31 мая. Из дневника Инны Лиснянской
за 2006 год:
31 мая 2006.
Вчера состоялся обед «Большой книги». Большие бизнесмены сняли огромный зал в ГУМе, где когда-то была демонстрация мод, а сейчас, кажется, демонстрация спортинвентаря и спорттоваров. Одной стороной зал выходит на ту часть Кремля, где трудится во имя нашего блага сам Путин. Бизнесмены настолько круты, что для «Большой книги» им очистили зал, уставили его просторными круглыми столами, столов, наверное, дюжина. До начала обеда все толклись в фойе с бокалами шампанского, красного вина или со стаканами соков. Первым, кого я увидела, был Вася Аксенов. Мы разговорились, он спрашивал, что делает моя Лена и так же ли она красива. Я рассказала коротко о ее миссии и что она красива, т.е. сама миссия и Лена. Пока мы разговаривали, нас без конца снимали телекамеры и фотоаппараты. Конечно, не меня, меня никто и в лицо не знает, я ведь случайно за короткий период была на третьей тусовке. Снимали Аксенова и подошедшего к нам прозаика Королева, который выразил восхищение моим творчеством, а в особенности моей шляпкой, дескать, такие были в моде во времена его прабабушки, но я сказала, что купила ее в этом году в Иерусалиме.
[…] Ничуть не огорчилась, что моя «Хвастунья» не попала в четырнадцатиименный список. Но Вася просто-таки в лице изменился, видимо, был уверен, что выйдет в финалисты, поскольку на него все время наставляли камеры. […]
В финалисты вышел и Коржавин, он, думаю, получит третью премию, так как из мемуаристов выбран он один. Его двухтомник воспоминаний я прочла еще в Иерусалиме […]. Поразило не излишне подробное топтание прозы, поразило несоответствие мыслей и стиля. Мысли как бы антисоветские, а стиль письма - совершенно советский с православными вкраплениями. Так, говоря о подлецах или о следователях, автор почти всегда говорит или «я ему - не судья, Бог судья», или «не хочу в него бросить камень», или «я его не сужу, пусть земля ему будет пухом»! Ну что ж, милость к падшим надо и призывать и проявлять, но ведь не таким лобовым, ханжеским образом. […] Что же мне было там приятного? А то, что до обеда ко мне подходили многие и хвалили, кто стихи, кто прозу. Ради этого стоит иногда выходить на люди. Ведь обо мне не пишут и мне не звонят. Вернулась я вместе с Машей* на такси. Позвала на борщ, вареники и овощи Чухонцевых. Мы очень хорошо поговорили за ужином. Слава Богу, строфа оказалась Тютчева. Олег проверил еще вчера, позвонил мне на мобильник, но я спала и не слышала звонка. Вчера он по третьему разу читал мою «Хвастунью», в восторге, говорит, что бестселлер. Наверное, думает, что я огорчена, но виду не подаю. Я была бы огорчена, если бы надеялась. Как хорошо не иметь материальной надежды! […]
Я уже давно вернулась с сырой прогулки. Ходить мне все-таки трудно - одышка. Гуляла с Ирой Поволоцкой. А до этого они с Олегом усадили меня кофейничать. Конечно же, разговор зашел о поэзии. В данном случае Лермонтова, о котором вдруг все почти позабыли. А какой гений! Чухонец прочел по книге белые четырехстопные ямбические стихи, написанные Лермонтовым в 17 лет. Какая сила в этих стихах, где поэт с того света, из космоса проникает в свою могилу, описывает распавшуюся и исчезающую плоть, поедаемую временем и червями. Натуралистически и очень сильно описано, никакой романтики в 17 лет в этом стихотворении. Писал, конечно, гениальный, но психически нездоровый юнец. Ни у кого из поэтов нет таких прочных соседей, как смерть и Бог. А может быть, в такие глубины небытия Лермонтов не боялся погружаться именно потому, что верил в Бога? Может быть… Однако смерти он искал и Мартынова спровоцировал на дуэль. Мартынова, которого все проклинали, пока не перестали замалчивать самого Лермонтова, пожалуй, и винить нельзя. Не может никакой человек, проживая свою земную жизнь, понимать, что рядом с ним - гений. Не понимали этого и впоследствии живущие рядом с Мандельштамом. Не только власти не понимали, но даже собратья. Никто, - кроме Ахматовой, несмотря на ее эгоцентризм. Каждый стихотворец, небось, себя считал гением, и сейчас так сплошь и рядом.
Никак не установится ясная, теплая погода. Но все равно за окном очень красиво: сочная зелень, белокопытник выпростал свои свечки, осина сбрасывает с себя пушистые семена-подковки, всё перед калиткой усыпано ими. Они еще похожи на серебристых червяков крупного размера. Цветут яблони в этом году пышным цветом. Но мало птиц, совсем исчезли соловьи, видимо, нашли себе место получше. Они же вьют свои гнезда на земле в кустарниках. А у нас, возле самой станции Мичуринец, снесли весь кустарник и выстроили здание непонятного происхождения за двухметровым каменным забором. И это перед самой железной дорогой. Видимо, железная дорога с посвистами электричек не пугала соловьев, а вот уничтожение кустов испугало. Жаль. Ведь как пели в прошлом году! Но м.б, еще для них холодно? Поживем - услышим. […]
* Мария Лыхина, друг семьи, любитель-фотограф, она приводила в порядок архив Инны Львовны в компьютере и снимала её с мужем Семёном Липкиным на видео.
