ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ВЕК
Я приду в двадцать первый век.
Я понадоблюсь в нём, как в двадцатом,
не разодранный по цитатам,
а рассыпанный по пацанятам
на качелях, взлетающих вверх.
Век, воспитанный мной без ремня,
вскину к небу, скрывая одышку,
как в соплях и надеждах мальчишку,
так похожего на меня.
Я прорвусь в двадцать первый век,
к сожалению, не ребёнком,
но не тем старикашкой-подонком,
что ворчит в озлобленье на всех.
Дотянусь в двадцать первый век,
до его синевы изумлённой,
словно сгнившего дерева ветвь,
но оставшаяся зелёной.
Как на матч, где сплошные Пеле,
в двадцать первый протиснусь,
протырюсь,
где беспаспортность и беспартийность,
бесправительственность на земле.
К двадцать первому веку пробьюсь
и узнаю - ни с кем не сравнимых -
всех моих ненаглядных любимых
в ликах царственно плавных бабусь.
Все товарищи мои там,
в двадцать первом, как в юности ранней,
в тёплой библиотеке дыханий
как по полкам, по чьим-то устам.
Век двадцатый - убийца и тать,
но он знал, что такое книга.
Двадцать первый, а вдруг ты - барыга
и умеешь лишь деньги листать?
Вдруг ты сам себя жлобством заел,
самоедством безлюбья, бесстрастья,
и скучища смертельная счастья
всех смертельных несчастий взамен?
Вдруг ты просто зазнайка, нахал,
и о нас, тебе вырвавших волю,
в четверть уха лишь еле слыхал?
Я тебе быть глухим не позволю.
Я приду к тебе, будто бы к полю,
где когда-то по скалам пахал.
И в поэзию новых времён,
в разливанное многоголосье
я по пояс войду, как в колосья,
и они отдадут мне поклон.
15 ноября 1995