7 июля. Из писем
Ивана Аксакова Анне Тютчевой летом 1865 года.
7 июля. Мисхор.
...я чуть было не принялся писать стихов о том, как мир водворяется в душу и что это такое заощущение тишины. Я воздержался от стихов, предпочитая сохранение мира стихам и боясь, что писаньем стихов я его прогоню, т. е. как бы расквитаюсь с ним и удовлетворюсь его поэтическим образом, а не реальною сущностью. Мне приходится самому брать против себя предосторожности как против поэта. Не правда ли, как странна такая двойственность и не вредит ли во мне поэт положительному человеку, а положительный человек поэту? Вредит, один мешает другому. Один и тот же человек пишет “Бродягу” и исследование “О торговле на украинских ярмарках”. Оба сочинения имеют успех, последнее венчано два раза премиями, удостоено золотой медали, признано классическим, но из меня не вышло статистика, полюбившего это дело а “Бродяга” остался недоконченным, и как поэт я не произвел ничего крупного. <...> Но я сознаю, что такое поэтическое отношение к труду не есть настоящее отношение к труду для достижения ученого прочного звания, и всячески стараюсь избавиться от этого недостатка, но еще не избавился, хотя уже стихов давно не пишу и чуть ли не утратил этой способности совсем. Эта борьба во мне двух этих элементов, двух разных требований и запросов моей натуры и производит во мне, между прочим, такое беспокойство, мешает цельности и зрелости. <...> Я молюсь теперь о том, чтобы мир, осеняющий теперь так сладко мою душу, был бы не поэтическим призраком, плодом моего теперешнего праздного досуга, а будничным практическим делом, чтоб он выдержал испытание тяжкого и неприятного труда и ежедневности. Ежедневность - самое страшное испытание, самый верный оселок (камень, о который точат лезвие ножей), самая надежная проба всякого порыва, всякого чувства, воли и т. д. Я до сих пор терпеть не мог ежедневность и склонен был желать, чтоб Вся жизнь была одно служенье, Один лирический порыв, хотя и понимал, что это фальшиво, хотя красиво, что таких речей нельзя вложить в уста мудрости. Но ежедневность, именно ежедневность и составляет, должна, по крайней мере, составлять источник счастья в брачном союзе. <...>
Завтра едем в обратный путь и завтра к вечеру простимся в Алуште с Черным морем и с Южным берегом и поворотим в Симферополь. Как ни рад я возвращаться в Москву, но не без грусти расстаюсь я с морем и с этим небом.
7 июля. Мисхор.
...я чуть было не принялся писать стихов о том, как мир водворяется в душу и что это такое заощущение тишины. Я воздержался от стихов, предпочитая сохранение мира стихам и боясь, что писаньем стихов я его прогоню, т. е. как бы расквитаюсь с ним и удовлетворюсь его поэтическим образом, а не реальною сущностью. Мне приходится самому брать против себя предосторожности как против поэта. Не правда ли, как странна такая двойственность и не вредит ли во мне поэт положительному человеку, а положительный человек поэту? Вредит, один мешает другому. Один и тот же человек пишет “Бродягу” и исследование “О торговле на украинских ярмарках”. Оба сочинения имеют успех, последнее венчано два раза премиями, удостоено золотой медали, признано классическим, но из меня не вышло статистика, полюбившего это дело а “Бродяга” остался недоконченным, и как поэт я не произвел ничего крупного. <...> Но я сознаю, что такое поэтическое отношение к труду не есть настоящее отношение к труду для достижения ученого прочного звания, и всячески стараюсь избавиться от этого недостатка, но еще не избавился, хотя уже стихов давно не пишу и чуть ли не утратил этой способности совсем. Эта борьба во мне двух этих элементов, двух разных требований и запросов моей натуры и производит во мне, между прочим, такое беспокойство, мешает цельности и зрелости. <...> Я молюсь теперь о том, чтобы мир, осеняющий теперь так сладко мою душу, был бы не поэтическим призраком, плодом моего теперешнего праздного досуга, а будничным практическим делом, чтоб он выдержал испытание тяжкого и неприятного труда и ежедневности. Ежедневность - самое страшное испытание, самый верный оселок (камень, о который точат лезвие ножей), самая надежная проба всякого порыва, всякого чувства, воли и т. д. Я до сих пор терпеть не мог ежедневность и склонен был желать, чтоб Вся жизнь была одно служенье, Один лирический порыв, хотя и понимал, что это фальшиво, хотя красиво, что таких речей нельзя вложить в уста мудрости. Но ежедневность, именно ежедневность и составляет, должна, по крайней мере, составлять источник счастья в брачном союзе. <...>
Завтра едем в обратный путь и завтра к вечеру простимся в Алуште с Черным морем и с Южным берегом и поворотим в Симферополь. Как ни рад я возвращаться в Москву, но не без грусти расстаюсь я с морем и с этим небом.