Дмитрий Быков об отцовстве // «GEO», №4, апрель 2011 года
Оригинал взят у jewsejka в Дмитрий Быков // «GEO», №4, апрель 2011 года
ОТЕЧЕСКОЕ
Почти уверен, что матери обидятся, но скажу честно: отношения отцов с детьми всегда представлялись мне более трогательными и сентиментальными, чем естественная и во многом природная связь ребенка с матерью. Я так устроен, что все рукотворное мне интереснее естественного и самопроизвольного. С матерью не ладить невозможно, это, так сказать, дано. А с отцом все надо выстраивать, отец еще должен доказать, что он еще зачем-то нужен. И отвечает он, по-моему, за весьма тонкую вещь - а именно за социализацию, за связь ребенка с миром. Дома правит мать, в домашних стенах, и отец ей подчиняется, он там почти так же бесправен, как командир полка в гражданском учреждении. А вот за самочувствие ребенка во внешнем мире спрос как раз с отца - он как бы мост между детьми и прочим человечеством, он должен помочь ребенку с преодолением врожденного домашнего аутизма, объяснить, что не везде ему будут рады и не все получится просто; должность проводника по жестокому внешнему миру - вообще штука неблагодарная, и куда проще и приятней петь ребенку колыбельную, нежели будить его по утрам. А обязанности родителей, кажется, примерно так и различаются (хотя в нашем конкретном случае укладываю чаще я, а будит как раз жена,- но у нас же метафора, товарищи).
Собственный мой отцовский опыт осложняется тем, что я вырос без отца - но с социализацией отлично справлялся дед, ветеран войны, человек спокойный, храбрый и веселый. Он выучил меня всему, что полагается: бриться, водить машину и объяснять, почему я ночую у подруги (это началось довольно рано, женская часть семьи негодовала, а дед настоял на моих мужских правах любить кого хочется). Он выучил бы меня и драться, но сам как-то умел обходиться без драк и вообще не ссориться с людьми без нужды; у меня, к сожалению, менее ровный характер, и врагов я наживаю часто, но не нарочно же. В любом случае мириться мне нравится больше, чем ссориться, и это тоже дедовское влияние. В отцовской своей практике я стремлюсь его копировать, но у меня не всегда получается, потому что мне вечно кажется, что дети как раз слишком спокойны, что им не хватает тщеславия, азарта, нервности и того трудноопределимого качества, которое в народе называется шиложопием. У меня все это есть, почему я и пошел в журналисты. Они гораздо гармоничнее, и все мои попытки разбудить в них больное самолюбие и язвящее чувство, будто без них не обойдутся в эпицентре событий, упираются в унаследованное от матери сибирское спокойствие, выглядящее со стороны чуть ли не ленью. С невротизацией не вышло, а от попыток разбудить тщеславие я и сам отказался по размышлении: в конце концов, не всем же избирать творческую профессию, а вне ее к чему этот груз?
Сказать по правде, я мало верю в конфликт отцов и детей, о котором столько говорится (и не верю как раз потому, что это уже общее место - оно для меня всегда подозрительно: банальности служат лишь для того, чтобы под их сенью протащить какую-нибудь гадость). Мне не нравятся люди, у которых негладко в семье, потому что для меня семья - ценность бесспорная. Ссориться с родителями и хамить им, выдавая это за вечный конфликт поколений,- обычная наглость и невоспитанность, а иногда и воспитание ни при чем, ибо общественно внедряемые штампы часто сильнее домашних правил. Когда вам со всех сторон дуют в уши, что отцы вам лгали и вообще промотались, или что они проиграли девяностые годы, или что проспали все нулевые, а вот вы-то, наши хорошие и правильные, и сейчас всем покажете,- это сильный наркотик, повышающий самоуважение.
«Отцы и дети» - русский роман, наше национальное изобретение, а покажите вы мне что-нибудь западное тех же времен о конфликте поколений. Разве что в «Западне» родители кричат на непослушную Нана, но это потому, что она растет, грубо говоря, шлюхой. Наша проблема в том, что в русском историческом цикле как раз нормальная поколенческая разница - 20-30 лет - служит непреодолимым барьером, поскольку успевает смениться историческая эпоха. И суть новой эпохи в этом цикле - всегда отрицание предыдущей. Только что укрепляли государственность и боролись с врагами - как настала оттепель. Только что устраивали оттепель - как погрузились в застой.
Лермонтов идеально точно обрисовал эту нашу национальную матрицу, назвав ее «насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом». Все отцы у нас - промотавшиеся: шестидесятники зря надеялись, большевики зря делали революцию, и даже фронтовики зря «смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою». Насмешка над чужим опытом в самом деле сильно стимулирует самомнение, но, господа, сколько можно? Я как-то с детства понимал, что в свой час все мы будем промотавшимися отцами и всем нам придется давать ответ за свою историческую эпоху; самое легкое, конечно, вообще никак не соотносить себя со временем, тогда ты за него и не в ответе,- но ведь это означает позицию премудрого пескаря, который так и просидит в уютном иле, не высовываясь туда, где идет жизнь.
