25 декабря. Сергей Петров
НОВАЯ РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ФУГА
I
Живу я недалеко от костела,
от нежной веры в Божье рождество,
не зная, доживет ли до отела
мое телячье естество.
Толику пропустив, я сел за столик.
Увы! Слезятся старчески глаза.
Вошел я в роль, как праведный католик,
внимая слову лысого ксендза.
Мир на земле - небесное явленье.
Оно ласкает, как декабрьский дождь,
и сыплет бисер всем скотам на удивленье,
а в человечестве благоволенья
всё нет еще. И я судьбою тощ.
Свою судьбу снимаю напрочь с тела
и, как отшельник, за день похудел.
Не знаю, как и жить в эпоху дел,
когда в народе вера опустела
и всяк алкаш да знает свой удел.
Свет разума сияет грустно мирови
и, кажется, лишается ума.
А где-то в Вятке (или, может, в Кирове?)
зимуют шустроглазые дома,
завернутые в модные тулупы,
по-человечески непроходимо глупы.
И от меня к Москве первопрестольной,
рождественской обедней осиян,
бежит старинной музыкою сольной
не колокольный звон, а сам костельный
душеспасительный орган.
Колокола давно висят в пустыни,
они мертвы, как снулая плотва.
Услышь, Москва, моленья по-латыни,
введи их в прославление, Москва.
Молюсь за мир, за древнюю культуру,
за веру предков, аки Аввакум,
и за подпольную литературу,
невольно наводящую на ум.
Молюсь за мир. Слезами восковыми
исходит робкая свеча.
Молюсь по чистой совести во имя
Господне и за здравье Ильича.
Смеясь, молчу. Не моему уму
чужих шагов раскинутая мера.
Прости же, Боже, страстного невера,
помилуй, Господи, неверного Фому!
Молюсь за мир. А мне смешно и страшно.
Авось и смерть мне видится смешной,
и я вкушаю праздничное брашно
и запиваю смертной тишиной.
О войнах бешеных калякают калеки.
Поляки бедные справляют Рождество.
На черных святках замерзают реки,
и кровь не движется, и стынет естество,
и благо бы не знать - не ведать ничего.
И мне, калеке, до Москвы далеко,
юроду старому не побывать в Кремле.
Но я молюсь по-Божьи кособоко
за мир на грешной матушке-земле.
25 декабря 1980
II
Я нынче тихо верую в Сочельник,
и православьем пахнет Рождество,
а русская зима летит, как белый пчельник.
Мне веруется. Только и всего.
Благословенье папы Яна Павла
на соплеменников его легло.
Какой-то поп, расхристанный как падла,
изображает мировое зло.
И, кровью иноверческой налиты,
не вифлеемской жаждучи звезды,
тоскуют польские израэлиты,
евреи тож иль попросту жиды.
И рабский век им не страшней мгновенья,
им столп Господень светит на пути.
Они под папское благословенье,
смирясь душой, готовы подойти.
И я пророчу всем седобородым
имамам и аятоллам:
да будет мир звереющим народам,
да будет мир им с верой пополам.
В Сочельник по-язычески хожу я
во имя Божье колдовать,
и миру христианскому твержу я:
«Да перестаньте! Полно ****овать!
Меж полушарий, словно меж двугорбий,
верблюжий путь мы к миру проторим.
И папа призовет urbi et orbi
паломничать в Москву, как в третий Рим».
6 января 1981, Сергей Петров.
I
Живу я недалеко от костела,
от нежной веры в Божье рождество,
не зная, доживет ли до отела
мое телячье естество.
Толику пропустив, я сел за столик.
Увы! Слезятся старчески глаза.
Вошел я в роль, как праведный католик,
внимая слову лысого ксендза.
Мир на земле - небесное явленье.
Оно ласкает, как декабрьский дождь,
и сыплет бисер всем скотам на удивленье,
а в человечестве благоволенья
всё нет еще. И я судьбою тощ.
Свою судьбу снимаю напрочь с тела
и, как отшельник, за день похудел.
Не знаю, как и жить в эпоху дел,
когда в народе вера опустела
и всяк алкаш да знает свой удел.
Свет разума сияет грустно мирови
и, кажется, лишается ума.
А где-то в Вятке (или, может, в Кирове?)
зимуют шустроглазые дома,
завернутые в модные тулупы,
по-человечески непроходимо глупы.
И от меня к Москве первопрестольной,
рождественской обедней осиян,
бежит старинной музыкою сольной
не колокольный звон, а сам костельный
душеспасительный орган.
Колокола давно висят в пустыни,
они мертвы, как снулая плотва.
Услышь, Москва, моленья по-латыни,
введи их в прославление, Москва.
Молюсь за мир, за древнюю культуру,
за веру предков, аки Аввакум,
и за подпольную литературу,
невольно наводящую на ум.
Молюсь за мир. Слезами восковыми
исходит робкая свеча.
Молюсь по чистой совести во имя
Господне и за здравье Ильича.
Смеясь, молчу. Не моему уму
чужих шагов раскинутая мера.
Прости же, Боже, страстного невера,
помилуй, Господи, неверного Фому!
Молюсь за мир. А мне смешно и страшно.
Авось и смерть мне видится смешной,
и я вкушаю праздничное брашно
и запиваю смертной тишиной.
О войнах бешеных калякают калеки.
Поляки бедные справляют Рождество.
На черных святках замерзают реки,
и кровь не движется, и стынет естество,
и благо бы не знать - не ведать ничего.
И мне, калеке, до Москвы далеко,
юроду старому не побывать в Кремле.
Но я молюсь по-Божьи кособоко
за мир на грешной матушке-земле.
25 декабря 1980
II
Я нынче тихо верую в Сочельник,
и православьем пахнет Рождество,
а русская зима летит, как белый пчельник.
Мне веруется. Только и всего.
Благословенье папы Яна Павла
на соплеменников его легло.
Какой-то поп, расхристанный как падла,
изображает мировое зло.
И, кровью иноверческой налиты,
не вифлеемской жаждучи звезды,
тоскуют польские израэлиты,
евреи тож иль попросту жиды.
И рабский век им не страшней мгновенья,
им столп Господень светит на пути.
Они под папское благословенье,
смирясь душой, готовы подойти.
И я пророчу всем седобородым
имамам и аятоллам:
да будет мир звереющим народам,
да будет мир им с верой пополам.
В Сочельник по-язычески хожу я
во имя Божье колдовать,
и миру христианскому твержу я:
«Да перестаньте! Полно ****овать!
Меж полушарий, словно меж двугорбий,
верблюжий путь мы к миру проторим.
И папа призовет urbi et orbi
паломничать в Москву, как в третий Рим».
6 января 1981, Сергей Петров.