В юбилей Александр Ерёменко
Сегодня поэту исполняется 70 лет!
Стихи Ерёменко - редкие гости в моём журнале, они без датировок, но из двух веков, поэтому их много в моей подборке.
САМИЗДАТ 80 ГОДА
За окошком свету мало,
белый снег валит-валит.
Возле Курского вокзала
домик маленький стоит.
За окошком свету нету.
Из-за шторок не идет.
Там печатают поэта -
шесть копеек разворот.
Сторож спит, культурно пьяный,
бригадир не настучит;
на машине иностранной
аккуратно счетчик сбит.
Без напряга, без подлянки
дело верное идет
на Ордынке, на Полянке,
возле Яузских ворот...
Эту книжку в ползарплаты
и нестрашную на вид
в коридорах Госиздата
вам никто не подарит.
Эта книжка ночью поздней,
как сказал один пиит,
под подушкой дышит грозно,
как крамольный динамит.
И за то, что много света
в этой книжке между строк,
два молоденьких поэта
получают первый срок.
Первый срок всегда короткий,
а добавочный - длинней,
там, где рыбой кормят четко,
но без вилок и ножей.
И пока их, как на мине,
далеко заволокло,
пританцовывать вело,
что-то сдвинулось над ними,
в небесах произошло.
За окошком света нету.
Прорубив его в стене,
запрещенного поэта
напечатали в стране.
Против лома нет приема,
и крамольный динамит
без особенного грома
прямо в камере стоит.
Два подельника ужасных,
два бандита - Бог ты мой! -
недолеченных, мосластых
по Шоссе Энтузиастов
возвращаются домой.
И кому все это надо,
и зачем весь этот бред,
не ответит ни Лубянка,
ни Ордынка, ни Полянка,
ни подземный Ленсовет,
как сказал
другой поэт.
ПЕРЕДЕЛКИНО
Гальванопластика лесов.
Размешан воздух на ионы.
И переделкинские склоны
смешны, как внутренность часов.
На даче спят. Гуляет горький
холодный ветер. Пять часов.
У переезда на пригорке
с усов слетела стая сов.
Поднялся вихорь, степь дрогнула.
Непринужденна и светла,
выходит осень из загула,
и сад встает из-за стола.
Она в полях и огородах
разруху чинит и разбой
и в облаках перед народом
идет-бредет сама собой.
Льет дождь… Цепных не слышно псов
на штаб-квартире патриарха,
где в центре англицкого парка
Стоит Венера. Без трусов.
Рыбачка Соня как-то в мае,
причалив к берегу баркас,
сказала Косте: «Все вас знают,
а я так вижу в первый раз…»
Льет дождь. На темный тес ворот,
на сад, раздерганный и нервный,
на потемневшую фанерку
и надпись «Все ушли на фронт».
На даче сырость и бардак.
И сладкий запах керосина.
Льет дождь… На даче спят два сына,
допили водку и коньяк.
С крестов слетают кое-как
криволинейные вороны.
И днем и ночью, как ученый,
по кругу ходит Пастернак.
Направо - белый лес, как бредень.
Налево - блок могильных плит.
И воет пес соседский, Федин,
и, бедный, на ветвях сидит -
И я там был, мед-пиво пил,
изображая смерть, не муку,
но кто-то камень положил
в мою протянутую руку.
Играет ветер, бьется ставень.
А мачта гнется и скрыпит.
А по ночам гуляет Сталин.
Но вреден север для меня!
* * *
Я памятник себе…
Я добрый, красивый, хороший
и мудрый, как будто змея.
Я женщину в небо подбросил -
и женщина стала моя.
Когда я с бутылкой «Массандры»
иду через весь ресторан,
весь пьян, как воздушный десантник,
и ловок, как горный баран,
все пальцами тычут мне в спину,
и шепот вдогонку летит:
он женщину в небо подкинул -
и женщина в небе висит…
Мне в этом не стыдно признаться:
когда я вхожу, все встают
и лезут ко мне обниматься,
целуют и деньги дают.
Все сразу становятся рады
и словно немножко пьяны,
когда я читаю с эстрады
свои репортажи с войны,
и дело до драки доходит,
когда через несколько лет
меня вспоминают в народе
и спорят, как я был одет.
