12 июля. Рассказ дня
Моя сестра Лена была старше меня, и, когда я был еще ребенком, за нею ухаживало уже несколько молодых людей. Я называл их Ленкиными женихами и презирал за то, что они, располагая своим временем по собственному усмотрению, тратят его на такие пустяки, как хождение в гости к девчонке. Одному из них все-таки удалось вырваться из мертвой зоны моего презрения, я перестал смотреть на него сверху вниз. Случилось это потому, что он привез Лене откуда-то с юга мартышку.
Отец сердился:
- Итальянский попрыгун!
Лена отвечала:
- Он путешествует по необходимости. Ему нужны впечатления.
- Мартышками он меня не подкупит, - продолжал сердиться отец.
- Это он меня хочет подкупить мартышкой, а не тебя. Он хочет жениться на мне. Ропалло! - мечтательно
пропела она, как бы примеряя на себя эту фамилию.
- Елена Ро-пал-ло!
- В Италии даже у нищих и жуликов благозвучные фамилии. Это свойство языка, - сказал отец.
- Он не жулик. - обиделась за своего жениха Лена.
- Он скульптор.
- Скульптор не он, а его отец. И не скульптор, а могильщик. У него возле Петропавловского кладбища
мастерская памятников.
- Нет, он скульптор, - негодовала Лена, - он скульптор, он ваятель, он изваял из мрамора вакханку с
виноградом, ее купили Макеевы.
- Макеевы купят что угодно, даже кочергу, если им скажут, что это вакханка.
Лена плакала.
- Не выдам за итальянского шарманщика с обезьяной,- кричал отец, терявший голову от женских слез, -
слышишь, не выдам, так ему и скажи. Оставьте меня в покое!
Ропалло приходил к Лене тайно, и я ничего не имел против этого. Я очень любил обезьян; Ропаллина мартышка
покорила и мое сердце.
Ее назвали Донькой. Доня по-украински значит ≪дочка≫.
Мама сказала:
- Дети, вы знаете: я обожаю животных. Но они распространяют грязь, глистов и заразу. Крысы переносят
чуму.
Мама прервала свою речь, и глаза ее затуманились. Верно, она вспомнила, как ездила выпускать в Ингул
живую щуку, которую кухарка Саша купила, преступив приказание покупать только ту живность, которая уже
безвозвратно погибла. Мама продолжала:
- Во дворе - пожалуйста. Но я не потерплю животных в доме. У Доньки блохи. Она чешется, и блохи скачут по дому.
Лена подпрыгнула и закричала:
- Ропалло нельзя! Доньку нельзя! У Ропалло памятники, у Доньки блохи! Я утоплюсь!
И Донька осталась жить в комнатах.
За мамину брезгливость и равнодушие Донька платила ей постоянным нарушением табу. Она выпускала пух из подушек, смазывалась лампадным маслом, гоняла по крыше, как птица, и ее ловили рыболовными сетями. Наедине со мною Донька была спокойна и нежна, но при маме щипала меня и даже как-то укусила до крови. После этого она уселась на туе вне пределов досягаемости. Я грозил ей прутом, она показывала мне нос. Мама укоряла ее в неблагодарности; она и маме показывала нос, страшно кривляясь и бранясь по-обезьяньи:
- Чи-чи-чи-чи!
У Доньки портился характер. Из разговоров взрослых я узнал, что это происходит потому, что ей хочется замуж. Лене тоже хотелось замуж, и Ленин характер тоже стал неважным. Но если вспомнить, что мама ссорилась с отцом именно потому, что уже была замужем, то все запутывалось. Недаром говорят, что люди произошли от обезьян: и те, и другие одинаково непостижимы.
И вот наступил вечер, когда отношения между мамой и Донькой обострились непоправимо. Мама, как всегда, очень долго куда-то собиралась. Она была почти готова. Ее шиньон - мы называли его скальпом - был уже расчесан, и горничная Катя держала его в руках, как подносчик держит снаряд перед тем, как вложить его в замок артиллерийского орудия. Мама стояла в черном бархатном платье перед зеркалом и принимала модные в те времена позы женщины утомленной и разочарованной, но не без идеалов. Мама надела скальп на голову. Донька подкралась к ней сзади и вдруг, разогнувшись, как пружина, вспрыгнула ей на плечи, стащила с маминой головы шиньон и нахлобучила его на себя. Потом она дернула маму за настоящие волосы: те уж держались крепко. Тогда Донька сделала сальто-мортале
и одним рывком всех своих четырех рук разорвала мамино черное бархатное платье от затылка до самого
низа. Получилось так, что на маме задом наперед надето расстегнутое пальто.
Катя всхлипывала, а мама стояла бледная, безмолвная, потрясенная величием причиненного ей несчастья. Я схватил Доньку в охапку, убежал с нею и забаррикадировался в нашей детской Сумасшедшей комнате. Гроза разразилась с невиданной силой, когда Лена возвратилась домой с нотной папкой в руках. Выслушав все, что сказала мама, Лена ответила ей ледяным рыдающим голосом:
- Я не удивляюсь Доньке. На ее месте я разорвала бы не только платье, а весь этот дом от крыши до самого
подвала. И разорвала надвое свою нотную папку.
