12 мая. В прозрачных сумерках
о таких вспоминал зимой 1918 года молодой поэт Николай Минаев:
В прозрачных сумерках весною,
Когда душа во власти грез,
Я ехал просекой лесною
Среди задумчивых берез.
Цвела зеленая завеса
И на закатной стороне,
Сквозь молодую чащу леса
Заря весны светила мне.
Пел соловей свой гимн хвалебный,
Блестел росой неровный путь,
И вместе с воздухом целебный
Бальзам впивала жадно грудь.
1918 г. 12 января. Пятница. Москва Николай Минаев.
В такие сумерки и мы с Надей путь держим. Там недалеко будут Териоки, о которых есть в стихотворении Саши Черного "Анархист", впервые опубликованном 12 мая 1908 года ("Свободная мысль").
Жил на свете анархист,
Красил бороду и щёки,
Ездил к немке в Териоки
И при этом был садист.
Вдоль затылка жались складки
На багровой полосе.
Ел за двух, носил перчатки -
Словом, делал то, что все.
Раз на вечере попович,
Молодой идеалист,
Обратился: «Пётр Петрович,
Отчего вы анархист?»
Пётр Петрович поднял брови
И, багровый, как бурак,
Оборвал на полуслове:
«Вы невежда и дурак».
Там рядом Комарово и Репино - пригороды Ленинграда, т.е. теперь уже Санкт-Петербурга.
Всех обожаний бедствие огромно.
И не совпасть, и связи не прервать.
Так навсегда, что даже у надгробья,-
потупившись, не смея быть при Вас,-
изъявленную внятно, но не грозно
надземную приемлю неприязнь.
При веяньях залива, при закате
стою, как нищий, согнанный с крыльца.
Но это лишь усмешка, не проклятье.
Крест благородней, чем чугун креста.
Ирония - избранников занятье.
Туманна окончательность конца.
Белла Ахмадулина, 12 мая 1985, Комарово. Посвящено Анне Ахматовой: "...моё обожание к ней было настолько величественно и так подавляюще, что во всех случаях, когда мы виделись, мне просто отчаянно не везло"
Луны ещё не вдосталь, а заря ведь
уже сошла - откуда взялся свет?
Сеть гамака ужасная зияет.
Ах, это май: о тьме и речи нет.
Дом выспренний на берегу залива.
В саду - гамак. Всё упустила сеть,
но не пуста: игриво и лениво
в ней дней былых полёживает смерть.
Бывало, в ней покачивалась дрёма
и упадал том Стриндберга из рук.
Но я о доме. Описанье дома
нельзя построить наобум и вдруг.
Проект: осанку вычурного замка
венчают башни шпиль и витражи.
Красавица была его хозяйка.
- Мой ангел, пожелай и прикажи.
Поверх кустов сирени и малины -
балкон с пространным видом на залив.
Всё гости, фейерверки, именины.
В тот майский день молился ль кто за них?
Сооруженье: вместе дом и остров
для мыслящих гребцов средь моря зла.
Здесь именитый возвещал философ
(он и поэт): - Так больше жить нельзя!
Какие ночи были здесь! Однако
хозяев нет. Быть дома ночью - вздор.
Пора бы знать: «Бродячая собака»
лишь поздним утром их отпустит в дом.
Замечу: знаменитого подвала
таинственная гостья лишь одна
навряд ли здесь хотя бы раз бывала,
иль раз была - но боле никогда.
Покой и прелесть утреннего часа.
Красотка-финка самовар внесла.
И гимназист, отрекшийся отчая,
всех пристыдил: - Так больше жить нельзя!
В устройстве дома - вольного абсурда
черты отрадны. Запределен бред
предположенья: вдруг уйти отсюда.
Зачем? А дом? А башня? А крокет?
Балы, спектакли, чаепитья, пренья.
Коса, румянец, хрупкость, кисея -
и голосок, отвлёкшийся от пенья,
расплакался: - Так больше жить нельзя!
Влюблялись, всё смеялись, и стрелялись
нередко, страстно ждали новостей.