Решительный, выбритый, быстрый,
собравший все нервы в комок,
я мог бы работать министром,
командовать крейсером мог.
Я вам называю примеры:
я делать умею аборт,
читаю на память Гомера
и дважды сажал самолет.
В одном я виновен, но сразу
открыто о том говорю:
я в космосе не был ни разу,
и то потому, что курю…
Конечно, хотел бы я вечно
работать, учиться и жить
во славу потомков беспечных
назло всем детекторам лжи,
чтоб каждый, восстав из рутины,
сумел бы сказать, как и я:
я женщину в небо подкинул -
и женщина стала моя!
НОЧНАЯ ПРОГУЛКА
Мы поедем с тобою на А и на Б
мимо цирка и речки, завернутой в медь,
где на Трубной, вернее сказать, на Трубе,
кто упал, кто пропал, кто остался сидеть.
Мимо темной «России», дизайна, такси,
мимо мрачных «Известий», где воздух речист,
мимо вялотекущей бегущей строки,
как предсказанный некогда ленточный глист,
разворочена осень торпедами фар,
пограничный музей до рассвета не спит.
Лепестковыми минами взорван асфальт,
и земля до утра под ногами горит.
Мимо Герцена - кругом идет голова,
мимо Гоголя - встанешь - и некуда сесть.
Мимо чаек лихих на Грановского, 2,
Огарева, не видно, по-моему - шесть.
Мимо всех декабристов, их не сосчитать,
мимо народовольцев - и вовсе не счесть.
Часто пишется «мост», а читается - «месть»,
и летит филология к черту с моста.
Мимо Пушкина, мимо… куда нас несет?
Мимо «Тайных доктрин», мимо крымских татар,
Белорусский, Казанский, «Славянский базар»…
Вон уже еле слышно сказал комиссар:
«Мы еще поглядим, кто скорее умрет…»
На вершинах поэзии, словно сугроб,
наметает метафора пристальный склон.
Интервентская пуля, летящая в лоб,
из затылка выходит, как спутник-шпион!
Мимо Белых столбов, мимо Красных ворот.
Мимо дымных столбов, мимо траурных труб.
«Мы еще поглядим, кто скорее умрет». -
«А чего там глядеть, если ты уже труп?»
Часто пишется «труп», а читается «труд»,
где один человек разгребает завал,
и вчерашнее солнце в носилках несут
из подвала в подвал…
И вчерашнее солнце в носилках несут.
И сегодняшний бред обнажает клыки.
Только ты в этом темном раскладе - не туз.
Рифмы сбились с пути или вспять потекли.
Мимо Трубной и речки, завернутой в медь.
Кто упал, кто пропал, кто остался сидеть.
Вдоль железной резьбы по железной резьбе
мы поедем на А и на Б.
А. ПАРЩИКОВУ
Алексей, извини, я, конечно, немножечко выпил.
Мне от этих Алёш надоело, уж это прости.
И сейчас я шагну через все эти слюни и пепел,
я сейчас посмотрю, что у нас остаётся в горсти.
Кто сказал, ничего? Да в горсти ещё столько такого,
что куда это деть и кому это надо нести…
Мрака - нет, как и света. И нету ничё тут плохого.
Смысла нет. И бессмыслицы тоже. Ещё раз прости.
БОРИСУ РЫЖЕМУ НА ТОТ СВЕТ
Скажу тебе, здесь нечего ловить.
Одна вода - и не осталось рыжих.
Лишь этот ямб, простим его, когда
летит к тебе, не ведая стыда.
Как там у вас?
………………………………..
Не слышу, Рыжий… Подойду поближе.
* * *
Рецензия на сборник стихов А. Аронова
“Островок безопасности”
На нём ни кокард, ни шевронов.
С улыбкою, как идиот,
последний романтик Аронов
по первому снегу бредёт.
В компании юных пижонов,
рифмующих взад и вперёд…
Ну, смотрят, ну вот он, Аронов,
но только не видят в упор.
Все знают, что это Аронов.
И слышали, что он поэт.
Но только для этих пижонов
Аронов не авторитет.
А он, без погонов и кляпа
Бессмысленный, как Чингачгук…
Хотя треугольная шляпа
и старый походный сюртук.
Свернёт он налево-направо,
зайдёт на проезжую часть.