[12 июля 1945], «Донька», Арсений Тарковский.
Отец сердился:
- Итальянский попрыгун!
Лена отвечала:
- Он путешествует по необходимости. Ему нужны впечатления.
- Мартышками он меня не подкупит, - продолжал сердиться отец.
- Это он меня хочет подкупить мартышкой, а не тебя. Он хочет жениться на мне. Ропалло! - мечтательно
пропела она, как бы примеряя на себя эту фамилию.
- Елена Ро-пал-ло!
- В Италии даже у нищих и жуликов благозвучные фамилии. Это свойство языка, - сказал отец.
- Он не жулик. - обиделась за своего жениха Лена.
- Он скульптор.
- Скульптор не он, а его отец. И не скульптор, а могильщик. У него возле Петропавловского кладбища
мастерская памятников.
- Нет, он скульптор, - негодовала Лена, - он скульптор, он ваятель, он изваял из мрамора вакханку с
виноградом, ее купили Макеевы.
- Макеевы купят что угодно, даже кочергу, если им скажут, что это вакханка.
Лена плакала.
- Не выдам за итальянского шарманщика с обезьяной,- кричал отец, терявший голову от женских слез, -
слышишь, не выдам, так ему и скажи. Оставьте меня в покое!
Ропалло приходил к Лене тайно, и я ничего не имел против этого. Я очень любил обезьян; Ропаллина мартышка
покорила и мое сердце.
Ее назвали Донькой. Доня по-украински значит ≪дочка≫.
Мама сказала:
- Дети, вы знаете: я обожаю животных. Но они распространяют грязь, глистов и заразу. Крысы переносят
чуму.
Мама прервала свою речь, и глаза ее затуманились. Верно, она вспомнила, как ездила выпускать в Ингул
живую щуку, которую кухарка Саша купила, преступив приказание покупать только ту живность, которая уже
безвозвратно погибла. Мама продолжала:
- Во дворе - пожалуйста. Но я не потерплю животных в доме. У Доньки блохи. Она чешется, и блохи скачут по дому.
Лена подпрыгнула и закричала:
- Ропалло нельзя! Доньку нельзя! У Ропалло памятники, у Доньки блохи! Я утоплюсь!
И Донька осталась жить в комнатах.
За мамину брезгливость и равнодушие Донька платила ей постоянным нарушением табу. Она выпускала пух из подушек, смазывалась лампадным маслом, гоняла по крыше, как птица, и ее ловили рыболовными сетями. Наедине со мною Донька была спокойна и нежна, но при маме щипала меня и даже как-то укусила до крови. После этого она уселась на туе вне пределов досягаемости. Я грозил ей прутом, она показывала мне нос. Мама укоряла ее в неблагодарности; она и маме показывала нос, страшно кривляясь и бранясь по-обезьяньи:
- Чи-чи-чи-чи!
У Доньки портился характер. Из разговоров взрослых я узнал, что это происходит потому, что ей хочется замуж. Лене тоже хотелось замуж, и Ленин характер тоже стал неважным. Но если вспомнить, что мама ссорилась с отцом именно потому, что уже была замужем, то все запутывалось. Недаром говорят, что люди произошли от обезьян: и те, и другие одинаково непостижимы.
И вот наступил вечер, когда отношения между мамой и Донькой обострились непоправимо. Мама, как всегда, очень долго куда-то собиралась. Она была почти готова. Ее шиньон - мы называли его скальпом - был уже расчесан, и горничная Катя держала его в руках, как подносчик держит снаряд перед тем, как вложить его в замок артиллерийского орудия. Мама стояла в черном бархатном платье перед зеркалом и принимала модные в те времена позы женщины утомленной и разочарованной, но не без идеалов. Мама надела скальп на голову. Донька подкралась к ней сзади и вдруг, разогнувшись, как пружина, вспрыгнула ей на плечи, стащила с маминой головы шиньон и нахлобучила его на себя. Потом она дернула маму за настоящие волосы: те уж держались крепко. Тогда Донька сделала сальто-мортале
и одним рывком всех своих четырех рук разорвала мамино черное бархатное платье от затылка до самого
низа. Получилось так, что на маме задом наперед надето расстегнутое пальто.
Катя всхлипывала, а мама стояла бледная, безмолвная, потрясенная величием причиненного ей несчастья. Я схватил Доньку в охапку, убежал с нею и забаррикадировался в нашей детской Сумасшедшей комнате. Гроза разразилась с невиданной силой, когда Лена возвратилась домой с нотной папкой в руках. Выслушав все, что сказала мама, Лена ответила ей ледяным рыдающим голосом:
- Я не удивляюсь Доньке. На ее месте я разорвала бы не только платье, а весь этот дом от крыши до самого
подвала. И разорвала надвое свою нотную папку.
[12 июля 1945], «Донька», Арсений Тарковский.