2 июня. Из дневника Инны Лиснянской
за 2006 год:
[…] Жить спокойно я не даю сама себе. Не дают жить устоявшиеся мысли о собственной бездарности - литературности, мелкости, эгоцентрическом внимании к своей особе и ее переживаниям, отсутствие в стихах интереса к другим людям. Только литературность я опровергаю памятью о том, как в полусознательном состоянии написала стихи в кремлевской психушке, совершенно законченные: Моя палата голубая, / моя палата 36, / Лежу и стенку колупаю, / Не пить не хочется, ни есть. Да написалось само собой простым карандашом, который мне выдали на десять минут, написалось еле различимыми буквами. Ну и что с того? Кому это надо, кроме как мне, чтобы самовыразиться и скинуть с души тяжесть, самовыражение - некий громоотвод. Но это и есть графомания. И когда бы и где в критике или в статьях других поэтов я ни читала, что есть настоящая поэзия, всегда прихожу к выводу: я - графоман-эгоцентрик. Вот и эту ночь все просыпалась, прочтя в «Арионе» статью мне неведомого Скворцова . Он пишет о молодой поэзии, собственно, о подмене ее мелкой самовлюбленной графоманией, когда каждый чих для чихнувшего кажется достойным всеобщего внимания. И тут уже никто не скажет «Будь здоров»! А сам себе здоровья не пожелаешь, ибо не видишь, что болен графоманией. А если и видишь, как я? Что меняется? Вот я вижу, удручаюсь, но не бросаю писать стихи. Правда, на некоторое время прекращаю. Стихи сами прекращаются. Месяца полтора ни гу-гу, и я начинаю тосковать о блаженных минутах, когда снисходит «вдохновение», пишу это слово в кавычках, ибо переживаемое вдохновение - не более чем эрзац, слабое эхо вдохновения, пережитого истинными поэтами задолго до тебя. […] Почему же, легко владея версификацией, я так беспомощна? Возможно, потому, что не люблю никого, кроме себя? […]
[…] Жить спокойно я не даю сама себе. Не дают жить устоявшиеся мысли о собственной бездарности - литературности, мелкости, эгоцентрическом внимании к своей особе и ее переживаниям, отсутствие в стихах интереса к другим людям. Только литературность я опровергаю памятью о том, как в полусознательном состоянии написала стихи в кремлевской психушке, совершенно законченные: Моя палата голубая, / моя палата 36, / Лежу и стенку колупаю, / Не пить не хочется, ни есть. Да написалось само собой простым карандашом, который мне выдали на десять минут, написалось еле различимыми буквами. Ну и что с того? Кому это надо, кроме как мне, чтобы самовыразиться и скинуть с души тяжесть, самовыражение - некий громоотвод. Но это и есть графомания. И когда бы и где в критике или в статьях других поэтов я ни читала, что есть настоящая поэзия, всегда прихожу к выводу: я - графоман-эгоцентрик. Вот и эту ночь все просыпалась, прочтя в «Арионе» статью мне неведомого Скворцова . Он пишет о молодой поэзии, собственно, о подмене ее мелкой самовлюбленной графоманией, когда каждый чих для чихнувшего кажется достойным всеобщего внимания. И тут уже никто не скажет «Будь здоров»! А сам себе здоровья не пожелаешь, ибо не видишь, что болен графоманией. А если и видишь, как я? Что меняется? Вот я вижу, удручаюсь, но не бросаю писать стихи. Правда, на некоторое время прекращаю. Стихи сами прекращаются. Месяца полтора ни гу-гу, и я начинаю тосковать о блаженных минутах, когда снисходит «вдохновение», пишу это слово в кавычках, ибо переживаемое вдохновение - не более чем эрзац, слабое эхо вдохновения, пережитого истинными поэтами задолго до тебя. […] Почему же, легко владея версификацией, я так беспомощна? Возможно, потому, что не люблю никого, кроме себя? […]