И слава, тупая, как лава,
его огибает, стыдясь.
И всем он и скушен и ясен
(собьюсь на возвышенный слог),
что до смерти он безопасен,
как этот его островок.
КАТОК
Залит каток на Патриарших!
Какая радость на груди!
Собак, детей и много старших,
коньки и санки впереди!
И всё ожило и воспряло,
сияют ёлки здесь и там!
Течёт по жилам, как сопрано,
мороз и хвоя пополам!
Долой сомненья маловеров!
Ведь сразу горести мелки
при виде двух пенсионеров,
с утра играющих в снежки!
Как говорится, здесь на славу
работал наш «Мостоотряд»!
Благодарим свою управу
за дальновидный, зоркий взгляд.
Чтоб было к сроку всё поспето,
здесь каждый был и кат и хват!
В невероятной битве этой
смешалось всё - зима и лето,
вода с огнём, с упорным светом
ночных изматывавших вахт.
А сколько техники класснейшей
сюда согнал рабочий класс!
Всё рассчитал прораб главнейший -
простоя не было ни час!
Шофёр крутил, бульдозер ёрзал,
и здесь планируя и там.
И пруд не сдался, не замёрзнул,
водою полон по краям!
А по весне зарыблен станет.
И, только вырастут мальки, -
ладони щедрые протянет
он в благодарные садки!
……………………………
Залит каток на Патриарших!
Какая радость на груди!
Собак, детей и много старших,
коньки и санки впереди!
***
Осыпается сложного леса пустая прозрачная схема,
шелестит по краям и приходит в негодность листва.
Вдоль дороги пустой провисает неслышная лемма
телеграфных прямых, от которых болит голова.
Разрушается воздух, нарушаются длинные связи
между контуром и неудавшимся смыслом цветка,
и сама под себя наугад заползает река,
а потом шелестит, и они совпадают по фазе.
Электрический ветер завязан пустыми узлами,
и на красной земле, если срезать поверхностный слой,
корабельные сосны привинчены снизу болтами
с покосившейся шляпкой и забившейся глиной резьбой.
И как только в окне два ряда отштампованных елок
пролетят, я увижу: у речки на правом боку
в непролазной грязи шевелится рабочий поселок
и кирпичный заводик с малюсенькой дыркой в боку...
Что с того, что я не был здесь целых одиннадцать лет?
За дорогой осенний лесок так же чист и подробен.
В нем осталась дыра на том месте, где Колька Жадобин
у ночного костра мне отлил из свинца пистолет.
Там жена моя вяжет на длинном и скучном диване,
там невеста моя на пустом табурете сидит.
Там бредет моя мать то по грудь, то по пояс в тумане,
и в окошко мой внук сквозь разрушенный воздух глядит.
Я там умер вчера, и до ужаса слышно мне было,
как по твердой дороге рабочая лошадь прошла,
и я слышал, как в ней, когда в гору она заходила,
лошадиная сила вращалась, как бензопила.
* * *
М. Кулаковой
- Культура = система запретов, -
сказала Марина, а я
ответил ей что-то на это,
но выглядел я как свинья.
Долой из культуры поэтов?
Конечно, поскольку они
такая система отпретов,
что Боже, Марин, сохрани!
Культура - система запретов.
Наверно, Марина права,
но я-то не знаю об этом,
и кругом стоит голова.
Я думал, система запретов -
закон и тюрьма…
Раздолбай!
Культура - система запретов!
Ну ёханый ты же бабай…
Я думал: система сонетов,
кларнетов, квартетов,
и как это там… триолетов,
изысканных поз.
А это система запретов.
Ну прямо по коже мороз.
Да в этой системе запретов
мы прожили тысячи лет!
И где же культура при этом?
Да нет её, попросту нет.
***
"Возложите на время венки.
В этом вечном огне мы сгорели.
Из ромашек, из роз, из сирени
Возложите на Время венки"
…………………………….
Возложите на Правду венки
(На неё возложи - из дюраля)…
Мы пропили её, про.бали.
Возложите на Правду венки
Возложите на Кривду венки!
Без неё мы не знали бы Правды.
Возложите на Кривду…
а правда, - возложите на Кривду венки!
Больше я не скажу ни строки.
А в конце, чтобы всё было честно.
На Язык возложите венки.
Я вам внятно сказал, сопляки?