Дом с башней ныне - робкий постоялец,
чудак-изгой на родине своей.
Нет никого. Ужель и тот покойник -
незнаемый, тот, чей гамак дыряв,
к сосне прибивший ржавый рукомойник,
заткнувший щели в окнах и дверях?
Хоть не темнеет, а светает рано.
Лет дому сколько? Менее, чем сто.
Какая жизнь в нём сильная играла!
Где это всё? Да было ль это всё?
Я полюбила дом, и водостока
резной узор, и, более всего,
со шпилем башню и цветные стёкла.
Каков мой цвет сквозь каждое стекло?
Мне кажется, и дом меня приметил.
Войду в залив, на камне постою.
Дом снова жив, одушевлён и светел.
Я вижу дом, гостей, детей, семью.
Из кухни в погреб золотистой финки
так весел промельк! Как она мила!
И нет беды печальней детской свинки,
всех ужаснувшей, - да и та прошла.
Так я играю с домом и заливом.
Я занята лишь этим пустяком.
Над их ко мне пристрастием взаимным
смеётся кто-то за цветным стеклом.
Как всё сошлось! Та самая погода,
и тот же тост: - Так больше жить нельзя!
Всего лишь май двенадцатого года:
ждут Сапунова к ужину не зря.
12-13 мая 1985, Репино, Белла Ахмадулина, «Дом с башней».
в квартире времен Ленинграда
простому полену не рада
читавшая Пушкина печка,
и тёплый оранжевый вечер,
как мокрая варежка, выжат,
в две круглые дырочки дышит
розетка уснувшим котёнком,
и серые тени в потёмках,
и влажные звуки на кухне,
как будто вполсилы над ухом
в железном тазу что-то месят:
«не бойся, картошки на месяц»,
«не бойся, всё это - от дёсен,
ни мне, ни тебе не придётся
потеть в январе високосном…»
сквозь полночь большие стрекозы
крадутся по телеэкрану, -
как будто заклеены рамы
крест-накрест полоской бумажной:
«не бойся, Дубровский,
я - Маша…»
12 мая 2012, Михаил Свищёв.
В прозрачных сумерках весною,
Когда душа во власти грез,
Я ехал просекой лесною
Среди задумчивых берез.
Цвела зеленая завеса
И на закатной стороне,
Сквозь молодую чащу леса
Заря весны светила мне.
Пел соловей свой гимн хвалебный,
Блестел росой неровный путь,
И вместе с воздухом целебный
Бальзам впивала жадно грудь.
1918 г. 12 января. Пятница. Москва Николай Минаев.
В такие сумерки и мы с Надей путь держим. Там недалеко будут Териоки, о которых есть в стихотворении Саши Черного "Анархист", впервые опубликованном 12 мая 1908 года ("Свободная мысль").
Жил на свете анархист,
Красил бороду и щёки,
Ездил к немке в Териоки
И при этом был садист.
Вдоль затылка жались складки
На багровой полосе.
Ел за двух, носил перчатки -
Словом, делал то, что все.
Раз на вечере попович,
Молодой идеалист,
Обратился: «Пётр Петрович,
Отчего вы анархист?»
Пётр Петрович поднял брови
И, багровый, как бурак,
Оборвал на полуслове:
«Вы невежда и дурак».
Там рядом Комарово и Репино - пригороды Ленинграда, т.е. теперь уже Санкт-Петербурга.
Всех обожаний бедствие огромно.
И не совпасть, и связи не прервать.
Так навсегда, что даже у надгробья,-
потупившись, не смея быть при Вас,-
изъявленную внятно, но не грозно
надземную приемлю неприязнь.
При веяньях залива, при закате
стою, как нищий, согнанный с крыльца.
Но это лишь усмешка, не проклятье.
Крест благородней, чем чугун креста.
Ирония - избранников занятье.
Туманна окончательность конца.
Белла Ахмадулина, 12 мая 1985, Комарово. Посвящено Анне Ахматовой: "...моё обожание к ней было настолько величественно и так подавляюще, что во всех случаях, когда мы виделись, мне просто отчаянно не везло"
Луны ещё не вдосталь, а заря ведь
уже сошла - откуда взялся свет?
