах льется время
избытое. И из последних сил
тащу себя, как будто дров беремя,
как будто мало жизней я переносил!
И лишь со зла бываю я хороший,
со злости не перестаю я жить.
Но Боже мой! Как тяжко самоношей
у самого себя служить!
Где я посеян? В дали заозерной?
В земле туманной? На полях времен?
На пашню пали слезы, словно зерна,
и проросли. Зовут меня зазорно,
по-птичьи кличут голоса имен,
и я у собственных семян на ниве сорной
стою, умен как поп Семен.
Как лес внавал, я чувствую, что сброшен
с плеч (со своих!) в такое естество,
в котором я, как нищий гость, непрошен.
Я бился от стены сухим дождем горошин
и не разбился - ничего!
А голоса мои летят, роняя перья,
и каждый голос - петлею на сук.
Синичий - так и тот поймаю ли теперь я,
когда с размаху жить и то мне недосуг?
И ласковое лает лицемерье
в подземном царстве кобелей и сук.
Иль, может быть, собой я просто притворяюсь,
и воли нет в лесу пугливым голосам?
Я в каждом счастьи без следа теряюсь,
и только в горе я бываю сам.
7-17 октября 1971
***
Пора пустынная, полынная пора!
Теплы в степи, как щеки, вечера.
Идешь туда, где в копнах облака,
идешь и думаешь, что день не пережит,
идешь и видишь: степь, как разум, широка
и воздух весь как поцелуй дрожит.
И всё ж и мед и горечь на устах,
и всё же стих о жалости - с тобой,
когда, наверно, смерть в пяти верстах
или судьба мелькнет, как столбик верстовой.
Игра пустынная, полынная игра!
Безводной страстью дышат вечера.
Кузнечики куют свиданий час,
простор обстанет с яростью репья.
За пьяным солнцем по следу влачась,
ищу возвышенных предметов я.
Но неба нет - оно как мертвеца
безмерный взор, где все умы пусты.
У степи вид усопшего лица,
и, может быть, одна осталась - ты.
Любимая, в борьбе моей, в мольбе
о страсти, подойди и усыпи…
Я шел один и думал о тебе,
единственной, как дерево в степи.
17-18 октября 1936 - 30 августа 1940
* * *
Я много больше ста вселенных сразу,
когда их все в одном уме держу.
И провожу магическую фразу,
как несусветную межу.
Ах, бедный ум! Кулак, несчастная ладошка,
протянутая за куском.
Каких же звезд я нахватал с лукошко?
Что высмотрел во дне-деньском?
У кабака слоняюсь, точно нищий,
и под бока беру я трепака.
Пространство повернулось мне спинищей
и говорит: «Смотри пока!»
И я смотрю, разинут ежедневно,
и оживают призраки-слова,
и, стукаясь отчаянно и гневно,
колотит, как кулак, о стойку голова.
Я много больше ста вселенных значу,
когда их все держу в уме одном.
В своем ли? И, как стопка, наудачу
я опрокидываюсь кверху дном.
Я - тоже нечто, малость, мелочь, грошик,
положенный себе же на ладонь.
Мне мало на закуску звездных крошек,
но труса нищего Ты, Господи, не тронь!
Не тронь меня - и я Тебя не трону,
дай сяду за видавший виды стол.
И клянчить не пойду к торжественному трону,
который величается престол.
Я много больше ста вселенных сразу,
когда их все держу в уме моем.
А может быть, он хуже сглазу,
сей окаянный умоем?
17 октября 1970
СЕМЕНА ИМЕН
трехголосая фуга
Я чувствую нутром - до дна, - что я живу со всеми,
кто есть и был. И из последних сил
уже не первый год иду я в семя,
а где себя посеял - позабыл,
прохлопал (крыльями?), тетеря.
А может быть, я только тем и жив,
что существую на глазах чужих,
как самого себя потеря.
Я чувствую (зачем?), как в жилах льется время
избытое. И из последних сил
тащу себя, как будто дров беремя,
как будто мало жизней я переносил!
И лишь со зла бываю я хороший,
со злости не перестаю я жить.
Но Боже мой! Как тяжко самоношей
у самого себя служить!
Где я посеян? В дали заозерной?
В земле туманной? На полях времен?
На пашню пали слезы, словно зерна,
и проросли. Зовут меня зазорно,
по-птичьи кличут голоса имен,
и я у собственных семян на ниве сорной
стою, умен как поп Семен.
Как лес внавал, я чувствую, что сброшен
с плеч (со своих!) в такое естество,
в котором я, как нищий гость, непрошен.
Я бился от стены сухим дождем горошин
и не разбился - ничего!
А голоса мои летят, роняя перья,
и каждый голос - петлею на сук.
Синичий - так и тот поймаю ли теперь я,
когда с размаху жить и то мне недосуг?
И ласковое лает лицемерье
в подземном царстве кобелей и сук.
Иль, может быть, собой я просто притворяюсь,
и воли нет в лесу пугливым голосам?
Я в каждом счастьи без следа теряюсь,
и только в горе я бываю сам.
7-17 октября 1971