На Язык возложите венки.
Стихи Ерёменко - редкие гости в моём журнале, они без датировок, но из двух веков, поэтому их много в моей подборке.
САМИЗДАТ 80 ГОДА
За окошком свету мало,
белый снег валит-валит.
Возле Курского вокзала
домик маленький стоит.
За окошком свету нету.
Из-за шторок не идет.
Там печатают поэта -
шесть копеек разворот.
Сторож спит, культурно пьяный,
бригадир не настучит;
на машине иностранной
аккуратно счетчик сбит.
Без напряга, без подлянки
дело верное идет
на Ордынке, на Полянке,
возле Яузских ворот...
Эту книжку в ползарплаты
и нестрашную на вид
в коридорах Госиздата
вам никто не подарит.
Эта книжка ночью поздней,
как сказал один пиит,
под подушкой дышит грозно,
как крамольный динамит.
И за то, что много света
в этой книжке между строк,
два молоденьких поэта
получают первый срок.
Первый срок всегда короткий,
а добавочный - длинней,
там, где рыбой кормят четко,
но без вилок и ножей.
И пока их, как на мине,
далеко заволокло,
пританцовывать вело,
что-то сдвинулось над ними,
в небесах произошло.
За окошком света нету.
Прорубив его в стене,
запрещенного поэта
напечатали в стране.
Против лома нет приема,
и крамольный динамит
без особенного грома
прямо в камере стоит.
Два подельника ужасных,
два бандита - Бог ты мой! -
недолеченных, мосластых
по Шоссе Энтузиастов
возвращаются домой.
И кому все это надо,
и зачем весь этот бред,
не ответит ни Лубянка,
ни Ордынка, ни Полянка,
ни подземный Ленсовет,
как сказал
другой поэт.
ПЕРЕДЕЛКИНО
Гальванопластика лесов.
Размешан воздух на ионы.
И переделкинские склоны
смешны, как внутренность часов.
На даче спят. Гуляет горький
холодный ветер. Пять часов.
У переезда на пригорке
с усов слетела стая сов.
Поднялся вихорь, степь дрогнула.
Непринужденна и светла,
выходит осень из загула,
и сад встает из-за стола.
Она в полях и огородах
разруху чинит и разбой
и в облаках перед народом
идет-бредет сама собой.
Льет дождь… Цепных не слышно псов
на штаб-квартире патриарха,
где в центре англицкого парка
Стоит Венера. Без трусов.
Рыбачка Соня как-то в мае,
причалив к берегу баркас,
сказала Косте: «Все вас знают,
а я так вижу в первый раз…»
Льет дождь. На темный тес ворот,
на сад, раздерганный и нервный,
на потемневшую фанерку
и надпись «Все ушли на фронт».
На даче сырость и бардак.
И сладкий запах керосина.
Льет дождь… На даче спят два сына,
допили водку и коньяк.
С крестов слетают кое-как
криволинейные вороны.
И днем и ночью, как ученый,
по кругу ходит Пастернак.
Направо - белый лес, как бредень.
Налево - блок могильных плит.
И воет пес соседский, Федин,
и, бедный, на ветвях сидит -
И я там был, мед-пиво пил,
изображая смерть, не муку,
но кто-то камень положил
в мою протянутую руку.
Играет ветер, бьется ставень.
А мачта гнется и скрыпит.
А по ночам гуляет Сталин.
Но вреден север для меня!
* * *
Я памятник себе…
Я добрый, красивый, хороший
и мудрый, как будто змея.
Я женщину в небо подбросил -
и женщина стала моя.
Когда я с бутылкой «Массандры»
иду через весь ресторан,
весь пьян, как воздушный десантник,
и ловок, как горный баран,
все пальцами тычут мне в спину,
и шепот вдогонку летит:
он женщину в небо подкинул -
и женщина в небе висит…
Мне в этом не стыдно признаться:
когда я вхожу, все встают
и лезут ко мне обниматься,
целуют и деньги дают.
Все сразу становятся рады
и словно немножко пьяны,
когда я читаю с эстрады
свои репортажи с войны,
и дело до драки доходит,
когда через несколько лет
меня вспоминают в народе
и спорят, как я был одет.
Решительный, выбритый, быстрый,
собравший все нервы в комок,
я мог бы работать министром,
командовать крейсером мог.