Сеть гамака ужасная зияет.
Ах, это май: о тьме и речи нет.
Дом выспренний на берегу залива.
В саду - гамак. Всё упустила сеть,
но не пуста: игриво и лениво
в ней дней былых полёживает смерть.
Бывало, в ней покачивалась дрёма
и упадал том Стриндберга из рук.
Но я о доме. Описанье дома
нельзя построить наобум и вдруг.
Проект: осанку вычурного замка
венчают башни шпиль и витражи.
Красавица была его хозяйка.
- Мой ангел, пожелай и прикажи.
Поверх кустов сирени и малины -
балкон с пространным видом на залив.
Всё гости, фейерверки, именины.
В тот майский день молился ль кто за них?
Сооруженье: вместе дом и остров
для мыслящих гребцов средь моря зла.
Здесь именитый возвещал философ
(он и поэт): - Так больше жить нельзя!
Какие ночи были здесь! Однако
хозяев нет. Быть дома ночью - вздор.
Пора бы знать: «Бродячая собака»
лишь поздним утром их отпустит в дом.
Замечу: знаменитого подвала
таинственная гостья лишь одна
навряд ли здесь хотя бы раз бывала,
иль раз была - но боле никогда.
Покой и прелесть утреннего часа.
Красотка-финка самовар внесла.
И гимназист, отрекшийся отчая,
всех пристыдил: - Так больше жить нельзя!
В устройстве дома - вольного абсурда
черты отрадны. Запределен бред
предположенья: вдруг уйти отсюда.
Зачем? А дом? А башня? А крокет?
Балы, спектакли, чаепитья, пренья.
Коса, румянец, хрупкость, кисея -
и голосок, отвлёкшийся от пенья,
расплакался: - Так больше жить нельзя!
Влюблялись, всё смеялись, и стрелялись
нередко, страстно ждали новостей.
Дом с башней ныне - робкий постоялец,
чудак-изгой на родине своей.
Нет никого. Ужель и тот покойник -
незнаемый, тот, чей гамак дыряв,
к сосне прибивший ржавый рукомойник,
заткнувший щели в окнах и дверях?
Хоть не темнеет, а светает рано.
Лет дому сколько? Менее, чем сто.
Какая жизнь в нём сильная играла!
Где это всё? Да было ль это всё?
Я полюбила дом, и водостока
резной узор, и, более всего,
со шпилем башню и цветные стёкла.
Каков мой цвет сквозь каждое стекло?
Мне кажется, и дом меня приметил.
Войду в залив, на камне постою.
Дом снова жив, одушевлён и светел.
Я вижу дом, гостей, детей, семью.
Из кухни в погреб золотистой финки
так весел промельк! Как она мила!
И нет беды печальней детской свинки,
всех ужаснувшей, - да и та прошла.
Так я играю с домом и заливом.
Я занята лишь этим пустяком.
Над их ко мне пристрастием взаимным
смеётся кто-то за цветным стеклом.
Как всё сошлось! Та самая погода,
и тот же тост: - Так больше жить нельзя!
Всего лишь май двенадцатого года:
ждут Сапунова к ужину не зря.
12-13 мая 1985, Репино, Белла Ахмадулина, «Дом с башней».
в квартире времен Ленинграда
простому полену не рада
читавшая Пушкина печка,
и тёплый оранжевый вечер,
как мокрая варежка, выжат,
в две круглые дырочки дышит
розетка уснувшим котёнком,
и серые тени в потёмках,
и влажные звуки на кухне,
как будто вполсилы над ухом
в железном тазу что-то месят:
«не бойся, картошки на месяц»,
«не бойся, всё это - от дёсен,
ни мне, ни тебе не придётся
потеть в январе високосном…»
сквозь полночь большие стрекозы
крадутся по телеэкрану, -
как будто заклеены рамы
крест-накрест полоской бумажной:
«не бойся, Дубровский,
я - Маша…»
12 мая 2012, Михаил Свищёв.