Слишком тесно привязываться к эпохе явно не следует - то есть во время репрессий не нужно лезть в охранники и дознаватели, а во время свобод интенсивно грабить,- но подышать воздухом эпохи бывает невредно. У меня нет конфликтов с детьми на этой почве, хотя им и непонятно, что тут делалось в девяностые и чем, собственно, людям моего поколения так противны нулевые. Я просто с самого начала постарался объяснить - и детям, и своим ученикам в школе,- что в России история каждое столетие делает круг, а потому детям всегда предстоит расхлебывать грехи отцов и отрицать их опыт. Иначе не бывает. Надо только устроить свою жизнь так, чтобы эта общественная коллизия - интересная и по-своему плодотворная - не превращалась в человеческую.
Именно об этом «Отцы и дети» Тургенева: о том, что мы заложники собственной истории и должны внутри нее уметь вести себя по-человечески. Скажем, Базарову со своими родителями скучно, он не умеет с ними разговаривать, у него вообще проблемы с человечностью - и он гибнет. А Аркадий и Николай Петрович - прежде всего добрые люди, хотя и дюжинные; и конфликт поколений не мешает им поболтать и обняться. Вот этому нам всем и предстоит научиться, и я по мере сил пытаюсь сращивать наши неизбежные исторические разломы на единственно доступном мне семейном уровне.
Есть и еще одна особенность отцовской роли: мне кажется, отец не имеет права воспитывать. Мать учит, разъясняет, даже и ругается,- а у отца, по-моему, в качестве инструмента есть только личный пример. Потому что поучающий мужчина и в публицистике-то малоприятен, а в быту уже просто смешон. И я никогда ничему не учу, воздерживаюсь от проповедей, а также от настырных запретов. Наше отцовское дело - показывать личный пример. Вот почему в выходной день, вместо того чтобы таскать сына на прогулку или проходить с ним компьютерный квест (мы в принципе любим это дело), я пишу очередной текст в очередной журнал. Андрей у меня мальчик умный, да и Женя не дура, тем более что ее в 21 год воспитывать поздно. Пусть видят, что отец работает,- ну и достаточно. Может, и самим захочется хоть раз пол подмести. Ведь это надо сделать, я чувствую. А жена на курсах по вождению, а отец занят. И вот я сижу и барабаню по клавишам в надежде, что они поймут пользу и прелесть труда. Можно, конечно, сказать: Андрей, вон веник! Но нельзя. Это будет не по-отцовски. Ведь даже Отчизна учит нас косвенно. Родина-мать может позволить себе звать, а Отчизна молча ждет, пока дети додумаются сами.
.
ОТЕЧЕСКОЕ
Почти уверен, что матери обидятся, но скажу честно: отношения отцов с детьми всегда представлялись мне более трогательными и сентиментальными, чем естественная и во многом природная связь ребенка с матерью. Я так устроен, что все рукотворное мне интереснее естественного и самопроизвольного. С матерью не ладить невозможно, это, так сказать, дано. А с отцом все надо выстраивать, отец еще должен доказать, что он еще зачем-то нужен. И отвечает он, по-моему, за весьма тонкую вещь - а именно за социализацию, за связь ребенка с миром. Дома правит мать, в домашних стенах, и отец ей подчиняется, он там почти так же бесправен, как командир полка в гражданском учреждении. А вот за самочувствие ребенка во внешнем мире спрос как раз с отца - он как бы мост между детьми и прочим человечеством, он должен помочь ребенку с преодолением врожденного домашнего аутизма, объяснить, что не везде ему будут рады и не все получится просто; должность проводника по жестокому внешнему миру - вообще штука неблагодарная, и куда проще и приятней петь ребенку колыбельную, нежели будить его по утрам. А обязанности родителей, кажется, примерно так и различаются (хотя в нашем конкретном случае укладываю чаще я, а будит как раз жена,- но у нас же метафора, товарищи).
Собственный мой отцовский опыт осложняется тем, что я вырос без отца - но с социализацией отлично справлялся дед, ветеран войны, человек спокойный, храбрый и веселый. Он выучил меня всему, что полагается: бриться, водить машину и объяснять, почему я ночую у подруги (это началось довольно рано, женская часть семьи негодовала, а дед настоял на моих мужских правах любить кого хочется). Он выучил бы меня и драться, но сам как-то умел обходиться без драк и вообще не ссориться с людьми без нужды; у меня, к сожалению, менее ровный характер, и врагов я наживаю часто, но не нарочно же. В любом случае мириться мне нравится больше, чем ссориться, и это тоже дедовское влияние. В отцовской своей практике я стремлюсь его копировать, но у меня не всегда получается, потому что мне вечно кажется, что дети как раз слишком спокойны, что им не хватает тщеславия, азарта, нервности и того трудноопределимого качества, которое в народе называется шиложопием. У меня все это есть, почему я и пошел в журналисты. Они гораздо гармоничнее, и все мои попытки разбудить в них больное самолюбие и язвящее чувство, будто без них не обойдутся в эпицентре событий, упираются в унаследованное от матери сибирское спокойствие, выглядящее со стороны чуть ли не ленью. С невротизацией не вышло, а от попыток разбудить тщеславие я и сам отказался по размышлении: в конце концов, не всем же избирать творческую профессию, а вне ее к чему этот груз?