Я вам называю примеры:
я делать умею аборт,
читаю на память Гомера
и дважды сажал самолет.
В одном я виновен, но сразу
открыто о том говорю:
я в космосе не был ни разу,
и то потому, что курю…
Конечно, хотел бы я вечно
работать, учиться и жить
во славу потомков беспечных
назло всем детекторам лжи,
чтоб каждый, восстав из рутины,
сумел бы сказать, как и я:
я женщину в небо подкинул -
и женщина стала моя!
НОЧНАЯ ПРОГУЛКА
Мы поедем с тобою на А и на Б
мимо цирка и речки, завернутой в медь,
где на Трубной, вернее сказать, на Трубе,
кто упал, кто пропал, кто остался сидеть.
Мимо темной «России», дизайна, такси,
мимо мрачных «Известий», где воздух речист,
мимо вялотекущей бегущей строки,
как предсказанный некогда ленточный глист,
разворочена осень торпедами фар,
пограничный музей до рассвета не спит.
Лепестковыми минами взорван асфальт,
и земля до утра под ногами горит.
Мимо Герцена - кругом идет голова,
мимо Гоголя - встанешь - и некуда сесть.
Мимо чаек лихих на Грановского, 2,
Огарева, не видно, по-моему - шесть.
Мимо всех декабристов, их не сосчитать,
мимо народовольцев - и вовсе не счесть.
Часто пишется «мост», а читается - «месть»,
и летит филология к черту с моста.
Мимо Пушкина, мимо… куда нас несет?
Мимо «Тайных доктрин», мимо крымских татар,
Белорусский, Казанский, «Славянский базар»…
Вон уже еле слышно сказал комиссар:
«Мы еще поглядим, кто скорее умрет…»
На вершинах поэзии, словно сугроб,
наметает метафора пристальный склон.
Интервентская пуля, летящая в лоб,
из затылка выходит, как спутник-шпион!
Мимо Белых столбов, мимо Красных ворот.
Мимо дымных столбов, мимо траурных труб.
«Мы еще поглядим, кто скорее умрет». -
«А чего там глядеть, если ты уже труп?»
Часто пишется «труп», а читается «труд»,
где один человек разгребает завал,
и вчерашнее солнце в носилках несут
из подвала в подвал…
И вчерашнее солнце в носилках несут.
И сегодняшний бред обнажает клыки.
Только ты в этом темном раскладе - не туз.
Рифмы сбились с пути или вспять потекли.
Мимо Трубной и речки, завернутой в медь.
Кто упал, кто пропал, кто остался сидеть.
Вдоль железной резьбы по железной резьбе
мы поедем на А и на Б.
А. ПАРЩИКОВУ
Алексей, извини, я, конечно, немножечко выпил.
Мне от этих Алёш надоело, уж это прости.
И сейчас я шагну через все эти слюни и пепел,
я сейчас посмотрю, что у нас остаётся в горсти.
Кто сказал, ничего? Да в горсти ещё столько такого,
что куда это деть и кому это надо нести…
Мрака - нет, как и света. И нету ничё тут плохого.
Смысла нет. И бессмыслицы тоже. Ещё раз прости.
БОРИСУ РЫЖЕМУ НА ТОТ СВЕТ
Скажу тебе, здесь нечего ловить.
Одна вода - и не осталось рыжих.
Лишь этот ямб, простим его, когда
летит к тебе, не ведая стыда.
Как там у вас?
………………………………..
Не слышу, Рыжий… Подойду поближе.
* * *
Рецензия на сборник стихов А. Аронова
“Островок безопасности”
На нём ни кокард, ни шевронов.
С улыбкою, как идиот,
последний романтик Аронов
по первому снегу бредёт.
В компании юных пижонов,
рифмующих взад и вперёд…
Ну, смотрят, ну вот он, Аронов,
но только не видят в упор.
Все знают, что это Аронов.
И слышали, что он поэт.
Но только для этих пижонов
Аронов не авторитет.
А он, без погонов и кляпа
Бессмысленный, как Чингачгук…
Хотя треугольная шляпа
и старый походный сюртук.
Свернёт он налево-направо,
зайдёт на проезжую часть.
И слава, тупая, как лава,
его огибает, стыдясь.
