28 февраля. Белла Ахмадулина
День пред весной, мне жаль моей зимы,
чей гений знал, где жизнь мою припрятать.
Не предрекай теплыни, не звени,
ты мне грустна сегодня, птичья радость.
Мне жаль снегов, мне жаль себя в снегах,
Оки во льду и полыньи отверстой,
и радости, что дело не в стихах,
а в нежности к пространству безответной.
Ах, нет, не так, не с тем же спорить мне,
кто звал и знал ответа благосклонность.
День-Божество, повремени в окне,
что до меня - я от тебя не скроюсь.
В седьмом часу не остается дня.
Красно-сине окошко ледяное.
День-Божество, вот я, войди в меня,
лишь я - твое прибежище ночное.
Воскресни же - ты воскрешен уже.
Велик и леп, восстань великолепным.
Я повторю и воздымлю в уме
твой первый свет в моем окошке левом.
Вновь грозно-нежен разворот небес
в знак бедствий всех и вместе благоденствии.
День хочет быть - день скоро будет - есть
солнце-морозный, все точь-в-точь: чудесный.
Грядущее грядет из близи. Что ж,
зато я знаю выраженье сосен,
когда восходит то, чего ты ждешь,
и сердце еле ожиданье сносит.
Все распростерто перед ним, все - ниц.
Ему не в труд, свет разметав по крышам,
пронзить цветка прозрачный организм,
который люди Ванькой-мокрым кличут.
Да, о растенье. Возлюбив его,
с утра смеюсь: кто, Ваня милый, вы-то?
Сердечком влажным это существо
в меня всмотрелось и ко мне привыкло.
Мы с ним вдвоем в обители моей
насквозь провидим ясную погоду.
День пред весной все шире, все вольней.
Внизу мне скажут: дело к ледоходу.
Лед, не ходи! Хоть и весна почти,
земли прочна и глубока остуда.
Мне жаль того, поверх воды, пути
в Поленово, наискосок отсюда.
Я выхожу. Морозно и тепло.
Мне говорят, что дело к ледоходу.
Грушу и рада: утром с крыш текло -
я от воды отламываю воду.
Иду в Пачево, в деревушку. Во-он
она дымит: добра и пусторука.
К ней влажен глаз, и слух в нее влюблен.
Под горку, в горку, роща и - Таруса.
Я б шла туда, куда глаза вели,
когда б не Ты, кого весна тревожит.
Все Ты да Ты, все шалости Твои:
там, впереди,- художник и треножник.
Я не хочу свиданье их спугнуть.
И кто я им, воссоздавая втуне
их поз взаимность, синий санный путь,
себя - пятно, мелькнувшее в этюде?
Им оставляю блеск и синеву.
Цвет никакой не скуден и не тесен.
А я? Каким я день мой назову?
Мне сказано уже, что он - чудесен.
Грядами леса спорят об Оке
отвесный берег с этим вот, пологим.
Те двое грациозных вдалеке
все заняты круженьем многоногим.
День пред весной, снега мой след сотрут.
Ты дважды жил и не узнал об этом.
В окне моем Юпитер и Сатурн
сейчас в соседях. Говорят, что - к бедам.
1981, «Вослед 27-му дню февраля», Белла Ахмадулина.
чей гений знал, где жизнь мою припрятать.
Не предрекай теплыни, не звени,
ты мне грустна сегодня, птичья радость.
Мне жаль снегов, мне жаль себя в снегах,
Оки во льду и полыньи отверстой,
и радости, что дело не в стихах,
а в нежности к пространству безответной.
Ах, нет, не так, не с тем же спорить мне,
кто звал и знал ответа благосклонность.
День-Божество, повремени в окне,
что до меня - я от тебя не скроюсь.
В седьмом часу не остается дня.
Красно-сине окошко ледяное.
День-Божество, вот я, войди в меня,
лишь я - твое прибежище ночное.
Воскресни же - ты воскрешен уже.
Велик и леп, восстань великолепным.
Я повторю и воздымлю в уме
твой первый свет в моем окошке левом.
Вновь грозно-нежен разворот небес
в знак бедствий всех и вместе благоденствии.
День хочет быть - день скоро будет - есть
солнце-морозный, все точь-в-точь: чудесный.
Грядущее грядет из близи. Что ж,
зато я знаю выраженье сосен,
когда восходит то, чего ты ждешь,
и сердце еле ожиданье сносит.
Все распростерто перед ним, все - ниц.
Ему не в труд, свет разметав по крышам,
пронзить цветка прозрачный организм,
который люди Ванькой-мокрым кличут.
Да, о растенье. Возлюбив его,
с утра смеюсь: кто, Ваня милый, вы-то?
Сердечком влажным это существо
в меня всмотрелось и ко мне привыкло.
Мы с ним вдвоем в обители моей
насквозь провидим ясную погоду.
День пред весной все шире, все вольней.
Внизу мне скажут: дело к ледоходу.
Лед, не ходи! Хоть и весна почти,
земли прочна и глубока остуда.
Мне жаль того, поверх воды, пути
в Поленово, наискосок отсюда.
Я выхожу. Морозно и тепло.
Мне говорят, что дело к ледоходу.
Грушу и рада: утром с крыш текло -
я от воды отламываю воду.
Иду в Пачево, в деревушку. Во-он
она дымит: добра и пусторука.
К ней влажен глаз, и слух в нее влюблен.
Под горку, в горку, роща и - Таруса.
Я б шла туда, куда глаза вели,
когда б не Ты, кого весна тревожит.
Все Ты да Ты, все шалости Твои:
там, впереди,- художник и треножник.
Я не хочу свиданье их спугнуть.
И кто я им, воссоздавая втуне
их поз взаимность, синий санный путь,
себя - пятно, мелькнувшее в этюде?
Им оставляю блеск и синеву.
Цвет никакой не скуден и не тесен.
А я? Каким я день мой назову?
Мне сказано уже, что он - чудесен.
Грядами леса спорят об Оке
отвесный берег с этим вот, пологим.
Те двое грациозных вдалеке
все заняты круженьем многоногим.
День пред весной, снега мой след сотрут.
Ты дважды жил и не узнал об этом.
В окне моем Юпитер и Сатурн
сейчас в соседях. Говорят, что - к бедам.
1981, «Вослед 27-му дню февраля», Белла Ахмадулина.