31 мая 2006.
Вчера состоялся обед «Большой книги». Большие бизнесмены сняли огромный зал в ГУМе, где когда-то была демонстрация мод, а сейчас, кажется, демонстрация спортинвентаря и спорттоваров. Одной стороной зал выходит на ту часть Кремля, где трудится во имя нашего блага сам Путин. Бизнесмены настолько круты, что для «Большой книги» им очистили зал, уставили его просторными круглыми столами, столов, наверное, дюжина. До начала обеда все толклись в фойе с бокалами шампанского, красного вина или со стаканами соков. Первым, кого я увидела, был Вася Аксенов. Мы разговорились, он спрашивал, что делает моя Лена и так же ли она красива. Я рассказала коротко о ее миссии и что она красива, т.е. сама миссия и Лена. Пока мы разговаривали, нас без конца снимали телекамеры и фотоаппараты. Конечно, не меня, меня никто и в лицо не знает, я ведь случайно за короткий период была на третьей тусовке. Снимали Аксенова и подошедшего к нам прозаика Королева, который выразил восхищение моим творчеством, а в особенности моей шляпкой, дескать, такие были в моде во времена его прабабушки, но я сказала, что купила ее в этом году в Иерусалиме.
[…] Ничуть не огорчилась, что моя «Хвастунья» не попала в четырнадцатиименный список. Но Вася просто-таки в лице изменился, видимо, был уверен, что выйдет в финалисты, поскольку на него все время наставляли камеры. […]
В финалисты вышел и Коржавин, он, думаю, получит третью премию, так как из мемуаристов выбран он один. Его двухтомник воспоминаний я прочла еще в Иерусалиме […]. Поразило не излишне подробное топтание прозы, поразило несоответствие мыслей и стиля. Мысли как бы антисоветские, а стиль письма - совершенно советский с православными вкраплениями. Так, говоря о подлецах или о следователях, автор почти всегда говорит или «я ему - не судья, Бог судья», или «не хочу в него бросить камень», или «я его не сужу, пусть земля ему будет пухом»! Ну что ж, милость к падшим надо и призывать и проявлять, но ведь не таким лобовым, ханжеским образом. […] Что же мне было там приятного? А то, что до обеда ко мне подходили многие и хвалили, кто стихи, кто прозу. Ради этого стоит иногда выходить на люди. Ведь обо мне не пишут и мне не звонят. Вернулась я вместе с Машей* на такси. Позвала на борщ, вареники и овощи Чухонцевых. Мы очень хорошо поговорили за ужином. Слава Богу, строфа оказалась Тютчева. Олег проверил еще вчера, позвонил мне на мобильник, но я спала и не слышала звонка. Вчера он по третьему разу читал мою «Хвастунью», в восторге, говорит, что бестселлер. Наверное, думает, что я огорчена, но виду не подаю. Я была бы огорчена, если бы надеялась. Как хорошо не иметь материальной надежды! […]
Я уже давно вернулась с сырой прогулки. Ходить мне все-таки трудно - одышка. Гуляла с Ирой Поволоцкой. А до этого они с Олегом усадили меня кофейничать. Конечно же, разговор зашел о поэзии. В данном случае Лермонтова, о котором вдруг все почти позабыли. А какой гений! Чухонец прочел по книге белые четырехстопные ямбические стихи, написанные Лермонтовым в 17 лет. Какая сила в этих стихах, где поэт с того света, из космоса проникает в свою могилу, описывает распавшуюся и исчезающую плоть, поедаемую временем и червями. Натуралистически и очень сильно описано, никакой романтики в 17 лет в этом стихотворении. Писал, конечно, гениальный, но психически нездоровый юнец. Ни у кого из поэтов нет таких прочных соседей, как смерть и Бог. А может быть, в такие глубины небытия Лермонтов не боялся погружаться именно потому, что верил в Бога? Может быть… Однако смерти он искал и Мартынова спровоцировал на дуэль. Мартынова, которого все проклинали, пока не перестали замалчивать самого Лермонтова, пожалуй, и винить нельзя. Не может никакой человек, проживая свою земную жизнь, понимать, что рядом с ним - гений. Не понимали этого и впоследствии живущие рядом с Мандельштамом. Не только власти не понимали, но даже собратья. Никто, - кроме Ахматовой, несмотря на ее эгоцентризм. Каждый стихотворец, небось, себя считал гением, и сейчас так сплошь и рядом.
Никак не установится ясная, теплая погода. Но все равно за окном очень красиво: сочная зелень, белокопытник выпростал свои свечки, осина сбрасывает с себя пушистые семена-подковки, всё перед калиткой усыпано ими. Они еще похожи на серебристых червяков крупного размера. Цветут яблони в этом году пышным цветом. Но мало птиц, совсем исчезли соловьи, видимо, нашли себе место получше. Они же вьют свои гнезда на земле в кустарниках. А у нас, возле самой станции Мичуринец, снесли весь кустарник и выстроили здание непонятного происхождения за двухметровым каменным забором. И это перед самой железной дорогой. Видимо, железная дорога с посвистами электричек не пугала соловьев, а вот уничтожение кустов испугало. Жаль. Ведь как пели в прошлом году! Но м.б, еще для них холодно? Поживем - услышим. […]
* Мария Лыхина, друг семьи, любитель-фотограф, она приводила в порядок архив Инны Львовны в компьютере и снимала её с мужем Семёном Липкиным на видео.