И всем он и скушен и ясен
(собьюсь на возвышенный слог),
что до смерти он безопасен,
как этот его островок.
КАТОК
Залит каток на Патриарших!
Какая радость на груди!
Собак, детей и много старших,
коньки и санки впереди!
И всё ожило и воспряло,
сияют ёлки здесь и там!
Течёт по жилам, как сопрано,
мороз и хвоя пополам!
Долой сомненья маловеров!
Ведь сразу горести мелки
при виде двух пенсионеров,
с утра играющих в снежки!
Как говорится, здесь на славу
работал наш «Мостоотряд»!
Благодарим свою управу
за дальновидный, зоркий взгляд.
Чтоб было к сроку всё поспето,
здесь каждый был и кат и хват!
В невероятной битве этой
смешалось всё - зима и лето,
вода с огнём, с упорным светом
ночных изматывавших вахт.
А сколько техники класснейшей
сюда согнал рабочий класс!
Всё рассчитал прораб главнейший -
простоя не было ни час!
Шофёр крутил, бульдозер ёрзал,
и здесь планируя и там.
И пруд не сдался, не замёрзнул,
водою полон по краям!
А по весне зарыблен станет.
И, только вырастут мальки, -
ладони щедрые протянет
он в благодарные садки!
……………………………
Залит каток на Патриарших!
Какая радость на груди!
Собак, детей и много старших,
коньки и санки впереди!
***
Осыпается сложного леса пустая прозрачная схема,
шелестит по краям и приходит в негодность листва.
Вдоль дороги пустой провисает неслышная лемма
телеграфных прямых, от которых болит голова.
Разрушается воздух, нарушаются длинные связи
между контуром и неудавшимся смыслом цветка,
и сама под себя наугад заползает река,
а потом шелестит, и они совпадают по фазе.
Электрический ветер завязан пустыми узлами,
и на красной земле, если срезать поверхностный слой,
корабельные сосны привинчены снизу болтами
с покосившейся шляпкой и забившейся глиной резьбой.
И как только в окне два ряда отштампованных елок
пролетят, я увижу: у речки на правом боку
в непролазной грязи шевелится рабочий поселок
и кирпичный заводик с малюсенькой дыркой в боку...
Что с того, что я не был здесь целых одиннадцать лет?
За дорогой осенний лесок так же чист и подробен.
В нем осталась дыра на том месте, где Колька Жадобин
у ночного костра мне отлил из свинца пистолет.
Там жена моя вяжет на длинном и скучном диване,
там невеста моя на пустом табурете сидит.
Там бредет моя мать то по грудь, то по пояс в тумане,
и в окошко мой внук сквозь разрушенный воздух глядит.
Я там умер вчера, и до ужаса слышно мне было,
как по твердой дороге рабочая лошадь прошла,
и я слышал, как в ней, когда в гору она заходила,
лошадиная сила вращалась, как бензопила.
* * *
М. Кулаковой
- Культура = система запретов, -
сказала Марина, а я
ответил ей что-то на это,
но выглядел я как свинья.
Долой из культуры поэтов?
Конечно, поскольку они
такая система отпретов,
что Боже, Марин, сохрани!
Культура - система запретов.
Наверно, Марина права,
но я-то не знаю об этом,
и кругом стоит голова.
Я думал, система запретов -
закон и тюрьма…
Раздолбай!
Культура - система запретов!
Ну ёханый ты же бабай…
Я думал: система сонетов,
кларнетов, квартетов,
и как это там… триолетов,
изысканных поз.
А это система запретов.
Ну прямо по коже мороз.
Да в этой системе запретов
мы прожили тысячи лет!
И где же культура при этом?
Да нет её, попросту нет.
***
"Возложите на время венки.
В этом вечном огне мы сгорели.
Из ромашек, из роз, из сирени
Возложите на Время венки"
…………………………….
Возложите на Правду венки
(На неё возложи - из дюраля)…
Мы пропили её, про.бали.
Возложите на Правду венки
Возложите на Кривду венки!
Без неё мы не знали бы Правды.
Возложите на Кривду…
а правда, - возложите на Кривду венки!
Больше я не скажу ни строки.
А в конце, чтобы всё было честно.
На Язык возложите венки.
Я вам внятно сказал, сопляки?
На Язык возложите венки.