14 сентября. Инна Лиснянская
из дневника 2006-го года:
14 сентября
В воскресенье вечером приезжал Дима. Привез мне сигареты, фотографии, которые брал для книги о Семене, а также книжку Ахматовой с автографом «С.Липкину, чьи стихи всегда слышу, а однажды плакала». Накормила его и его Наташу борщом и варениками с картошкой, выпили кофе. Снова рассматривали одну папку из архива С.И. Но, увы, ничего неожиданного не нашли. Диме все кажется, что мы что-то упустили. Какой он замечательно внимательный, дотошный, когда дело касается других, и какой безнадежно махнувший рукой на свои стихи, ибо загружен по горло заработком. Я им читала начало своей прозаической вещи и окончательно услышала не от них, а от себя, что все плохо начато и не может дальше продолжаться. Ибо писала с оглядкой на читателя и на невыдуманных персонажей. О том, что любая оглядка, будь то на цензуру, будь то на самоцензуру, будь то на власть, будь то на моду, губительна. […] Перед отъездом Дима больше часу демонстрировал на компьютере фотоснимки их десятидневного плаванья с детьми на лодке по реке Медведица, которая впадает в Волгу. Дивные пейзажи, сосновые берега, местами крутые. Выразительные деревья, облака и безлюдье. В деревеньках, которых не видно, по экскурсу Димы, не больше пяти домов. […] Но что меня поразило, так это огромные заброшенные полуразрушенные храмы в уже несуществующих селах. С каких пор они перестали существовать? Понятно - храмы вскоре после революции, а села? Видимо, исчезали постепенно вслед за храмами. И впрямь - наказанье Божье. За сожженные усадьбы что ли? Никогда не пойму, почему наказываются все оптом, а не в розницу. Впрочем, сов. власть и в розницу уничтожала.
Нет, не зря демонстрировал мне Полищук путешествие на лодке. В память врезалась картина: разрушенный трехъярусный храм со стеной, похожей на монастырскую. Из кладки второго этажа поднялся целый лесок. Как это может быть? Наташа объяснила, что со временем ветром землю нанесло, вот и поднялись деревья. А мне кажется, что это по воле небес прикрыты земные раны. Вот о такой церкви я писала в посвященных Недоступу стихах62 . Правда, из нее выросли всего три березки, а внутри - одуванчики, незабудки и ромашки. Но для снимков нутра именно этого храма уже не хватило пленки.
[…] Вечером поужинать, а по их режиму - отобедать заходили Чухонцевы в жуткой аллергии от бессмысленного ремонта. Перемывали косточки некоторым друзьям-поэтам и поэтам, нам чуждым, но беззлобно. Даже о тех знаменитостях, что исполняли особые поручения КГБ, говорили, скорей, аналитически, чем осудительно. Но я, надо признаться, с отвращением вспомнила, как Юнна Мориц в свое время на смогистов напустилась, как была рецензентом в ЦК КПСС (писала туда рецензию на «Волю» Семена Израилевича, вышедшую в США), как кинулась на баррикады в августе 91 года, и вот теперь, получив года три тому назад премию Сахарова за мужество, публикуется не только в Литгазете, но и в газете «Завтра». Эта всегда чует, где и как можно поживиться, и в какое время и кому нужно пригодиться. А время сейчас, ой, нехорошее, - тут и явные фашисты и нацболы фашиствующие. Жуть подумать. Но думать не хочется. Лучше смотреть в окно.
Там уже холодная, но в эти дни сухая осень. Вчера ангел Сергей Агапов свозил меня на кладбище, - и могила и площадка, которую я купила для себя, была покрыта коричневой листвой - слой в четыре пальца. Сережа метелкой все вымел и с могилы, и с плиточного покрытия. Я протерла ограду от паутины и поставила букет гвоздик, который мне подарили студенты литинститута. Вокруг же на всех могилах было зелено с редкими желтыми пятнами листьев. Просто удивительно, ведь две недели назад в перерыв между бесконечными дождями Наташа Продольнова, друг Сережи, убирала, даже бархотки посадила на могиле. Сережа сказал, что столько осыпи на нашем участке оттого, что над ним две осины, - вон они стоят облетевшие. […]
[…] Сейчас что-нибудь перекушу, возьму ноги в руки и заставлю себя походить хотя бы минут 20, на дольше меня не хватит - одышка и болит поломанный позвонок. Так что, дневник, до завтра. Ничего не пишется, надо хоть дневником себя занимать. А согласилась бы на поездку в Баку, сегодня уже бы увидела море и свою улицу. […] Нет, вдруг не найду своего дома и родных могил - дедушка, бабушка, мой добрый, несчастный папа и мой безвинный младенец.