Сказать по правде, я мало верю в конфликт отцов и детей, о котором столько говорится (и не верю как раз потому, что это уже общее место - оно для меня всегда подозрительно: банальности служат лишь для того, чтобы под их сенью протащить какую-нибудь гадость). Мне не нравятся люди, у которых негладко в семье, потому что для меня семья - ценность бесспорная. Ссориться с родителями и хамить им, выдавая это за вечный конфликт поколений,- обычная наглость и невоспитанность, а иногда и воспитание ни при чем, ибо общественно внедряемые штампы часто сильнее домашних правил. Когда вам со всех сторон дуют в уши, что отцы вам лгали и вообще промотались, или что они проиграли девяностые годы, или что проспали все нулевые, а вот вы-то, наши хорошие и правильные, и сейчас всем покажете,- это сильный наркотик, повышающий самоуважение.
«Отцы и дети» - русский роман, наше национальное изобретение, а покажите вы мне что-нибудь западное тех же времен о конфликте поколений. Разве что в «Западне» родители кричат на непослушную Нана, но это потому, что она растет, грубо говоря, шлюхой. Наша проблема в том, что в русском историческом цикле как раз нормальная поколенческая разница - 20-30 лет - служит непреодолимым барьером, поскольку успевает смениться историческая эпоха. И суть новой эпохи в этом цикле - всегда отрицание предыдущей. Только что укрепляли государственность и боролись с врагами - как настала оттепель. Только что устраивали оттепель - как погрузились в застой.
Лермонтов идеально точно обрисовал эту нашу национальную матрицу, назвав ее «насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом». Все отцы у нас - промотавшиеся: шестидесятники зря надеялись, большевики зря делали революцию, и даже фронтовики зря «смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою». Насмешка над чужим опытом в самом деле сильно стимулирует самомнение, но, господа, сколько можно? Я как-то с детства понимал, что в свой час все мы будем промотавшимися отцами и всем нам придется давать ответ за свою историческую эпоху; самое легкое, конечно, вообще никак не соотносить себя со временем, тогда ты за него и не в ответе,- но ведь это означает позицию премудрого пескаря, который так и просидит в уютном иле, не высовываясь туда, где идет жизнь.
Слишком тесно привязываться к эпохе явно не следует - то есть во время репрессий не нужно лезть в охранники и дознаватели, а во время свобод интенсивно грабить,- но подышать воздухом эпохи бывает невредно. У меня нет конфликтов с детьми на этой почве, хотя им и непонятно, что тут делалось в девяностые и чем, собственно, людям моего поколения так противны нулевые. Я просто с самого начала постарался объяснить - и детям, и своим ученикам в школе,- что в России история каждое столетие делает круг, а потому детям всегда предстоит расхлебывать грехи отцов и отрицать их опыт. Иначе не бывает. Надо только устроить свою жизнь так, чтобы эта общественная коллизия - интересная и по-своему плодотворная - не превращалась в человеческую.
Именно об этом «Отцы и дети» Тургенева: о том, что мы заложники собственной истории и должны внутри нее уметь вести себя по-человечески. Скажем, Базарову со своими родителями скучно, он не умеет с ними разговаривать, у него вообще проблемы с человечностью - и он гибнет. А Аркадий и Николай Петрович - прежде всего добрые люди, хотя и дюжинные; и конфликт поколений не мешает им поболтать и обняться. Вот этому нам всем и предстоит научиться, и я по мере сил пытаюсь сращивать наши неизбежные исторические разломы на единственно доступном мне семейном уровне.
Есть и еще одна особенность отцовской роли: мне кажется, отец не имеет права воспитывать. Мать учит, разъясняет, даже и ругается,- а у отца, по-моему, в качестве инструмента есть только личный пример. Потому что поучающий мужчина и в публицистике-то малоприятен, а в быту уже просто смешон. И я никогда ничему не учу, воздерживаюсь от проповедей, а также от настырных запретов. Наше отцовское дело - показывать личный пример. Вот почему в выходной день, вместо того чтобы таскать сына на прогулку или проходить с ним компьютерный квест (мы в принципе любим это дело), я пишу очередной текст в очередной журнал. Андрей у меня мальчик умный, да и Женя не дура, тем более что ее в 21 год воспитывать поздно. Пусть видят, что отец работает,- ну и достаточно. Может, и самим захочется хоть раз пол подмести. Ведь это надо сделать, я чувствую. А жена на курсах по вождению, а отец занят. И вот я сижу и барабаню по клавишам в надежде, что они поймут пользу и прелесть труда. Можно, конечно, сказать: Андрей, вон веник! Но нельзя. Это будет не по-отцовски. Ведь даже Отчизна учит нас косвенно. Родина-мать может позволить себе звать, а Отчизна молча ждет, пока дети додумаются сами.
.