14 сентября
В воскресенье вечером приезжал Дима. Привез мне сигареты, фотографии, которые брал для книги о Семене, а также книжку Ахматовой с автографом «С.Липкину, чьи стихи всегда слышу, а однажды плакала». Накормила его и его Наташу борщом и варениками с картошкой, выпили кофе. Снова рассматривали одну папку из архива С.И. Но, увы, ничего неожиданного не нашли. Диме все кажется, что мы что-то упустили. Какой он замечательно внимательный, дотошный, когда дело касается других, и какой безнадежно махнувший рукой на свои стихи, ибо загружен по горло заработком. Я им читала начало своей прозаической вещи и окончательно услышала не от них, а от себя, что все плохо начато и не может дальше продолжаться. Ибо писала с оглядкой на читателя и на невыдуманных персонажей. О том, что любая оглядка, будь то на цензуру, будь то на самоцензуру, будь то на власть, будь то на моду, губительна. […] Перед отъездом Дима больше часу демонстрировал на компьютере фотоснимки их десятидневного плаванья с детьми на лодке по реке Медведица, которая впадает в Волгу. Дивные пейзажи, сосновые берега, местами крутые. Выразительные деревья, облака и безлюдье. В деревеньках, которых не видно, по экскурсу Димы, не больше пяти домов. […] Но что меня поразило, так это огромные заброшенные полуразрушенные храмы в уже несуществующих селах. С каких пор они перестали существовать? Понятно - храмы вскоре после революции, а села? Видимо, исчезали постепенно вслед за храмами. И впрямь - наказанье Божье. За сожженные усадьбы что ли? Никогда не пойму, почему наказываются все оптом, а не в розницу. Впрочем, сов. власть и в розницу уничтожала.
Нет, не зря демонстрировал мне Полищук путешествие на лодке. В память врезалась картина: разрушенный трехъярусный храм со стеной, похожей на монастырскую. Из кладки второго этажа поднялся целый лесок. Как это может быть? Наташа объяснила, что со временем ветром землю нанесло, вот и поднялись деревья. А мне кажется, что это по воле небес прикрыты земные раны. Вот о такой церкви я писала в посвященных Недоступу стихах62 . Правда, из нее выросли всего три березки, а внутри - одуванчики, незабудки и ромашки. Но для снимков нутра именно этого храма уже не хватило пленки.
[…] Вечером поужинать, а по их режиму - отобедать заходили Чухонцевы в жуткой аллергии от бессмысленного ремонта. Перемывали косточки некоторым друзьям-поэтам и поэтам, нам чуждым, но беззлобно. Даже о тех знаменитостях, что исполняли особые поручения КГБ, говорили, скорей, аналитически, чем осудительно. Но я, надо признаться, с отвращением вспомнила, как Юнна Мориц в свое время на смогистов напустилась, как была рецензентом в ЦК КПСС (писала туда рецензию на «Волю» Семена Израилевича, вышедшую в США), как кинулась на баррикады в августе 91 года, и вот теперь, получив года три тому назад премию Сахарова за мужество, публикуется не только в Литгазете, но и в газете «Завтра». Эта всегда чует, где и как можно поживиться, и в какое время и кому нужно пригодиться. А время сейчас, ой, нехорошее, - тут и явные фашисты и нацболы фашиствующие. Жуть подумать. Но думать не хочется. Лучше смотреть в окно.
Там уже холодная, но в эти дни сухая осень. Вчера ангел Сергей Агапов свозил меня на кладбище, - и могила и площадка, которую я купила для себя, была покрыта коричневой листвой - слой в четыре пальца. Сережа метелкой все вымел и с могилы, и с плиточного покрытия. Я протерла ограду от паутины и поставила букет гвоздик, который мне подарили студенты литинститута. Вокруг же на всех могилах было зелено с редкими желтыми пятнами листьев. Просто удивительно, ведь две недели назад в перерыв между бесконечными дождями Наташа Продольнова, друг Сережи, убирала, даже бархотки посадила на могиле. Сережа сказал, что столько осыпи на нашем участке оттого, что над ним две осины, - вон они стоят облетевшие. […]
[…] Сейчас что-нибудь перекушу, возьму ноги в руки и заставлю себя походить хотя бы минут 20, на дольше меня не хватит - одышка и болит поломанный позвонок. Так что, дневник, до завтра. Ничего не пишется, надо хоть дневником себя занимать. А согласилась бы на поездку в Баку, сегодня уже бы увидела море и свою улицу. […] Нет, вдруг не найду своего дома и родных могил - дедушка, бабушка, мой добрый, несчастный папа и мой безвинный младенец.